Битва у Варяжских столпов

Вместе оба этих термина встречаются и в Византии для обозначения контингентов наемников. Так, например, императорские хрисовулы освобождали Афонскую лавру от постоя варягов и русских (июнь 1060 г.), русских, варягов и кульпингов-колбяг отечественных источников (июль 1079 г.); русских, варягов и кульпингов (март 1082 г.), русских, варягов и кульпингов (май 1086 г.)^{120}. Как видим, даже в иностранных юридических документах того времени русы и варяги тесно между собой связаны и постоянно упоминаются вместе. Соответственно, гипотеза о более поздней вставке одного из названий противоречит не только отечественным, но и зарубежным источникам, притом не только византийским, но и мусульманским, которые, как было показано выше, уже с IX в. упоминают русов, а с X в. — варягов. Ценность иностранных данных не исчерпывается только этим. На основании сопоставления и тщательного анализа всех известных византийских, восточных и западноевропейских источников, упоминающих оба этих контингента, В.Г. Васильевский пришел к следующему выводу: «Мы разобрали значительное количество мест и отрывков у византийских писателей, где… большая часть приведенных нами мест, при взаимном их сопоставлении, указывает на тождество варяжского и русского корпуса… Во всяком случае несомненно то, что ни в одном из византийских, а равно и южноитальянских упоминаний о варягах не содержится ни малейшего намека на их скандинавское происхождение… Скандинавизм варангов, правда, и доказывался всегда не столько византийскими источниками, сколько исландскими сагами. Но мы знаем ценность этого свидетельства и думаем, что вопрос об авторитете саг можно считать решенным. Далее, мы до сих пор не нашли ни одного места — и несомненно, что нельзя найти такого места, — в котором варяги противопоставлялись бы руси, состоящей на византийской службе, где русь и варяги прямо отличались бы между собою; потому что… где у одного писателя стоят русские, там у другого стоят варяги»^{121}. Наконец, ученый приводит фрагмент из сочинения византийского автора Атталиота, где в одном и том же тексте понятия варяги и русские используются как синонимы. В.Г. Васильевский особо подчеркивает, что для византийских авторов XI в. русские были уже хорошо известным православным народом, говорящим на славянском языке. Вывод этого выдающегося ученого однозначен: «Но если русские, русь, P, тавроскифы в XI в. суть православные славянские люди, то и Варанги XI в. были такие же православные славянские люди, другими словами: варяжская дружина в Византии состояла первоначально из русских… если скандинавские норманны входили в состав этого корпуса, то они вступали в готовую уже организацию и составляли здесь незаметное меньшинство…»^{122} Начинается этот процесс лишь в конце первой трети XI в. Согласно скандинавской же «Саге о людях из Лаксдаля» первым норманном, вступившим в варяжскую дружину, был Болле сын Болле, прибывший в Константинополь в 1023–1027 гг.^{123}, а в 1030–1040-х гг. в корпусе варангов сначала служил, а затем и командовал им будущий норвежский король Харальд Суровый, приплывший в Византию из Руси. Затем с 1050 г. в составе варангов появляются франки, затем «кельты», а после норманнского завоевания Англии в 1066 г. и англосаксы. Таким образом, и в Византии относительно корпуса варангов мы видим примерно такую же картину, что и на Руси применительно к варягам: появившись на берегах Босфора в 988 г., он примерно через полвека утрачивает свой первоначальный состав в результате включения в его отряды наемников из различных европейских народов.

Насколько мы можем судить, для древнерусских летописцев, равно как и для их читателей, понятие варяги было нечто само собой разумеющееся и не требующее особого разъяснения. Как уже отмечалось, в ПВЛ отсутствует прямое объяснение их племенной принадлежности. Нет его и в других древнерусских летописях.

Когда понятие варяг потеряло свою племенную принадлежность и превратилось в обобщенное название заморских европейцев, оно также не требовало особых пояснений. Первые пояснения, кто же были варяги в момент их призвания, появляются на Руси уже в конце завершения летописной традиции, когда термин забылся уже настолько, что потребовалось специально его объяснять отечественному читателю. Рассказывая о призвании варяжских князей, автор рукописного Хронографа Е.В. Барсова сообщает: «И отъ техъ местъ прозвашася русь и словетъ и доныне роусь. Ведомо же боуди яко ноугородцы отъ роду варяжского, варязи бо прежде быша словяне»^{124}. Как видим, данный автор особо подчеркнул, что варяги прежде были славяне, чтобы отличать их от варягов, известных на Руси в его время. Совершенно независимо от Хронографа об этом же говорит и украинский Синопсис 1674 г.: «Понеже Варяги надъ моремъ Балтійскимъ, еже отъ многихъ нарицается Варяжеское, селенія своя имуще, языка Славенска бяху, и зело мужественны и храбры. И тако по совету Гостомыслову сбыстся. Пріидоша на прошеніе Россовъ Князіе Варязстіи, отъ Немецъ три родные братія… в землю Русскую…»^{125} В данном случае варяжские князья выводятся «отъ Немецъ», как неоднокретно говорилось об этом событии в поздних русских летописях. Обусловлено это было тем, что западнославянские земли были захвачены немцами, а местное славянское население подверглось истреблению или онемечиванию. Соответственно с этим менялось указание на местоположение родины варяжских князей в отечественной традиции. Как видим, два автора допетровской Руси совершенно независимо друг от друга утверждают славянскую принадлежность варягов.

Возникает закономерный вопрос: есть ли следы представлений о том, что варяги — это западные славяне в более древней летописной традиции? Несмотря на то что это понятие уже с XI в. утратило свою племенную конкретику и превратилось в собирательное, отдельные следы этого имеются. Рассказывая о встрече киевского великого князя Изяслава Мстиславича со своим братом Ростиславом в Смоленске в 1148 г., летописец отмечает, что братья обменялись дарами, причем «Ростиславъ да дары Изяславоу что от верьхнихъ земль. и от Варягъ»^{126}. Верхними землями эта же летопись годом ранее называет Смоленск и Новгород, «верхние» по отношению к Южной Руси. Что же касается варягов в данной статье, то на основании детального анализа международной обстановки в тот период В.В. Фомин убедительно показал, что ими могли быть только южнобалтийские славяне, а не немцы, готландцы, датчане или шведы^{127}. В статье, посвященной событиям 1296 г., в Ермолаевском списке Ипатьевской летописи отмечается, что польский король Пшемысл II был убит за смерть своей жены Лукерий, которая «бо бе рода князей Сербскихъ зъ Кашубъ, от Поморія Варязскаго, отъ Стараго града за Кгданскомъ»^{128}. Чтобы избавить себя от необходимости хоть как-то объяснять последнее известие, норманисты В.Я. Петрухин и Е.В. Каменецкая объявили его мистификацией, в использовании которой они обвинили своих оппонентов^{129}. В том, что данное место действительно есть во втором томе Полного собрания русских летописей, может убедиться любой читатель, и в этом случае норманисты или не дочитали до конца летопись, или сознательно вводят людей в заблуждение. Таким образом, традиция восприятия варягов как славян в поздних памятниках отечественного летописания имела свое начало в более древних летописных текстах.

Кто такие были варяги, было понятно любому непредубежденному читателю летописей, даже иностранцу. Великолепным примером этого может служит С. Герберштейн. Посол Священной Римской империи хорошо знал славянский язык, бывал по делам службы как в Дании, так и на Руси, которую посетил в 1516–1517 и 1526 гг. В своем сочинении он отмечал, что поначалу полагал, будто призванными варяжскими князьями были шведы, датчане или пруссы, однако под влиянием собранных данных изменил свое мнение: «Далее, по-видимому, славнейший некогда город и область вандалов (некоторые средневековые авторы и писатели Нового времени неоднократно отождествляли вандалов со славянами. — М.С.), Вагрия, была погранична с Любеком и Голштинским герцогством, и то море, которое называется Балтийским, получило, по мнению некоторых, название от этой Вагрии… и доселе еще удерживает у русских свое название, именуясь Варецкое море, т.е. Варяжское море, сверх того, вандалы в то время были могущественны, употребляли, наконец, русский язык и имели русские обычаи и религию. На основании этого мне представляется, что русские вызвали своих князей скорее из вагрийцев, или варягов, чем вручили власть иностранцам, разнящимся с ними верою, обычаями и языком»^{130}. Еще до С. Герберштейна С. Мюнстер, заслуживший за свою ученость славу «немецкого Страбона», в 1544 г. отождествлял вагров и варягов и утверждал, что именно к этому народу принадлежал Рюрик, приглашенный на княжение на Русь^{131}. Поскольку древнерусских летописей С. Мюнстер не читал, можно предположить, что он исходил из традиции отождествления варягов с западными славянами, сохранившейся на противоположном берегу Варяжского моря. В этом мнении он был далеко не одинок. Польский историк С. Сарницкий в своих изданных в 1587 г. «Польских анналах» писал о славянах-вендах с южного побережья Балтики как о предках русов, а опубликованная в 1725 г. в Амстердаме «История рутенов» утверждала, что варяги были русы с того же южного побережья Варяжского моря^{132}.

Наконец необходимо упомянуть мусульманского автора XIV в. Димешки, который оставил нам чрезвычайно ценное сообщение о варягах: «Здесь есть большой залив, который называется морем Варенгов. А Варенги суть непонятно говорящий народ, который не понимает почти ни одного слова (из того, что им говорят). Они славяне славян (т.е. знаменитейшие из славян)». Сохранилось у него и упоминание о пути «из варягов в греки»: «Иные утверждают, что… русское (Черное) море имеет сообщение с морем варенгов-славян»^{133}. Поскольку в XIV в. тема варягов была для исламского мира неактуальна, и тем более к тому времени мусульманские купцы явно не могли уже непосредственно общаться с поморскими славянами-варягами, чтобы отметить непонятность их речи, очевидно, что Димешки передавал сообщение каких-то более ранних исламских авторов, что было обычным делом для географических сочинений арабо-исламского мира. Таким образом, мы видим, что совершенно независимо друг от друга отечественная, византийская, германо-польская и мусульманская традиции совершенно однозначно исходят из того, что варяги были славянами.

Однако отсутствие четкого указания на племенную принадлежность первоначальных варягов в ПВЛ, определенная двойственность других источников и в еще большей степени их тенденциозная трактовка дали основание части ученых настаивать на их ином происхождении. Первым западноевропейским автором, заявившим о скандинавском происхождении варягов, был шведский дипломат П. Петрей. В своей «Истории о великом княжестве Московском», изданной в 1614–1615 гг., он при пересказе «римской» легенды о происхождении трех варяжских князей из Пруссии, впервые заявил, что «кажется ближе к правде, что варяги вышли из Швеции», хоть в другом месте своего труда на основе своих личных наблюдений отмечал, что «русские называют варягами народы, соседние Балтийскому морю, например, шведов, финнов, ливонцев, куронов, пруссов, кашубов, поморян и венедов»^{134}. С легкой руки Петрея высказанная им догадка пошла гулять по страницам сначала шведских, а затем и немецких исторических трудов, продолжая свое странствие по сию пору. Однако политический подтекст «догадки» Петрея очевиден: именно в это время Швеция стремилась максимально поживиться за счет предельно ослабленной в ходе Смутного времени Руси, вынашивая различные планы от избрания шведского королевича на русский престол до образования марионеточного Новгородского государства под шведским протекторатом. И в этом отношении «догадка» профессионального дипломата и специалиста по московским делам пришлась как нельзя более кстати, создавая исторический прецедент шведским притязаниям.

Отметим, что некоторые иностранные источники как будто подтверждают предположение Петрея. Турецкий географ XVII в. Хаджи-Хальф, комментируя текст Ширази (XIII–XIV вв.), пишет: «Аламанское море называется в наших астрономических и географических книгах морем варенгов. Высокоученый Ширази говорит в своем сочинении: “На берегах оного живет племя рослых, воинственных людей” — и под этими Варенгами разумеет шведский народ». Однако еще С. Гедеонов отметил, что автору XVII в. после Тридцатилетней войны, конечно, не с кем было отождествить варягов, кроме рослых и прославленных воинов Густава Адольфа^{135}. Таким образом, данное свидетельство не только весьма позднее, но и представляет собой собственное умозаключение Хаджи-Хальфа, сделанное им под влиянием современной ему политической обстановки. Гораздо более существенно сообщение византийского писателя XI в. Кевкамена. Рассказывая об обороне южноиталийского города Идрунта силами «русских и варягов», он называет будущего правителя Норвегии Гаральда «сыном василевса Варангии»^{136}, подразумевая под последней Скандинавию. Однако это обстоятельство объясняется отмеченным в предыдущей главе вливанием скандинавов в византийский варангский корпус и вряд ли может являться доказательством того, что греки изначально под варангами понимали именно скандинавов.

Подобная характеристика Гаральда встречается только у данного писателя. Внимательно проанализировавший все остальные византийские источники, касающиеся пребывания норвежского принца, В.Г. Васильевский отмечает, что «отряд Гаральда, сына Сигурдова, состоявший из его соотечественников-скандинавов, в своей отдельности и особности от целого союзного (русского) корпуса не назывался у византийцев варангами…»^{137} Кроме того, Гаральд участвовал в перевороте 1042 г., когда был свергнут византийский император. Скандинавский скальд XI в. Вальгард, описывая деяния будущего правителя Норвегии, приводит одну чрезвычайно показательную подробность. Анализировавший данный эпизод отечественный исследователь подчеркивает: «Гаральд Гардрад является здесь вождем в каком-то смятении или восстании; он ворвался в ту часть императорского дворца, где стояла стража его или телохранители; он велел повесить стражей, и число этих повешенных было так значительно, что количество вэрингов сократилось. Вот подлинный и современный рассказ скандинавского свидетеля. Спрашиваем: является ли здесь Гаральд вэрингом, их главою? Нет, он их убивает. Кто же после этого вэринги? Что они не были Гаральдовы единоплеменники, это дает чувствовать самый торжествующий тон придворного поэта, Вальгарда: без всякого сожаления и, напротив того, с ярким сочувствием воспевает он истребление вэрингов»^{138}. Кто именно были эти вэринги, мы узнаем из других источников, описывающих данный переворот. Византиец Пселл, современник и очевидец тех событий, говорит о тавроскифах, под которыми в ту эпоху обычно подразумевали русов, а мусульманский автор Ибн эль Атир прямо говорит о русах и булгарах^{139}. С учетом того что сам скандинавский скальд противопоставляет Гаральда и вэрингов, свидетельство Кевкамена едва ли может считаться доказательством скандинавского происхождения последних.

Исходя из своих представлений об этнической природе варягов, приверженцы каждой из научных школ высказали свои предположения о происхождении самого их названия. Многочисленные последователи П. Петрея в своих трудах обычно не обременяли себя доказательствами, традиционно производя обычную подмену понятий по принципу «варяги, то есть викинги». Тем не менее некоторые из них постарались подвести под свои построения более солидную базу, подыскав соответствующие аргументы. Подводя итог изысканиям своих единомышленников, норманист М. Фасмер утверждает, что само это слово произошло от корня v'ar, «верность, порука, обет», то есть «союзники, члены корпорации»^{140}. Действительно, в скандинавских языках есть такой корень, и в «Песне о Трюме» Старшей Эдды упоминается даже связанная со свадебным ритуалом богиня Вар, имя которой буквально и означает «договор»^{141}. Однако вряд ли ей поклонялись отправлявшиеся в далекие походы воины, и тем более странным представляется то, что свои союзы они стали называть термином, связанным с богиней брака. Наконец, существенные расхождения в понимании смысла названия варяг наблюдается даже у тех норманистов, которые пытаются произвести его от указанного выше корня. В. Томсен трактует его как «человек, положение которого обеспечено по договору» либо «пользующийся безопасностью и защитой», либо «граждан, состоящих под (особым) покровительством»^{142}. Отталкиваясь от его идеи о более позднем возникновении слова варяг по сравнению со словом рос, Е.А. Мельникова возвращается к ортодоксальной трактовке и категорически утверждает: «Понимание летописного слова “варяги” как обозначения скандинавов мало у кого ныне вызывает сомнения. Можно уточнить, что его основное содержание было сугубо этническим: это было как собирательное название всех скандинавских народов, так и каждого отдельного их представителя безотносительно к тому, находился ли он на Руси или дома. Появление термина мы связывали с возникшим в конце IX — начале X в. противопоставлением скандинавов, занявших в середине IX в. в соответствии с договором-рядом положение князя и великокняжеской дружины, т.е. собственно “руси”, вновь прибывающим скандинавам, выступающим в основном в качестве наемников в княжеских дружинах (…) Позднее формирование терминов варанг/вэринг в Византии и Скандинавии указывает на то, что он возник не в самой Скандинавии и не в Византии, а на Руси, причем в скандинавской среде, т.е. той, где говорили на древнескандинавском языке. Обстоятельства (но не время) его возникновения восстанавливаются на основе рассказа летописи, князь Игорь, не рассчитывая на силы только что разгромленной греками руси, призывает в 944 г. из-за моря скандинавов. Заключение договора с наемниками, определявшего условия их службы, могло вызвать к жизни их название warangr от var — “верность, обет, клятва”»^{143}. Даже если исходить из ее представления, то неизбежно возникает целый ряд вопросов: если само слово варяг/варанг возникает только в конце IX в. на Руси, то из этого следует, что дружина Рюрика, Олега и Игоря не была связана с ними клятвами верности, что весьма маловероятно. Если следовать этой логики, то получается, что обетом или клятвой скандинавские воины не были связаны ни со своими конунгами, ни с иноземными государями, к которым они нанимались на службу. Применительно к Византии эта же исследовательница отмечает, что «в истории Геста и Торстейна (а также и ряде других), и вэринги, и норманны бесспорно служат в византийском войске и совместно участвуют в некоторых церемониях, но они различаются и подчас противопоставляются и ими самими, и на основании информации, полученной от них, авторами саг»^{144}. Следует ли из этого, что византийские императоры нанимали и вэрингов, и норманнов, но обет верности приносили им только первые, а вторые получали жалованье безо всякой клятвы? Едва ли следует говорить, что ПВЛ не говорит о призвании Игорем скандинавов — в летописи речь идет о варягах, которых исследовательница произвольно заменяет выходцами из Скандинавии. Что касается этимологической стороны вопроса, то даже ее постоянный соавтор по многим статьям норманист В.Я. Петрухин в свое время признал, что скандинавский корень var — «обет, клятва» никогда не имел значения «дружина», «отряд воинов»^{145}. Таким образом, вся конструкция Е. А. Мельниковой вступает в противоречие не только с элементарным здравым смыслом и этимологией, но и с данными как ПВЛ, относившей деятельность варягов на Балтийском море еще до призвания Рюрика, так и со всем комплексом иностранных источников, посвященным византийским варангам, который, как показал В.Г. Васильевский, отождествляет их с русами. К этому надо добавить, что сами себя скандинавы варягами или варангами не называли, за исключением тех из них, кто служил наемниками в Византии. В самой Скандинавии слово «вэринг» становится известно лишь после середины XI в., причем, как отмечал В. Томсен, «по своему смыслу является наполовину иностранным». Наконец, число этих вернувшихся домой наемников по сравнению с основной массой населения было ничтожно, чтобы дать название не то что стране, где они жили, а хотя бы области, не говоря про Балтийское море в целом. Если первоначально Е. А. Мельникова из 3500 скандинавских рунических надписей на стелах с понятием «вэринг» связывала имя uirikR, которое упоминается всего лишь дважды, причем в обоих случаях говорилось об одном и том же человеке^{146}, то в своей последней статье она отказалась и от этого единственного отождествления. Таким образом, приведенной норманистской версии происхождения слова «варяг» противоречат как данные письменности, так и факт названия Балтийского моря Варяжским в отечественной и мусульманской традициях, причем в последней данное название, как уже отмечалось выше, появляется уже в первые десятилетия X в.

С другой стороны, корень – вар- широко представлен в славянских языках, обозначая в нем широкий комплекс понятий от «жара» и вареной пищи до «защиты» и «ссоры». Как и скандинавы, славяне обозначали этим корнем понятие «союз», и он также встречается и в имени бога-кузнеца Сварога^{147}. Как свидетельствует Титмар Мерзебургский (976–1018), одним из наиболее почитаемых богов у западных славян был Зуаразици^{148}, что представляет собой искаженную форму имени Сварожич, то есть сын Сварога. В древнерусском языке известны слова варити, варю в значении «беречь», а варовати, варую — «сохранить, защищать»^{149}. Кроме того, корень – вар- использовался ими и при самоназвании: варнами называлось одно из западнославянских племен, обитавшее к востоку от ободритов на реке Варне. В том же Мекленбурге есть озеро и место Варин, город Варен на озере Меря, а у вильцев был город Вар^{150}. Интересно и название Варславяны, зафиксированное у реки Евикшты недалеко от Мемеля^{151}. У западных славян слово war означало также «меч», что опять-таки отсылает нас к образу бога-кузнеца. В этом смысле название варягов означало у славян «мечников», «меченосцев», «ратников». О западнославянском происхождении интересующего нас слова еще в XIX столетии писал С. Гедеонов: «Грамматическая правильность производства русского варяг от живого, по всем законам славянской лингвистики составленного, у Геннига буква в букву записанного вендского varag, -warang, неотрицаема…»^{152} Меч играл большую роль в жизни древних русов, у которых Ибн Руст отметил следующий обычай: «Когда у кого из Руси родится сын, отец (новорожденного) берет обнаженный меч, кладет его перед дитятею и говорит: “Не оставлю в наследство тебе никакого имущества: будешь иметь только то, что приобретешь себя этим мечом”»^{153}. Как видим, меч сопровождал мужских представителей варяжской Руси практически с первых минут их жизни, и в свете этого славянская этимология слова варяг является более обоснованной.

Примерное время возникновение этого названия мы можем определить благодаря англосаксонской поэме «Видсид». Текст ее, по оценкам специалистов, сложился примерно в VII в., однако автор перечислял в ней различных правителей эпохи Великого переселения народов, значительная часть которых относится к III–VI вв. Непосредственно перед упоминанием племени варнов в поэме отмечалось, что «Бреока (правил. — М.С.) брондингами»^{154}. В англосаксонской поэме «Беовульф», единственная рукопись которой датируется примерно 1000 г., упоминается, что ее герой в молодости состязался в плавании с Брекой из «земли Бродингов»^{155}. Из этого следует, что их земля находилась где-то на побережье Балтийского моря. Поскольку «Беовульф» описывает события конца VII — первой трети VIII в., это позволяет более точно определить время, когда англосаксам был известен данный персонаж. В других источниках название этого племени больше не встречается. Буквальное значение слова «брондинги» — «меченосцы». Исследователи «Видсида» соотносят его с племенным названием саксов, образованным от слова seax — «нож», однако маловероятно, чтобы англосаксонский певец стал называть оставшихся на континенте соплеменников каким-то другим именем. Более того, перечисляя далее уже не правителей, а племена, которые он посетил, автор «Видсида» упоминает саксов под их общепринятым именем. Однако значение названия «брондинги» на древнеанглийском полностью совпадает со значением названия «варяги» на западнославянском языке. Их тождество объясняет и тот факт, что брондинги впоследствии ни разу не упоминаются: если сначала германоязычный певец перевел название варягов на свой язык, то впоследствии они стали известны соседям под своим собственным именем. Как будет показано ниже, в эту эпоху западнославянские племена фиксируются на севере Германии уже по археологическим данным. Что же касается имени их правителя, то в славянских языках встречаются имена Брег, Бренко, Бренок, Брисок (живший в VI в.), Брык, Бьрько^{156}, и Брек-Бреока вполне мог быть искаженной формой одного из них. Вместе с ПВЛ, в которой земля англов называется западной границей варягов и, следовательно, предполагает время этого соседства до переселения данного племени в Британию, англосаксонская поэзия указывает на достаточно раннее возникновение этого названия.