Битва в пути

В дверь не стучась, вошел Бахирев.

— Вы еще здесь?

В прокуренной, пустынной и грязноватой комнате технологов она сидела в полном одиночестве и улыбалась сонной счастливой улыбкой.

На старых столах темнели пятна, стояли простенькие «с бору да с сосенки» чернильницы. Рядом была кузница, и от ее ударов пол в комнате мерно дрожал, как палуба плывущего парохода. Женщина была одна в этой плывущей комнате; зеленый отсвет сукна, покрывавшего стол, ложился на ее лицо. На лбу темнело чернильное пятно. Счастливая, тихая улыбка на ее усталом лице показалась ему трогательной.

— Ну как? — спросил он мягко. — Требуется помочь?

— Нет.

— Разобрались в блоке?

Она молча протянула ему кривые. Он сразу оценил и способ, и логику, и результаты. На этот раз не там, в отделениях цеха, и не на браковочной площадке, а здесь, в кропотливом анализе цифр и линий, была найдена разгадка трещин блока. Умница! Какая все-таки умница! Вряд ли кто-нибудь, кроме нее, проследил бы так цепко, так методично. Он уловил сходство меж ней и собой и живо припомнил счастливые минуты собственных ночных бдений и ночных открытий. Она стала странно близка ему, и ощущение этой внутренней близости было новым, внезапным и волнующим. Ему захотелось, как ребенка, погладить ее по голове и пожать ей руку как товарищу и как милой, усталой и родной женщине сказать одобряющие мужские слова.

— Можно считать, что трещину блока вы ликвидировали… — медленно проговорил он не своим, глуховатым, взволнованным голосом.

Она молчала, продолжая сонно и счастливо улыбаться, совсем девочка, школьница, в школьных туфельках, с чернильным пятном на лбу. Но погладить ее по голове нельзя! Он вынул чистый платок.

— Пятно… Дайте я вам сотру.

Она тихонько сидела, пока он оттирал ей лоб.

— А теперь идите-ка спать. И отсыпайтесь завтра, сколько захочется.

Она вышла усталыми, заплетающимися шагами, у двери оглянулась, с усилием приподняв покрасневшие, опухшие веки, и улыбнулась ему все той же счастливой, застенчивой и сонной улыбкой.

А он остался один со смешанным ощущением досады на себя и запоздалой грусти. Словно миновала дорогая минута, ушел, не раскрывшись ему, близкий человек. Вот именно с ней, именно сейчас и поговорить бы обо всем, что накопилось, а он не сумел…

Через несколько дней, выходя с завода, Бахирев увидел у проходной технолога Карамыш. На ней было серебристо-серое свободное пальто и маленькая шапочка. Свежее и отдохнувшее лицо ее опять было угрожающе красиво, но теперь, когда Бахирев видел, как беспощадно относится она к своей красоте, красота эта уже не отталкивала его, а казалась особенно трогательной и оттого особенно необычайной.

Кукольно-красивые, выхоленные лица не производили на него впечатления. Он помнил, как отец его говорил собутыльнику: «Нацепи на швабру фасонную юбчонку — и мозгляки вроде тебя готовы! Настоящего мужика тряпками не обманешь! Он под семью сермягами почует, какая есть баба и чего она стоит…»

Видно, от отца к сыну передалось это пренебрежение к сделанной, старательной красоте. Но в красоте технолога Карамыш не было сделанности. Не было в лице ее и того неведения, непонимания своей женской силы, которое бывает у очень молодых девушек. Но сквозило в этом необычном лице спокойное пренебрежение к редчайшей своей прелести. И Бахиреву вдруг стало жаль этих глаз, что нередко меркнут от усталости, этой кожи, что сереет от копоти. Ему надо было идти к машине, а он стоял и смотрел на Тину. В руках у технолога была ракетка.

— Уже играть? — спросила ее белокурая, похожая на Рославлева девушка. — Ведь мокро еще.

— Нет, корт совсем сухой! Рука наскучалась по ракетке! — Она повертела ракеткой в воздухе.

Бахирев внимательно посмотрел на маленькую руку в тонкой перчатке.

— Пойдем! — позвала девушка.

— Я мужа жду. Вон он! Володя, Володя! Идем к нему! — Она махнула ракеткой и быстро пошла к площади.

«Какие у таких женщин бывают мужья?» — спросил себя Бахирев.

Через площадь широким спортивным шагом шел высокий, улыбающийся, красивый юноша. У него были широкие плечи и тонкая талия, перехваченная поясом макинтоша. В руке у него тоже была ракетка. Они поздоровались за руку так весело, будто были не мужем и женой, а близкими друзьями, которые долго не виделись и наконец встретились.

«Да, вот такой и должен быть у нее муж…» — подумал Бахирев.

Они шли, взявшись за руки, и нельзя было не оглянуться на них. И Бахирев вдруг остро позавидовал красоте, юности, беспечности, легкости походки, стройности тела, а главное — тому веселому товариществу, которое видно было даже по их спинам. Что-то незнакомое и небывалое чудилось ему в самостоятельности, легкости и спокойствии этой женщины.

«Молодежь! — сказал он себе. — Вот какая пошла у нас молодежь». И сам себе показался старым и неуклюжим.

Он привык к тому, что жена молчаливое добавление к нему самому. Но вот женщина, прошедшая мимо, не могла быть ничьим добавлением. Она всегда будет равной… Может быть, первой… Было в отношении этих двух что-то недоступное ему и Кате. И, словно обидевшись за жену, он торопливо подумал: «У нас свое. У них свое. Всяк по-своему».

— Ох-хо-хо! — сказал он шоферу, садясь в машину. — Вот уж верно говорят: старость не радость. Уже и в машину трудно втиснуться…

— Вам, верно, смолоду нелегко было втискиваться! — улыбнулся шофер на его массивную фигуру.

— Слава бегу, извлек я тебя наконец с завода! — говорил Тине муж. — Этот ваш новый главный совсем вас с Сагуровым замучил.

— Не он замучил. Блоки замучили. А. ты знаешь, он хороший, по-моему. Почему легче думать плохое, чем хорошее? Если смотреть с плохой стороны и по мелочам, его поступки кажутся плохими к непонятными. А если посмотреть по-крупному и все вместе, то хорошо и понятно. Я не люблю, когда не понимаю…

— Да уж тебе все необходимо понимать! — засмеялся муж.

Дочь Рославлева, тоненькая белоголовая девушка, вступила в разговор:

— А у нас была его жена. Она говорила маме, что он уже со второй раз так, с премиями. Она говорит, что ему самому должны были дать премию за танки, а он все равно возражал.

— Бот видишь, видишь! — в волнении сказала Карамыш. — Ведь я же правильно думаю!

— Может, и правильно. Но я не понимаю, чего ты волнуешься?

— Не понимаешь, потому что ты не видел! А я видела! Он стоит спокойный, а директор смотрит на него как тигр. И, главное… он даже не сказал, что это во второй раз… что он не из зависти, а принципиально! Ах, Володя, я не хочу, чтобы он уходил с завода!

— К сожалению, никто не спросит технолога Карамыш, хочет она этого или не хочет.

— А я сама скажу. Пойду к Вальгану, или нет, к Чубасову, к Чубасову еще лучше. Пойду и скажу.

…Карамыш передала слова. Рославлевой.

«Чудачина он, — думал Чубасов, — Почему сам не сказал?» Чубасов еще не встречал человека, вызывающего такие противоречивые толки и мнения. Для одних Бахирев был образцом скромности, других раздражало его зазнайство, одни восхищались его решительностью, другие считали, что он ничего не решает. Одних удивляла быстрота его ориентировки, другим казалось, что они не видели большего тугодума.