Битва за Берлин. В воспоминаниях очевидцев. 1944-1945

Все в моей душе восстает против этого мнения и против дешевых оправданий. Вопреки этикету таких конференций и вопреки своеобразию именно сегодняшнего собрания, во время одной из пауз в речи министра я заявляю: «Если даже где-то и имело место предательство, разве это не было многократно компенсировано верностью, самоотверженностью, мужеством и верой германского народа, который предоставил в распоряжение своего правительства больше доброй воли, чем какой-либо другой народ в прошлом?»

Моя реплика вызывает совершенно неожиданную реакцию. <…> Министр принимается энергично оправдывать свою политику и политику Гитлера. Но это уже не прежнее виртуозное, хладнокровное, расчетливое красноречие. Это приступ несдержанности, когда впервые ни с чем не сдерживаемой силой высказываются мысли, которые до сих пор всегда тщательно скрывались или даже оспаривались.

Вдруг звучит заявление, что германский народ оказался несостоятельным. На Востоке он бежит от врага, а на Западе мешает солдатам сражаться и встречает врага белыми флагами.

Обычно бледное лицо министра становится красным от гнева. Жилы набухают, а глаза наливаются кровью, когда он кричит, что германский народ заслужил ту судьбу, которая его теперь ожидает. И вдруг, успокаиваясь, он цинично заявляет, что германский народ сам выбрал такую судьбу! Во время референдума о выходе Германии из Лиги Наций он на свободных выборах высказался против политики покорности и выбрал политику расчетливого риска. И вот этот риск не оправдался.

Я вскакиваю со своего места. Я хочу перебить его. Хочу сказать, что он сам и Гитлер никогда не придавали тому референдуму значения выбора между миром и авантюрой. Что, наоборот, оба постоянно заверяли всех в том, что хотели лишь использовать мирные средства в борьбе Германии за свое существование.

Доктор Геббельс замечает мой порыв. Но он не дает мне сказать ни слова. Он тоже встает и продолжает говорить: «Да, возможно, для некоторых людей это сюрприз. Даже для моих сотрудников. Однако не предавайтесь иллюзиям. Я никого не принуждал быть моим сотрудником, точно так же, как мы не принуждали германский народ. Он сам уполномочил нас. Почему вы работали со мной?! Сейчас вам перережут шейку!»

Направившись к двери, он вдруг еще раз поворачивается и кричит: «Но если мы уйдем в отставку, тогда пусть содрогнется весь мир!»

Фриче покинул резиденцию Геббельса. Его сопровождал руководитель германского информационного агентства Альбрехт. Фриче вспоминал: «Неожиданно над нашими головами раздался шелест, и на другой стороне среди первых деревьев парка Тиргартен прогремел взрыв. Доктор Альбрехт подумал, что начался воздушный налет, и начал высматривать в небе вражеские самолеты. Но я знал, что это был артиллерийский снаряд. Он прилетел с Востока».

Глава 9 Берлин в кольце окружения

Швейцарец посещает столицу германского рейха непосредственно перед наступлением русских.

«За последние два месяца перед штурмом лицо Берлина снова сильно изменилось. Первые меры по организации обороны города, которые были предприняты еще в январе… носили, пожалуй, печать импровизации. Повсюду без разбору рыли траншеи, строили баррикады, призывали на военную службу необученных членов фольксштурма, в то время как с востока нескончаемым потоком шли войска и беженцы. Пока русские закреплялись на своих позициях на Одере и Нейсе и собирали живую силу и технику для наступления, в Берлине начали быстро готовиться к обороне города. Недели хаотичной деятельности сменились неделями планомерной работы. Вокруг Берлина выкопали противотанковые рвы, на въездах в город установили противотанковые заграждения и баррикады, а сам город, как и обширные пригороды, был усеян бетонированными боевыми позициями, пулеметными гнездами, стрелковыми ячейками и траншеями, а также подготовленными артиллерийскими позициями. Все эти укрепления были созданы упорным трудом жителей Берлина, населения других стран, угнанного на работу в Германию, а также солдат.

Улицы Берлина во многих местах перегорожены высокими кирпичными стенами. Огромные кучи битого кирпича и камней, которые в начале февраля должны были помочь остановить русских, превратились между тем в прочные баррикады. Трамвайные рельсы были извлечены из мостовой, разрезаны на куски, и эти куски были забиты вертикально в асфальт улиц. К ним были приварены части несущих конструкций из разрушенных при бомбежках домов. Пространство между двумя такими заграждениями заполнялось битым кирпичом и камнями. Часто поперек улицы устанавливались трамвайные вагоны, заполненные камнями. Тем не менее баррикады очень разные, так как они строятся из того материала, который можно найти поблизости. В полях и рощах в окрестностях Берлина можно видеть множество заграждений, построенных из вбитых в землю тонких кольев и стволов деревьев. Берлинцы не испытывают к подобным заграждениям особого доверия: остроумный народ придумал много крепких острот по их поводу.

Насколько различной является ценность этих заграждений с военной точки зрения, настолько велико их общее психологическое значение. У какой-то части населения они могут вызвать известное чувство безопасности, но, прежде всего, на их строительстве было задействовано столько рабочей силы, что у людей просто не оставалось времени на раздумья. <…> К началу русского наступления среди населения царил панический страх перед Красной армией. Но потом наступило время, когда страх перед бегством стал таким сильным, что многие люди приняли решение остаться. Они начали благосклонно выслушивать передаваемые из уст в уста сплетни о корректном поведении русских. Национал-социалистическая партия ответила на эти слухи распространением общих измышлений о совершаемых зверствах и одновременно приняла жесткие меры против всех скептиков. <…> За последнее время значительно выросло число дезертиров среди военных.

С тех пор среди населения царит совсем другое настроение: снова возрастает страх перед русскими войсками. Беженцы и солдаты, рассказам которых более или менее доверяют, все чаще рассказывают о депортациях и массовых изнасилованиях. Поскольку в основном предполагают, что в русской армии царит строгая дисциплина, то делается вывод, что за этими происшествиями стоит определенный план. Все это способствует бегству тех слоев населения, которые раньше считали, что смогут и при русских жить как прежде, после того как фронт уйдет дальше на запад. Во всяком случае, уехать из города могут только те люди, которые обладают известной свободой передвижения. А для тех, кто работает, уехать из Берлина очень трудно. Правда, при царящей в настоящее время безработице можно сравнительно легко расторгнуть трудовой договор, но тогда биржа труда обязана проверить, нельзя ли использовать уволенного в военных целях. Крепкие женщины направляются на земляные работы, а мужчины в возрасте до 65 лет призываются в фольксштурм. Затем нужно доказать, что в будущем месте проживания у вас есть пристанище, что очень трудно, так как повсеместно жилая площадь в среднем используется на 250 % (за 100 % принимается, когда на одного человека приходится одна комната).

Наряду с опасностью прихода русских бегству способствует и опасность голода. Люди надеются, что в зонах оккупации британских или американских войск им будет в меньшей степени грозить голодная смерть, чем в русской зоне. Уже сейчас можно сказать, что большая часть населения страдает от голода. Тяжелое положение с питанием находит, конечно, выражение и в росте цен на черном рынке. <…>

Те берлинцы, у которых нет возможности покинуть город, смирились с этим и демонстрируют безразличие и фатализм. <…> Не только на заводах отмечают постоянное снижение производительности труда. В ходе учений подразделений армии и фольксштурма, за которыми может наблюдать любой прохожий, создается впечатление о физической немощи участников. В руинах отрабатывается тактика уличного боя, а в Тиргартене – боя в лесу. В батальонах фольксштурма у многих нет ни военной формы, ни оружия. Бойцы ползают на местности и изображают пулеметный огонь, колотя палками по пустым консервным банкам. Зато все члены гитлерюгенда одеты в военную форму и гораздо лучше вооружены. Глядя на этих воинов, тоже замечаешь, что они плохо питаются и страдают от переутомления. Однако, когда вглядываешься в их лица, то создается впечатление, что эти дети чуть ли не родились уже в военной форме, видимо, они никогда не занимались как следует учебой в школе и с давних пор привыкли к военным командам.

С некоторых пор постоянно говорят о нелегальных молодежных организациях. Но кажется, что берлинская молодежь не преследует никаких политических целей, а просто пытается уклониться от давления со стороны властей. Часть молодых людей все еще живет дома, а другие прячутся в тайных убежищах, которых вполне достаточно в полуразрушенном городе. Они совершают ограбления и кражи со взломом, однако нельзя сказать, что они уже превратились в настоящее бедствие. Полиция почти бессильна, так как она вместе с фольксштурмом должна охранять военные объекты.

В Берлине все еще действуют кинотеатры, театры и концертные залы, в которых, правда, разрешается давать только совсем короткие представления. Все школы в Берлине закрыты, зато занятия в институтах продолжаются, хотя и во временных помещениях. Почти все церкви Берлина разрушены, однако богослужения проводятся в квартирах.

Несмотря на многочисленные налеты вражеской авиации, транспортное сообщение все еще функционирует в Берлине на удивление хорошо. Особенно хорошо работает городская железная дорога, да и метро, которое сильно пострадало во время дневных авианалетов в ноябре, но с тех пор было почти полностью восстановлено. Наибольшим сокращениям подверглись трамвайные и автобусные маршруты. Грузовые перевозки в городе частично взяли на себя трамваи. Берлинцы горько шутят, что городская железная дорога, очевидно, будет работать до самого конца войны и что тогда на ее поездах можно будет проехать с Восточного фронта на Западный».