Битва за Дарданеллы
Шрифт:
Из воспоминаний офицера сенявинской эскадры: «Мы, смотря с кораблей, с которых место сражения было видно, не смели спустить глаз и в мучительном беспокойстве ожидали, чем кончится. Наконец, на вершине горы показались наши знамена, эхо повторило громкое «Ура!», и войско наше, подвинувшись вперед, скрылось в ущелиях…»
Со стороны моря наступавших поддерживали корабли. У самого берега в полосе прибоя стояли канонерка да гребной баркас лейтенантов Повалишина и Кузина. Оба состязались меж собой в отваге, засыпая отходивших французов вязаной картечью. Недалеко от берега, пугая противника мощью своих батарей, маневрировал «Уриил». Капитан 1-го ранга Быченский подводил свой корабль к самым
– Пушки заклепать! Порох тащить к баркасу! – распорядился мичман.
На длинном шесте над батареей подняли шлюпочный Андреевский флаг.
– Сработано хорошо! – заулыбался Быченский, разглядев флаг в зрительную трубу. – Но во что это нам обошлось? – Какие потери? – запросили сигналом с «Уриила». – Никаких! – отвечал лейтенант Кузин.
Вскоре показались на горизонте многочисленные паруса, то был отряд капитан-командора Сорокина, спешащий для обстрела Дубровника. Сразу же стало легче. Умелый в десантных делах Сорокин (сколько высадил десантов еще в ушаковскую экспедицию!) сразу организовал непрерывную связь между судами и берегом. Туда на шлюпках и баркасах везли порох, снаряды, солдат и провизию. Оттуда раненых и пленных. Начальником переправы был определен опытный черноморец и уша-ковец капитан-лейтенант Сальти, из балаклавских греков. Видя это, французы скрежетали зубами, но ничего поделать не могли…
Войска переводили дух. Черногорцы выносили раненых из боя на плечах, не делая разницы между русскими и своими. Здесь же были и пришедшие жены, которые прямо на поле боя кормили уставших мужей и их боевых сотоварищей. Самые удачливые горцы возвращались в тыл, неся отрубленные головы врагов как доказательство своей доблести. Оказывалась помощь раненым. Черногорцы лечили так, как делали это их предки. Небольшие раны ловко залепляли паутиной и мхом, листами плюща и растертой головкой чеснока. К более тяжелым прикладывали траву иван-да-марья с солью, сжимая при этом раны двумя камнями.
Рядовой 13-го егерского полка Иван Ефимов в рукопашной схватке захватил французского солдата. Выбил у него из рук ружье, а убивать передумал, больно уж молод был солдат, почти мальчишка. Вместо этого потащил в тыл, чтобы сдать начальству, да нарвался на группу черногорцев. Те, увидев француза, оттолкнули егеря и повалили француза наземь, чтобы отрезать ему, по обыкновению, голову.
– Стойте! – закричал им Ефимов. – Вы же право славные! Неужто возьмете грех на душу! Берите лучше мои деньги, но отдайте мне француза! Черногорцы остановились в нерешительности.
– Если кто из вас посмеет убить солдата, то я лично насажу его на свой штык! А вы должны будете убить меня- Подумайте, какой это грех: убить своего брата! Митрополит вас всех проклянет!
– . Забирай своего язычника! – махнули рукой черногорцы. – Неужто ты думаешь, что мы могли бы поднять руку на русского?
Выбитые с гор, французы сумели все же удержаться на второй линии своей обороны между пушками, приводя все в порядок и спешно перестраиваясь. Бывшие в авангарде черногорцы, расстреляв свои патроны, убегали в тыл, где с мольбой просили у каждого встречного хотя бы несколько патронов. Получив их, снова с радостью бежали стрелять.
Князь Вяземский, соединясь с основными силами черногорцев и бокезцев, вновь атаковал неприятеля. Теперь, однако, ситуация коренным образом отличалась от той, которая была в начале боя. Теперь уже русские атаковали сверху, а французам приходилось отбиваться снизу.
Развернув захваченные пушки, наши в упор били ядрами по густым рядам неприятеля, поражая людей десятками.В колонне витебцев впереди всех был юнкер Аполлон Лермонтов, троюродный брат будущего великого поэта России. Витебцы шли прямо на пушки. Грянул очередной залп, и юнкер рухнул ничком на землю.
– Молодцом! – крякнул генерал Вяземский, наблюдавший издали за этой отчаянной атакой. – Представить к Анне. если выживет!
В это время контратаковали французы, и поручик остался на ничейной территории. Тяжелораненого офицера случайно заметил пробегавший мимо черногорец. Желая помочь русскому собрату так, как он это понимал, черногорец на ходу выхватил ятаган и подбежал к Лермонтову.
– Ты храбро дрался, брат, и не должен попасть в плен. Давай я лучше отрежу тебе голову! – прокричал он. – Быстро твори молитву и крестись!
– Не надо резать! – прошептал поручик, приподнявшись на локте из последних сил. – Лучите помоги добраться до своих!
– Дело твое, как пожелаешь! – развел руками черногорец и, взвалив офицера себе на плечи, побежал догонять отходивших сотоварищей.
Аполлон Лермонтов выжил и закончил свою военную карьеру майором Мариупольского гусарского полка в Париже в 1814 году.
А затем грянул и штыковой бой. Офицеры вели солдат за собой, и неприятель, не приняв удара, отступил. Размахивая саблями, впереди всех бежали батальонные командиры майоры Забелин с Езерским, ротный капитан князь Шихматов. Потому им были и первое ядро и первая пуля, но иначе офицеры российской армии никогда не поступали. Французы стали медленно отходить. Увидя спины врага, наши поднажали и ударили вдогон. Французы покатились все быстрее, уже не рискуя предпринимать что-либо серьезное.
Из воспоминаний участника сражения за гору Бар-гат: «Черногорцы соревновали нашим солдатам и с таким жаром бросились штурмовать первое укрепление, что редут с 10 пушками был немедленно взят открытою силою. Таким образом, преоборя укрепления, природою устроенные, и несмотря на картечи, коими искусственно хотели отразить хитрые храбрых, французы уступали одну за другою три свои линии и батареи, оные защищавшие. Тут генералы их старались показать свое искусство, обходили наши фланги, но ничто им не помогло, они везде были предупреждены. Русский штык и дерзость черногорцев повсюду торжествовали… Одержана достославная победа над неприятелем превосходным, предводимым искусным генералом Лори-стоном, и укрепленная неприступная гора Баргат над Рагу зою занята».
Вечером Сенявин набросал донесение Александру Первому: «Доказано… что для храбрых войск Вашего Императорского Величества нет мест неприступных, ибо они везде разбили неприятеля…»
Сражение за Рагузу случилось 5 июня 1806 года. Если бы только мог знать Сенявин, что происходило в эти самые дни в Петербурге и Париже! Но знать этого ему было не дано… А там вновь, как и раньше, в победную поступь русских воинов вмешалась высокая политика, и в какой уже раз просчеты кабинетных стратегов перечеркнули то, что было добыто кровью на полях брани!
Что же случилось в Европе в первых числах далекого от нас 1806 года? А случилось следующее… Наполеон, уязвленный «неуступчивостью» Австрии в отношении Бокко-ди-Катторо, выдвинул Вене ультиматум: или – или! Судьба империи Габсбургов повисла на волоске. Император Франц буквально заламывал руки перед послом Разумовским, умоляя того хоть как-то повлиять на упрямого Сенявина.
– Вы же сами толкаете нас к войне с Парижем! Но войны теперь уже не будет, будет бойня! Наполеон раздавит нас, а потом возьмется и за вас. Знаете, какая у него сила? А потому лучше отдайте корсиканскому чудовищу Далмацию, пусть он ею подавится! Спасите нашу дружбу! Спасите нас!