Битва за космос

Теперь астронавтика стала в гораздо большей степени раем «для их летучих жокеев», чем в первый год проекта «Меркурий». Эйзенхауэр никогда лично не уделял астронавтам особого внимания. Он рассматривал их как военных-добровольцев, вызвавшихся принять участие в эксперименте, и не более того. Но Кеннеди сделал их составной частью своей администрации и включил в официальную жизнь США.

Остальные шестеро парней тоже поехали с Элом в Белый дом, но их жены остались на Мысе. А когда астронавты прилетели обратно в Патрик, жены вышли на летное поле встречать самолет. И у всех был лишь один вопрос: «Как в жизни выглядит Джекки?»

Загадочная и элегантная Жаклин Кеннеди красовалась в каждом журнале… И естественно, все женщины испытывали любопытство. А ведь супруги астронавтов все еще оставались женами младших офицеров, которые видели людей вроде Джекки Кеннеди лишь на страницах журналов и газет. И в то же время они уже начинали понимать, что являются частью этого странного мира, в котором действительно существуют Те Самые Люди.

«Как в жизни выглядит Джекки?»

Вскоре все они смогли познакомиться с ней лично. Астронавтов приглашали на закрытые ланчи в Белом доме, на которых было так много слуг, что, казалось, за каждым стулом стоит по одному официанту. И действовали все они так слаженно, будто играли в баскетбол. Кеннеди очень тепло относился к астронавтам. Он искал их расположения. Тот самый сияющий взгляд время от времени появлялся и на его лице. Теперь все было пронизано духом мужской чести, и даже президент США становился совсем другим человеком, благоговеющим перед нужной вещью.Что же до Джекки, то у нее были классическая улыбка южанки, которой она, вероятно, научилась в Виргинии, спокойный голос и улыбка, обнажающая зубы. Эта женщина почти не двигала нижней челюстью, когда говорила. Казалось, что слова проскальзывали у нее между зубами, словно крохотные жемчужины. Конечно, перспектива ланча с семерыми пилотами и их супругами не слишком-то воодушевляла Жаклин Кеннеди, если воодушевляла вообще. Но никто не мог держаться с гостями добрее или внимательнее. Она пригласила Рене Карпентер прийти в гости лично к ней, и вот они уже беседовали, как две старые подруги, обо всем на свете, в том числе о воспитании детей в нынешние времена. Вот так… Внезапно на сцену вышла Почтенная Миссис Астронавт и оказалась на высочайшем уровне американской светской жизни, рядом с самой Джекки Кеннеди.

А для ребят началась райская жизнь. Конечно, ничто не изменило их – в духе Эдвардса – идеалов. Просто к невыразимым контрастам жизни астронавта добавилось еще нечто новое и удивительное. Через несколько часов после ланча в Белом доме или катания на водных лыжах в Хайанис-Порт они могли снова оказаться на Мысе, где опять возвращались к выпивке-и-автомобилю в этом удивительном царстве низкой арендной платы, в очередной раз садились в свой «корвет» и мчались по обочинам этих каменистых баптистских дорог, закатывались на всю ночь в вагон-ресторан, чтобы попить кофе и подготовиться к предстоящим тренировочным полетам. И когда они снова облачались в свои синтетические рубахи и широченные штаны, их никто не узнавал, и это было даже к лучшему. Зато можно было просто сидеть, пить кофе, курить и наблюдать за двумя полисменами с рациями в карманах под соседним навесом. Из рации доносился негромкий голос: «Тридцать первый, тридцать первый… Вирджил Уайли отказывается вернуться в свою комнату на Рио-Банана». И полицейские переглядывались, словно говоря: «Ну и что? Стоит ли ради этого отрываться от тарелки французского жаркого с овсяными хлопьями?» – а потом вздыхали, начинали вставать, застегивать кобуры и все-таки направлялись к двери, как раз в тот момент, когда в заведение вваливался старый нищий, местный бунтарь, пьяный как свинья. Он спотыкался, отталкивался от двери и, на согнутых ногах, падал на стул возле стойки.

– Как дела? – спрашивал он официантку.

А та отвечала:

– Так себе. А у тебя?

– А у меня больше нет никаких дел, – говорил нищий. – Все утонуло в грязи и больше уже не поднимется.

Потом, не дождавшись ответа, повторял:

– Все утонуло в грязи и больше уже не поднимется, – а лицо официантки принимало настороженное и отстраненное выражение.

А ребята радостно улыбались, потому что они сидели здесь и слушали оживленную вечернюю беседу пьянчуг из самого дешевого района Мыса, а ведь всего лишь двенадцать часов назад астронавты склонялись над столом в Белом доме, стараясь поймать мелкие блестящие жемчужинки слов самой знаменитой болтуньи в мире. И самое удивительное, что каким-то образом они неплохо существовали в обоих этих мирах. О да, это был совершенный баланс легендарного Эдвардса – Мьюрока времен Чака Йегера и Панчо Барнес… И теперь всему этому было уготовано блестящее будущее с неограниченным бюджетом.

По сути дела, астронавты стали символами не только «холодной войны» Америки против Советов, но и политического реванша самого Кеннеди. Они сделались пионерами «новой границы». Кеннеди собирался победить могущественный «Интеграл» на Луне, а они были его бесстрашными разведчиками. Их уже никоим образом нельзя было считать обычными летчиками-испытателями и уж тем более – объектами испытаний.

Гасу Гриссому это было очень даже на руку.

Гас был заявлен на второй полет системы «Меркурий-Редстоун», запланированный на июль. Ему должны были предоставить обновленную капсулу, которую переделали с учетом требований астронавтов, чтобы те были в большей степени пилотами. В отличие от капсулы, в которой летал Шепард, у Гриссома уже имелись окно, а не просто люки; новый набор ручных регуляторов, чтобы ориентация капсулы больше напоминала управление самолетом; и люк с пироболтами – астронавт мог взорвать их и вылезти из капсулы после приводнения. Тем не менее сам полет должен был стать повторением полета Шепарда, то есть суборбитальным прыжком с трехсот миль в Атлантический океан. Некоторые изменения в план полета помогал внести сам Гас. Поскольку Гриссом собирался лететь следующим, он присутствовал на отчетах Шепарда на острове Гранд-Багама. Никто, даже сотрудники НАСА, открыто не критиковал Эла, однако чувствовалось всеобщее скрытое критическое отношение к тому, как первый астронавт вел себя в конце полета, когда перегрузки стали нарастать быстрее, чем он ожидал, а Эл вотчаянии глядел в люки, пытаясьотыскать какие-то там звезды. Некто из Отдела летных систем все время спрашивал Шепарда, не оставил ли он включенной кнопку ручного контроля после перехода в автоматический режим. Это могло вызвать повышение расхода перекиси водорода – топлива, на котором работали двигатели ориентации капсулы. В принципе, такая ошибка не имела особого значения при пятнадцатиминутном суборбитальном полете, но могла сказаться при орбитальном. Эл отвечал, что он вряд ли не выключил кнопку, но сказать наверняка не может. А тот человек из НАСА снова задавал свой вопрос. Это был первый признак того, что парни вплотную подошли к важной истине, связанной с космическими полетами. Астронавты не поднимали капсулу с земли, не набирали на ней высоту, не меняли ее курса и не сажали ее. То есть они не летали на ней – и нельзя было оценить, насколько хорошо они вели ее, как это делалось во время летных испытаний или в бою. Здесь оценивалось лишь то, насколько хорошо астронавты заполняли пункты в карте контрольных проверок. И чем меньше оставалось там незаполненных пунктов, тем больше имелось шансов, что полет признают «отличным». Каждый полет был настолько дорогостоящим, что всегда находились люди – инженеры, врачи и ученые, – которые старались загрузить карту контрольных проверок своими маленькими «экспериментами». Решить эту проблему можно было так: позволить вписать в карту только «относящиеся к делу» пункты, а от остальных по возможности отказаться. Испытание системы ориентации капсулы было приемлемым, потому что явно «относилось к делу». Это напоминало полет на самолете. В общем, ко времени запуска карта контрольных проверок Гаса Гриссома была максимально урезана, за исключением моментов, связанных с испытаниями нового ручного регулятора.

Гас оставался в гостинице «Холидей» практически почти до самого полета, поддерживая нужное напряжение. Он немного сократил занятия водными лыжами – своим любимым видом спорта – и ночные гонки по шоссе, чтобы не разбиться как раз накануне полета, но в основном на Мысе, в этом раю «летучих жокеев», все шло как обычно.

Вечером, как раз накануне полета, Гас отправился попить коктейль, чтобы немного расслабиться, и встретил не кого-нибудь, а Джо Уокера. Джо отпустили на несколько дней из Эдвардса, чтобы он поприсутствовал при запуске, – и вот он здесь. К июлю 1961 года Джо Уокер и Боб Уайт провели отчаянные эксперименты с Х-15. В апреле Уайт установил новый рекорд скорости – 4,62 Маха, то есть больше трех тысяч миль в час, – а в мае Уокер побил его, достигнув 4,95 Маха; в июне Уайт взял реванш – 5,27 Маха Х-15 теперь был оснащен большим двигателем, XLR-99, который обеспечивал пятьдесят семь тысяч фунтов тяги. Истинные братья были готовы на все, чтобы достичь своей цели – скорости 6 Мах и высоты свыше пятидесяти миль… в пилотируемом полете! В пилотируемом! Об этих планах можно было прочитать в прессе… если бы кто-нибудь заинтересовался ими. Но сейчас все на свете затмил полет Гагарина, а вслед за ним – полет Шепарда… поединок в бою за небеса. На самом деле Уокер добился на Х-15 4,95 Маха – высочайшей скорости за всю историю авиации – в тот самый день, когда Кеннеди выступал перед Конгрессом и говорил о полете на Луну… И в сравнении с перспективой межпланетного путешествия рекорд Уокера выглядел совсем незначительным. Но правда должна была открыться! Именно об этом думал Джо Уокер, когда случайно встретил Гаса Гриссома в «Холидее».

Гас и Джо немного выпили – это было уже после наступления темноты, – и старый товарищ стал поддразнивать Гаса: мол, ему и его приятелям пора поспешить, иначе Джо и его парни опередят их. И как же это у вас получится? – был вопрос. Ну, ответил Уокер, теперь у нас есть ракетный двигатель в пятьдесят семь тысяч фунтов нагрузки, а «Редстоун», который поднимает в воздух эту вашу капсулу, дает всего лишь семьдесят восемь тысяч, так что мы почти сравнялись с вами, причем мы ведь летаемна этой хреновине. Мы действительно летаем на ней и сажаем ее на землю.Джо Уокер хотел лишь прояснить ситуацию и слегка поддразнить Гриссома, но не смог удержаться от интонации превосходства, показывающей, какое место эти вещи занимают в настоящей иерархии, на пирамиде. Теперь все смотрели на астронавта Гриссома и ждали, что он ответит. Гриссом, который умел быть крепким орешком, когда того хотел, пристально посмотрел на Уокера… и разразился смехом.

– Ох, Джо, – сказал он, – я теперь все время буду оглядываться и, если увижу, что ты пролетаешь мимо, честное слово, помашу рукой.

Вот так Джо Уокера и истинных братьев поставили на место! Времена изменились, и Гриссом даже не рассердился. Джо Уокер и Чак Йегер уже не могли сказать или сделать ничего такого, что изменило бы новый порядок вещей. Астронавт теперь стоялна самой вершине пирамиды. А ракетные пилоты стали уже… старичками, погрузившимися в воспоминания… Это было ясно даже без слов. Это носилось в воздухе, и все это понимали. Черт побери! Ведь когда они в Мьюроке только начинали летать на реактивных и ракетных самолетах, наверняка тоже находились такие вот старикашки, несчастные старые ублюдки, которые в свое время прекрасно летали на обычных пропеллерных самолетах и полагали, что именно они по-прежнему стоят на вершине. Полеты – это вам не бейсбол или футбол. Нет, в полетах любое серьезное технологическое новшество могло изменить правила игры. А система «ракета-капсула», – слово «система» было теперь у всех на устах, – и стала таким новшеством. Нет, теперь Гасу нечего было обижаться на Джо Уокера или еще на кого-нибудь из Эдвардса.

Гас, похоже, совершенно не волновался. Иногда он немного раздражался во время собраний, на которых в течение последних двух недель перед полетом сидел вместе с инженерами. Он ворчал из-за того, что инженеры постоянно пытались что-то изменить в последнюю минуту, но это было просто стремление как можно скорее отправиться в полет. В подготовке к полету чувствовался дух старого доброго Эдвардса, когда вместо рычага можно было использовать рукоятку от метлы. Как раз за две ночи перед полетом до одного из врачей дошло, что необходимо подготовить дляГаса мочеприемник, чтобы избежать неприятностей, случившихся с Шепардом. Чертовски умная мысль! Было решено изготовить приемник из обычного резинового презерватива. Но как сделать, чтобы он удерживался на месте и не слезал? Помогла Ди О'Хара, медсестра. Она отправилась в Какао-Бич и купила ремень, на котором и должен был держаться презерватив. Этот чертов ремень здорово давил на пах но Гас подумал, что как-нибудь переживет это. В общем он совершенно не нервничал, этот летчик-испытатель старой школы. Он даже испытал атмосферу полета, как и Шепард. 19 июля Гриссома поместили в капсулу и запечатали люк, но тут полет был отложен из-за неподходящих метеоусловий. А состоялся он 21 июля. Судя по пульсу и дыханию (эти показания передавались через датчики), Гас во время обратного отсчета нервничал гораздо сильнее, чем Шепард. Но эти показания сами по себе не имели серьезного значения, и никто бы о них не вспомнил, если бы не то, что случилось в конце полета. Сам полет почти не отличался от первого, разве что у капсулы Гриссома был более сложный ручной регулятор, а также окно вместо перископа, что позволяло астронавту гораздо лучше рассматривать окружающий мир. В течение пяти минут невесомости пульс Гаса оставался на уровне примерно сто пятьдесят ударов в минуту – пульс Шепарда никогда не превышал ста сорока, даже во время взлета, и дошел до ста семидесяти во время запуска тормозных двигателей перед вхождением в атмосферу. Между врачами существовала негласная договоренность: если пульс астронавта превысит сто восемьдесят ударов, полет следует отменить. Капсула приводнилась практически точно в намеченном месте, как и у Шепарда, – в трех милях от спасательного авианосца «Рэндолф». Капсула упала на воду, накренилась набок, как и в первый раз, и начала выпрямляться. Гриссому, как и Шепарду, показалось, что он слышит булькающий звук внутри; астронавт стал оглядываться, не просачивается ли вода, но ничего не заметил. Спасательный вертолет с позывным «Охотничий клуб-1» подлетел к капсуле меньше чем через две минуты. Гриссом все еще лежал на спине в кресле, как и в самом начале полета, а капсула покачивалась на волнах.

Гриссом произнес в микрофон:

– Порядок. Дайте мне побольше времени, а потом подлетайте.

Пилот вертолета, лейтенант флота Джеймс Льюис, сказал:

– Я – Охотничий клуб-один. Нахожусь на орбите, над капсулой.

Гриссом ответил:

– Вас понял. Дайте мне минут пять, чтобы отметить положения переключателей. А потом я сделаю знак, и вы меня подцепите. Вы готовы подцепить капсулу в любой момент?

Льюис подтвердил:

– Охотничий клуб-один, вас понял, мы готовы.

Дело в том, что астронавт должен был отметить жирным карандашом положения переключателей («включено/выключено»).

Через пять с половиной минут Гриссом снова связался с Льюисом:

– Охотничий клуб, это Колокол свободы. Вы готовы к подъему?

Льюис ответил:

– Охотничий клуб-один, готовность подтверждаю. Гриссом сказал:

– О'кей, подцепляйте, а потом сообщите мне, и я отстрелю люк.

– Охотничий клуб-один, вас понял, мы дадим знать, когда будем готовы.