Битва за Лукоморье. Книга 3

– Водяные свиньи, – немедленно объяснил Слобо. – Гляди, конь твой! Отвязался, что ли?

– Я его не привязываю никогда.

– У вас так заведено, что ли?

– У нас много чего заведено, – не стал вдаваться в подробности китежанин. – Эти свиньи, они где водятся?

– На Среднеморских островах, как и слониши. Дальше на юг, за морем, такие же живут, только большие. С ними ни один зверинщик не свяжется, уж больно злы и без болота своего долго не протянут, да и дорога… Вот слона я, Белобог поможет, добуду, это те же слониши, только каждый на дюжину коней потянет. Слон, если его обучить, сам пойдет, его даже нагрузить можно, а свиней водяных только везти, а где под эдакие туши повозку взять?..

«Спроси, где ОНА. Я к НЕЙ побегу, а ты свиней своих смотри, сколько хочешь».

– У тебя, Слобо, и так всего много, – говорить сразу с двоими, причем с одним еще и украдкой, то еще удовольствие! – Да и зачем большие, если есть мелкие такие же. На опушке, это ведь верблюды?

– Они самые. Чем хороши, так это тем, что почти без пригляда пасутся. Вот за свиньями водяными глаз да глаз нужен, а уж за гирифтеном…

«Спроси! В нетерпении я!»

– Хорошо, что верблюды умные, – перебил очередной рассказ о зверинщиковом любимце Алеша, – а как с этим у единорогов? И где твоя красотка, в лес ушла?

– Красотка?! – расплылся в улыбке Слобо. – Так ее и зовем, но ты-то как узнал? Или Боро разболтал?

– Сам угадал. В ученых книгах их так и описывают.

– Ох уж книги эти ученые! – фыркнул зверинщик. – Имя-то ты угадал, а саму что, не признаешь? Вон же она, не доходя верблюдов разлеглась. Грязь там, а она любит в грязи валяться…

«Эта?! Вот эта?!»

Иногда лучше не просить, не знать и не видеть. Иногда лучше не мечтать. Забравшаяся в грязь серая толстоногая тварь с полусвинячей мордой, обвислой верхней губой, коротким тупым рогом и могучими глубокими складками на шкуре Алешу и то расстроила, а уж Буланко разве только в голос не взвыл.

– В тайге похожие водятся, только шерстистые и больше раза в три, – Охотник с сочувствием глянул на поникшего коня, но утешать его при Слободане все же не стал. – Только этих тварей носорогами называют, чудь белоглазая на них верхом ездит. Я-то думал, у тебя настоящий единорог…

– В смысле волшебный конь с рогом, который лишь девиц слушается? Это не по нашей части… хотя, попадись мне такой жеребенок, я б не отказался! Филимон, конечно, не девица, но, чем худ не шутит, вдруг бы да справился? С гирифтеном же получилось, ты сам видел! Ты извини, я отойду, сыну кое-что сказать надо, пока он спать не ушел.

– Лады, – пробормотал Охотник, запоздало коря себя за болтливость.

И вольно же ему было во время странствий со скуки расписывать Буланко всяких книжных тварей! Конь эти рассказы в одно ухо впускал, а в другое выпускал, пока богатырь не добрался до единорогов. Чистые, прекрасные, непорочные создания, Белобоговы любимцы, да к тому же почти кони, жеребца впечатлили необычайно, но на Руси единороги пропали даже прежде Первозверей. Узнав про это, Буланыш взгрустнул и вроде бы выкинул недостижимую мечту из головы, и тут худы подсунули Слобо с его Красоткой.

Рог у серой губошлепины, впрочем, имелся, причем единственный, так что обмана никакого не было, вернее, наслушавшийся о чудесных зверях Буланко обманул себя сам. Размечтался о белой кобылице с хрустальным рогом и нарвался на развалившуюся в грязи не то свинью, не то слониху.

«Единорожица… Лучше б ее вовсе не было, – страдал жеребец. – Вот не было бы и все… Это она пахла. Свиньей».

– А ее и нет, – утешил Алеша, косясь на что-то втолковывавшего сыну Слобо. – Забудь, дружище. Попасись. Водички попей.

* * *

Вкуса знаменитой слободановой чорбы Алеша так и не распробовал, проглотил наспех сколько влезло, и помчался унимать негодующего Буланко. Оскорбленный в лучших чувствах конь то сетовал на обман, то рвался скакать, очертя голову, куда глаза глядят, то желал втоптать в грязь злополучную единорожицу, то принимался жалеть себя.

– Ее бы кто пожалел, – не выдержал в конце концов Охотник, – мало того, что страшная и в зверинец угодила, так еще и ты взъелся.

«Она себя не нюхает. Она себя не видит. Легла в грязь и лежит. Ей хорошо, а мне плохо. Зачем смотрел? Зачем ты меня к ней звал?»

– Ты сам ее повидать рвался, чуть дыру мне в голове не сделал.

«Все обман… Не хочу. Ничего не хочу. Совсем».

– Слушай, я пойду, – решил наконец богатырь, – хоть высплюсь, что ли.

«Иди куда хочешь, – дозволил гривастый страдалец, – не держу».

У лагерных костров было пусто, только на сваленных возле крайнего шатра вьюках развалилась пара караульщиков, да за повозками кто-то не то бубнил, не то порывался петь. Всего умней сейчас было забраться в шатер и хорошенько выспаться, но не хотелось, да и ночь выдалась знатная, особенно небо. Глядел бы на звезды и глядел. И думал… Обо всем и ни о чем. Еще лучше было бы вытащить гусли, душа просила, но свои вьюки Алеша отволок в слободанов шатер, не будить же добрых людей… А добрые люди сами пришли. Раздалось сопенье, и из-за темных кустов выкатилось нечто светлое, оказавшееся слонишей.

– Доброй ночи, китежанин, – выбравшаяся из темноты вслед за своим любимцем Зденка несла в руках что-то вроде подушки. – Вижу, не спишь.

– Да, не спится.

– Хорошо, что не спится. При батюшке трудно мне с тобой говорить… Я вино принесла, хорошее, старое. Много чего в Ольше оставили, а его взяли. Будешь?

– Спасибо, – так вот что у нее в руках, мех с вином. – Не хочется.

– Может, потом?

– Может.

– Я прощенья попросить, – молодая зверинщица легко опустилась наземь. Близко, но не рядом. – Зря я на тебя накинулась.

– Пустое. Слобо… Твой отец говорит, ты зверье чуешь, может, и не только зверье. С Любодаром было что-то не в порядке, и ты это поняла. Чуяла ложь, а думала, что дело в нас, китежанах. Так бывает.

– Так бывает, – тонкая рука оттолкнула сунувшегося поближе слонишу, в словно бы атласном ухе зверенка светлячком блеснула серьга. – Если тебя, маленького, укусит пес, ты, уже большой, станешь сторониться собак. В каждом из нас своя собака… Почему ты не убил лжеца?

– Тебе бы этого хотелось?

– Уже не знаю. Ты не будешь пить?

– Нет, – и впрямь не хотелось, зато потянуло объясниться. – Зденка, не поняв, убивают только в большой опасности. Мне ничего не грозило, ведь я намного сильнее.

– Ты – чародей, все китежане – чародеи. Я попросила прощения, ты простил?

– Как я могу простить, ведь я не обижался. Зачем ему серьга?

– Чтоб не потерялся. У нас семеро слониш, но особенный только Мальчик. Он тебе нравится?

– Еще бы.

– Тогда и ты ему понравишься. Мальчик, это друг. Поздоровайся.