Битва за Рим (Венец из трав)
Шрифт:
– К тому времени, когда моя дочь станет достаточно взрослой, чтобы вступить в брак, Гней Домиций, у нее будет приданое в размере пятидесяти талантов. Я не могу дать больше. Этого достаточно?
– О, вполне! – обрадовался Агенобарб. – Гней – мой главный наследник, так что ваша девочка будет жить хорошо. Я, насколько мне известно, один из пяти или шести богатейших людей в Риме; у меня тысячи клиентов. Так можем ли мы устроить церемонию обручения?
Все это произошло за год до того, как Цинна стал претором. И вот настало время, когда ему, похоже, придется приносить извинения за самоуверенное предположение, что он отыщет для дочери достойное приданое, чтобы выдать ее за Гнея Домиция Агенобарба Младшего. Если бы средства Аннии не были так связаны
Когда Гай Марий разбудил Луция Корнелия Цинну при свете полумесяца, заходящего на западном небосклоне, тот не имел понятия о возможных последствиях этого визита. Он надел тунику, обулся и с тяжелым сердцем приготовился сообщить неприятные известия отцу того, кто казался наиболее многообещающим юношей.
Великий человек вошел в шатер командующего в сопровождении странного эскорта – человека лет пятидесяти с весьма заурядной наружностью и исключительно красивого мальчика. Мальчик в основном и ухаживал за стариком, и по его манере было очень заметно, что он давно привычен к такой роли. Цинна мог бы принять его за раба, если бы не отсутствие амулета – буллы – на его шее и если бы этот мальчик не держался с большим достоинством. Он вел себя как патриций даже более высокого рода, чем Корнелии. Когда Марий сел, мальчик встал по левую сторону от него, а мужчина – позади.
– Луций Корнелий Цинна, это мой племянник Гай Юлий Цезарь Младший и мой друг Луций Декумий. При них ты можешь говорить совершенно откровенно.
Правой рукой Марий взял себя за безжизненную левую и разместил ее у себя на коленях. Он выглядел менее усталым, чем ожидал Цинна. И владел своим телом куда лучше, чем сообщалось в вестях из Рима. Надо думать, эти новости уже устарели. «Несомненно, все еще внушительный человек. Но можно надеяться, что не грозный противник», – подумал Цинна.
– Трагическое дело, Гай Марий.
Широко открытые темные бдительные глаза обежали шатер, желая убедиться, нет ли в нем посторонних, и, не найдя никого, остановились на Цинне.
– Мы одни, Луций Цинна?
– Абсолютно.
– Хорошо. – Марий сел поудобнее. – Я получил информацию из вторых рук. Квинт Лутаций заходил ко мне и не застал дома. Он рассказал всю эту историю моей жене, которая, в свою очередь, сообщила ее мне. Я понял так, что мой сын обвинен в убийстве консула Луция Катона во время битвы и что есть свидетель этого – или свидетели. Правильно ли я пересказал эту историю?
– Боюсь, что да.
– Сколько свидетелей?
– Всего один.
– И кто он? Честный человек?
– Без сомнения, Гай Марий. Это контубернал по имени Публий Клавдий Пульхр, – ответил Цинна.
– Ох уж эта семейка, – проворчал Марий. – Один из них известен тем, что питает недобрые чувства решительно ко всем и поэтому плохо продвигается по службе. К тому же Пульхры бедны, как апулийские пастухи. И как ты при этом можешь утверждать, что свидетель не вызывает сомнений?
– Все потому, что этот Клавдий не типичен для своей семьи, – сказал Цинна, решив лишить Мария надежды. – Его репутация в палатке контуберналов и в штабе Луция Катона безупречна. Ты сам это поймешь, когда встретишься с ним. Юноша в высшей степени лоялен по отношению к своим товарищам; он – старший среди них. Он питал истинную привязанность к твоему сыну. И, должен добавить, одобряет действия твоего сына. Луций Катон не был популярен даже в своем штабе, не говоря уж об армии.
– Однако Публий Клавдий обвинил моего сына.
– Он только выполнил свой долг.
– О, я понял! Лицемерный педант.
Однако Цинна возразил:
– Нет, Гай Марий, он не таков. Умоляю тебя, взгляни на это дело как командующий, а не как отец! Этот юноша, Пульхр, – тип римлянина в чистом виде, как по чувству служебного долга, так и по осознанию долга перед семьей. И он выполнил свой долг, хотя это ему было не по душе. Истинная правда!
Когда Марий с трудом поднялся
на ноги, стало заметно, что он очень устал. Было также ясно, что он уже привык делать это без посторонней помощи, но передвигаться без юного Цезаря пока еще не мог. Незаметный Луций Декумий вынырнул из-за правого плеча Мария, стал рядом с ним и прокашлялся. По его глазам, устремленным на Цинну, было видно, что ему есть что сказать.– Ты хочешь о чем-то спросить? – сказал Цинна.
– Прошу прощения, Луций Цинна, слушание дела по обвинению Мария-младшего состоится завтра?
Цинна посмотрел удивленно:
– Не обязательно. Оно может состояться и послезавтра.
– Тогда, если ты не возражаешь, пусть это случится послезавтра. Когда Гай Марий проснется завтра – не слишком рано, – нам придется заняться упражнениями. Он провел очень много времени, сидя согнувшись в повозке, ты понимаешь. – Декумий старался говорить медленно и произносить слова правильно. – Сейчас основное упражнение для него – верховая езда, три часа в день. Завтра он тоже поедет верхом, ты понимаешь. Ему также должна быть предоставлена возможность лично познакомиться с этим контуберналом, Публием Клавдием. Марий-младший обвиняется в серьезном преступлении, и человек такой значимости, как Гай Марий, должен убедиться во всем сам, не так ли? Думаю, что неплохо было бы, если бы Гай Марий встретился с этим контуберналом Публием Клавдием… в неофициальной обстановке, а не в этом шатре. Никто из нас не хочет, чтобы события оказались еще ужаснее, чем есть на самом деле. Поэтому было бы неплохо, если бы ты организовал завтра утром конную прогулку и в ней приняли бы участие все контуберналы, включая и Публия Клавдия.
Цинна нахмурился, подозревая, что его втягивают в нечто такое, о чем он мог бы потом сожалеть. Мальчик, стоявший с левой стороны от Мария, одарил Цинну очаровательной улыбкой и подмигнул ему.
– Прости, пожалуйста, Луция Декумия, – проговорил юный Цезарь. – Он наиболее преданный клиент моего дяди. Но также и его тиран! Единственный способ осчастливить его – приноровиться к его манере.
– Я не могу позволить Гаю Марию вести частные разговоры с Публием Клавдием до слушания дела, – грустно произнес Цинна.
Марий стоял, с оскорбленным видом наблюдая этот обмен репликами. Наконец он повернулся к Луцию Декумию и юному Цезарю с таким подлинным гневом, что Цинна испугался, не случился бы со старым солдатом новый удар.
– Что за чушь? – прогремел Марий. – Мне незачем встречаться с этим образцом юношеских достоинств и верности долгу, Публием Клавдием, ни при каких обстоятельствах! Все, что мне нужно, – это увидеться с моим сыном и присутствовать на слушании его дела!
– Хорошо, хорошо, Гай Марий, только не надо так волноваться, – попросил Луций Декумий елейным голосом. – После прекрасной конной прогулочки завтра утром ты будешь чувствовать себя много лучше.
– О, избавьте меня от опеки этих идиотов! – выкрикнул Марий, выбираясь из шатра без посторонней помощи. – Где мой сын?
Юный Цезарь задержался в шатре, а Луций Декумий погнался за разъяренным Марием.
– Не обращай внимания, Луций Цинна, – сказал мальчик, улыбаясь своей чудесной улыбкой. – Они все время ссорятся, но Луций Декумий прав. Завтра Гай Марий должен отдохнуть и выполнить все необходимые упражнения. Это для него очень нелегкое дело. И мы все обеспокоены, как бы не нарушить процесс его выздоровления.
– Да, понимаю, – ответил Цинна, по-отечески похлопав мальчика по плечу. – Теперь мне надо отвести Гая Мария к его сыну.
Он вынул горящий факел из подставки и направился наружу, туда, где маячил массивный силуэт Мария.
– Твой сын там, Гай Марий. Для порядка я до рассмотрения дела заключил его в моей личной палатке. Он находится под охраной, и с ним не разрешено разговаривать никому.
– Ты понимаешь, конечно, что твое слушание не будет окончательным, – сказал Марий, когда они шли между двумя рядами палаток. – Если оно закончится не в пользу моего сына, я буду настаивать, чтобы его судили равные ему в Риме.