Битва за смерть

— Лес взаправду странный, — согласился крестьянин. — Но ведь они выполняют приказ.

— Какой, к черту, приказ! Они хотят положить здесь солдат!

Фрол внезапно заметил нечто необычное. На запястье правой руки солдата из-под рукава шинели выглядывало небольшое черное пятнышко размером с половину монеты. Оно не походило на родинку или язву.

— Ерунду-то не говори! — произнес Фрол.

— Да? — зверски сверкнув глазами, спросил Вирский, приблизившись к крестьянину вплотную. — Они уже начали осуществлять свой план.

— Какой план? — недоверчиво спросил Смерклый.

Утро успело порадовать солнечными лучами и ясным небом. После хорошего сна Фролу совсем не хотелось общаться с сумасшедшими.

— Вспомни, что сделал с тобой рядовой Приходько…

Все переживания прошедшего вечера внезапно накатились на крестьянина. Яркое солнечное утро померкло. Перед ним, как наяву, предстала картина, как он ползет по березе к зацепленному на верхушке вещмешку, а солдаты вокруг потешаются над ним… Издеваются.

Ему вдруг стало горько. Вирский прав: все вокруг ожесточились. А организовал издевательство мерзкий хохол, заделавшийся холуем у политрука и молодого лейтенанта.

Кулаки Смерклого сжались, его затрясло.

— Поэтому не я сумасшедший, — тихо сказал Вирский, — а они!

— Это Приходько! — хмурясь, произнес Смерклый.

— Ш-ш-ш! — Вирский прижал палец к губам.

— Я должен отомстить ему! — не мог остановиться Фрол. — Я хочу навсегда стереть эту ухмылочку с его лица! Я хочу, чтобы он плакал!

— Ш-ш-ш! — повторил Вирский.

— Рота — строиться! — раздался хриплый окрик старшины.

Вирский, пятясь, стал отходить от Смерклого.

— Нужно было выдать красноармейцам лыжи! — сказал он.

Рота выступила. Разведчики вновь ушли вперед. «Теперь им будет туго, — подумал Калинин. — Немцы дальше не ходили, и дорога не протоптана. Разведчикам придется брести по колено в сугробах, впрочем, это еще не самое худшее».

Калинин и Зайнулов шли первыми. Алексей старался держаться подальше от старшины, но тот не приближался, двигаясь где-то в хвосте и разговаривая с командиром второго взвода Калугиным.

За офицерами, идущими во главе, следовал Ермолаев с первым взводом. Пленный Штолль в выданных ему старых валенках, удивляясь непривычной обуви, шлепал в середине колонны. Старшина всё-таки настоял на том, чтобы приставить к нему часовых. Поэтому двое солдат с ружьями на изготовку постоянно находились рядом.

Рота проходила мимо тех мест, где в снегу виднелись брошенные немецкие вещи и оружие. Солдаты молча разглядывали то, что осталось от нацистского подразделения. При свете дня происшедшие события представлялись иными, чем вчера, — отдаленными и совершенно не относящимися к бойцам Красной Армии, идущим сейчас по лесной просеке. Они потеряли мистический ореол, и теперь казалось, что солдаты шли по местам старых боев, когда трупы захоронены, а пурга не один раз успела пройтись по перепаханной взрывами земле.

Калинин оглядывал окрестности дороги, но опять не нашел столба с табличкой, о котором рассказывал Штолль. Наверняка немцу померещилось.

— Хорошая погода, — сказал Зайнулов, глядя на небо. — Градусов восемь мороза.

— Михаил Ахметович, — обратился к политруку Алексей. — Чем закончилась ваша история, которую вы рассказывали вчера?

Зайнулов грустно усмехнулся.

— Все знают, чем она закончилась, — ответил он.

— Извините, но я не могу понять, при чем тут ваша дочь, которая погибла еще до революции?

Зайнулов некоторое время молчал, затем уточнил:

— Я остановился на том, как мы оторвались от немецких мотоколясок?

— Да. Ваш путь лежал на Москву. — Политрук кивнул:

— Водитель мчал машину с огромной скоростью. Скоро мы оказались на юго-западе Москвы, где-то на Хамовнической возле военного госпиталя… Сейчас уже не помню его названия. Санитары быстро унесли генерала в операционную, а я остался сидеть возле окна в коридоре, который был заставлен койками с ранеными.

Как сейчас, помню сильный запах йода. Раненых было очень много. Это красноречивее любых слов говорило о нашем тяжелом положении на фронтах под Москвой. А еще я чувствовал гнетущую вину перед своими солдатами, которые остались на полустанке Оболенское и которых я был вынужден спешно покинуть, спасая свою жизнь и жизнь генерала. Получилось так, что я их бросил. Именно это в дальнейшем ставили мне в вину, но я пытался доказать, что в тех обстоятельствах не мог поступить иначе.

Я попытался уговорить водителя отвезти меня обратно, но тот не хотел ни в какую, упирая на то, что машина принадлежит Генеральному штабу. Кроме того, ему не терпелось узнать результат операции. Впрочем, мне тоже. Именно поэтому я сидел возле окна в коридоре и ждал, когда капитан Соболев, которого пустили в операционную, сообщит новости.

Окно выходило на небольшой дворик, со всех сторон окруженный домами. Дома были старые с редкими окнами, стекла заклеены полосками бумаги крест-накрест. На стенах во многих местах обвалилась штукатурка, обнажив темно-красную кирпичную кладку. Посреди дворика среди пожухлой травы стояли качели. Неподалеку лежал детский мячик.

Я смотрел на эту площадку и увидел, как внезапно, без видимой причины, качели начали раскачиваться. Сначала не сильно, потом всё больше и больше. В напряженной тишине двора, готового в любой момент встретить бомбежку, слышался тихий скрип. Мячик шевельнулся. Он откатился в сторону, и я сперва подумал, что виной всему ветер. Но мячик вдруг подпрыгнул. Подскочил раз, другой…

Чрезвычайно удивленный, я не мог оторваться от стекла. Пустые качели взмывались всё выше, и мячик тоже. В какой-то момент они стали двигаться синхронно. Мячик подпрыгивал в такт полету качелей. Это было поразительно!

Движение обрело определенный ритм. Качели вонзались в воздух с непонятной яростью, мячик остервенело бил по окаменевшей земле двора. Я почувствовал, как сердце в моей груди бьется с ними в унисон, и испугался. Оно колотилось так сильно, что, казалось, сейчас взорвется.

Снаружи, возле окна операционной, где лежал генерал, я заметил девочку. Мне не удалось разглядеть ее. Поэтому не знаю, что нашло на меня в тот момент… но мне вдруг показалось, что это моя давно умершая дочь.

Я не могу этого доказать. За свою жизнь я повидал много маленьких девочек, но ни одна из них не была настолько похожа на Наташу. Почему мне почудилось, что это она? Наверное, потому что в ней было что-то знакомое и одновременно печальное.

Сердце бешено стучало в груди, ноги рывком подняли меня со стула. Я закричал сквозь стекло, обращаясь к ней. Кажется, перепугал раненых.

Девочка отошла от окна операционной и, так и не обернувшись, скрылась за углом. В тот же миг качели резко остановились, а мячик упал на землю. Он не подпрыгнул, а откатился в сторону и безвольно замер.

Я бросился к выходу, но позади распахнулась дверь операционной, и я задержался. Вышел капитан. Я всё прочел по его лицу. Он смотрел на меня очень внимательно и ничего не говорил, только кадык ходил вверх-вниз. В его взгляде я прочел растерянность.