Битвы за храм Мнемозины: Очерки интеллектуальной истории
Шрифт:
В истории всегда будет нечто непознавамое, ускользающее от нашего категориального аппарата. Среди профессиональных историков редко можно встретить явного агностика, не считающего нужным скрывать свое мировоззрение. Однако есть своя притягательность в том, чтобы заявить собратьям по цеху: «Я не знаю». Не следует путать невежество и некомпетентность с отчетливым пониманием того, что ты столкнулся с тайной. Тебе попала в руки шкатулка со множеством потайных ящичков, а ключей — нет. Ремесло историка потеряло бы свою неизъяснимую прелесть, если бы историку не приходилось время от времени разгадывать тайны.
Очерк четвертый
«ЖУЖУ, КУДРЯВАЯ БОЛОНКА»
Комнатная собачка и любовный быт эпохи
Вспомним «Капитанскую дочку»: знакомству Маши Мироновой с пожилой дамой, оказавшейся императрицей Екатериной II, предшествовал лай небольшой собачки. «Утро было прекрасное, солнце освещало вершины лип, пожелтевших уже под свежим дыханием осени, широкое озеро сияло неподвижно. Проснувшиеся лебеди важно выплывали из-под кустов, осеняющих берег. Марья Ивановна пошла около прекрасного луга, где только что поставлен был памятник в честь недавних побед графа Петра Александровича Румянцева.
Литературоведы давно уже обратили внимание на то, что пушкинский портрет императрицы — это отчетливо различимая цитата: Пушкин описал на страницах своей повести известную гравюру Н. И. Уткина, созданную в 1827 году по живописному оригиналу В. Л. Боровиковского (1794)[206]. Отличавшаяся незаурядными художественными достоинствами гравюра большого формата была очень популярна в пушкинское время. Все внимание исследователей было поглощено фигурой государыни, и никто не дал себе труда задуматься над тем, какую роль играет на этом полотне небольшая собачка. А ведь задуматься стоило! Достаточно просто взглянуть на сатирические гравюры XVIII столетия, изображающие светскую жизнь, где собачки (болонки, левретки, шпицы) буквально путаются под ногами молодых женщин, — и все станет ясно. Эти собачки были знаковыми фигурами любовного быта той эпохи. Их изображение можно встретить даже на миниатюрах[207]. Миниатюрный портрет был интимным подарком, тщательно скрываемым от чужих глаз. Владелец миниатюры никогда с ней не расставался, постоянно имел при себе. Почему же многие женщины изображены на миниатюрах вместе со своими собачками? В этом был скрытый смысл, доступный пониманию лишь того одного, кому предназначался подарок. Странно, что современные исследователи до сих пор не обратили на это внимания. Такова неизбежная издержка бега времени — результат утраты непосредственного восприятия целого ряда бытовых деталей XVIII столетия: уже в первой четверти XIX века многие реалии любовного быта предшествующего столетия нуждались в подробных разъяснениях. Некогда выразительное бытие, став давно прошедшим временем, ничем не связанным с настоящим, умолкло на целый ряд десятилетий и перестало быть говорящим бытием. Так грибоедовский Чацкий с иронией отзывался о тетушке Софьи: «Воспитанниц и мосек полон дом?» Для героя комедии «Горе от ума» тетушка — это всего лишь руина прошлого столетия. И Чацкого совершенно не интересовало, почему эта живая развалина так любила мосек и какие воспоминания они у нее могли вызывать. Попытаемся сделать это за него. Постараемся разобраться и восстановить прерванную связь времен. Для этого необходимо дать видение той эпохи и избегнуть ее узнавания. Т. е. следует прибегнуть к остранению.
На знаменитом портрете кисти Боровиковского Екатерина II изображена вместе со своей любимой английской собачкой на прогулке в Царскосельском парке. (Существуют два варианта картины: на одном императрица представлена на фоне Чесменской колонны, на другом — на фоне Кагульского обелиска. Первый вариант хранится в Третьяковской галерее; второй — в Русском музее, именно он и послужил основой для гравюры Уткина.) «От портретов Боровиковского, как от старых полуразрушенных зданий, веет странной и грустной поэзией минувшего. Какие-то отзвуки прошлого; мечтательные и печальные, бесконечно от нас далекие, но сохранившие до сих пор непонятную связь с нами»[208]. Известно, что портрет, создававшийся Боровиковским по заказу дворцового ведомства, так и не был куплен у художника и не попал во дворец[209]. Картина не понравилась императрице: она сочла дерзновенной попытку автора проникнуть в ее внутренний мир. У государыни были более чем достаточные основания для недовольства, ибо попытка удалась и художник успешно справился со своей задачей. Выявим, прежде всего, скрытый социально-политический смысл полотна Боровиковского. Резвящаяся у ног Екатерины собачка внимательно смотрит на руку своей хозяйки. Рука императрицы обращена в сторону Чесменской колонны — памятника, воздвигнутого в Царском Селе в честь знаменитой победы русского флота над турецким. Картина создавалась в годы резкого обострения отношений между Россией и Великобританией, издавна гордящейся мощью своего военно-морского флота. Императрица как бы дает понять, что демонстративные приготовления англичан к войне с Российской империей ее абсолютно не беспокоят: их следует опасаться не более, чем лая небольшой английской собачки, которая лает, но не кусается. Впрочем, русский флот готов повторить сражение в Чесменской бухте, а русская армия — битву при Кагуле. В «Старой записной книжке» князя П. А. Вяземского сохранился любопытный исторический анекдот. «Императрица Екатерина была недовольна Английским министерством за некоторые неприязненные изъявления против России в парламенте. В это время английский посол просил у нее аудиенции и был призван во дворец. Когда вошел он в кабинет, собачка императрицы с сильным лаем бросилась на него и посол немного смутился. „Не бойтесь, милорд, — сказала императрица, — собака, которая лает, не кусается и не опасна“»[210].
Однако полотно Боровиковского способно было вызвать у дворянина конца XVIII столетия и иные ассоциации — ассоциации, в которых меньше всего нуждалась пожилая женщина. Картина невольно заставляла императрицу вспомнить молодость — те далекие времена, когда она, еще великая княгиня Екатерина Алексеевна, была возлюбленной красавца Станислава-Августа Понятовского. Обратимся к запискам императрицы, в которых описываются события лета 1759 года. «После обеда я повела оставшуюся компанию, не очень многочисленную, посмотреть внутренние покои великого князя и мои. Когда мы пришли в мой кабинет, моя маленькая болонка прибежала к нам навстречу и стала сильно лаять на графа Горна, но когда она увидела графа Понятовского, то я думала, что она сойдет с ума от радости. Так как кабинет мой был очень мал, то, кроме Льва Нарышкина, его невестки и меня, никто этого не заметил, но граф Горн понял, в чем дело, и, когда я проходила через комнаты, чтобы вернуться в зал, граф Горн дернул графа Понятовского за рукав и сказал: „Друг мой, нет ничего более предательского, чем маленькая болонка; первая вещь, которую я делал с любимыми мною женщинами, заключалась в том, что дарил им болонку, и через нее-то я всегда узнавал, пользовался ли у них кто-нибудь большим расположением, чем я. Это правило верно и непреложно. Вы видите, собака чуть не съела меня, тогда как не знала, что делать от радости, когда увидела вас, ибо нет сомнения, что
она не в первый раз вас здесь видит“. Граф Понятовский стал уверять, что все это его фантазия, но не мог его разубедить. Граф Горн ответил ему только: „Не бойтесь ничего, вы имеете дело со скромным человеком“. На следующий день они уехали»[211].Прошло 18 лет — и вновь комнатная собачка Екатерины II, на сей раз подаренная ей Григорием Потемкиным, выдала интимную тайну императрицы. «Я сегодня думала, что моя собака сбесилась. Вошла она с Татьяною, вскочила ко мне на кровать и нюхала, и шаркала по постели, а потом зачала прядать (т. е. прыгать, скакать, метаться туда и сюда. — С. Э.) и ласкаться ко мне, как будто радовалась кому-то. Она тебя очень любит, и потому мне милее. Все на свете и даже собака тебя утверждают в сердце и уме моем. Рассуди, до какой степени Гришенька мил. Ни минуты из памяти не выходит». Так написала Екатерина в конце июня 1774 года Потемкину, прозрачно намекая своему мужу и соправителю: комнатная девушка Татьяна прекрасно поняла, кто совсем недавно покинул постель императрицы; бурная реакция комнатной собачки помогла ей сделать этот вывод. Екатерина «чуть не умерла со стыда»[212].
Живший в это же время английский политический деятель и публицист Джон Уилкис (1727–1797) даже не подозревал о существовании потаенных записок Екатерины, но он прекрасно знал жизнь светского общества и написал эпиграмму:
Примерная собака
Крадется вор
На графский двор, —
Я очень громко лаю.
Крадется друг через забор, —
Я хвостиком виляю.
Вот почему графиня, граф
И друг их самый верный
За мой для всех удобный нрав
Зовут меня примерной[213].
Во второй половине XVIII века комнатные собачки были верными бессловесными слугами модной жены — стражами интимных покоев хозяйки дома: уже на дальних подступах к спальне они своим лаем предупреждали о неожиданном приближении хозяина. Это была первая линия обороны. Только интимные друзья могли, нарушая светские правила приличия, появиться на женской половине без доклада. (Так, в заключительной главе пушкинского романа в стихах, Евгений Онегин предстал перед Татьяной в интимных покоях ее модного петербургского дома.) Званых гостей полагалось встречать, неожиданные визитеры и незваные гости всегда просили слуг доложить о своем приходе (и в том и в другом случае у женщины было время привести себя в порядок) — а муж, как правило, появлялся без доклада. В будуаре или гостиной находились клетки с говорящими попугаями. Такова была еще одна линия обороны интимных покоев. Иногда встречались птицы, выражавшиеся нецензурной бранью: легко представить, что мог услышать в свой адрес гость, рискнувший появиться без доклада. Эти попугаи привозились из заморских стран и стоили довольно дорого. (У Екатерины Великой был говорящий попугай, хриплым голосом певший: «Славься сим Екатерина…» и восклицавший: «Платоша!» Птица, дожившая до 1917 года, помнила князя Платона Зубова — последнего фаворита стареющей императрицы[214].)
Обратимся к сказке Ивана Ивановича Дмитриева «Модная жена». Эта небольшая стихотворная новелла была написана в 1791 и опубликована в 1792 году в «Московском журнале», издававшемся Карамзиным. Ее создал человек, любивший «отменно тонко и умно»[215] балагурить с дамами, но предпочитавший дарить свой любовный пыл мужчинам. Именно сексуальная ориентация Дмитриева позволила ему остраненно взглянуть на любовный быт своего времени и донести до нас его выразительные подробности. Персонаж «Модной жены» Пролаз «в течение полвека… дополз до степени известна человека»: дослужился до генеральского чина, что дало ему право ездить «шестеркою в карете», и женился на молодой девушке Премиле, «котора жить умела, / Была умна, ловка / И старика / Вертела как хотела». Жена попросила Пролаза купить ей к празднику подарки: тюрбан, экран для камина и дорогую шаль. Седой муж «ценою дорогой / Платил жене за нежны ласки». Не споря с женой, он сел в карету и отправился за покупками. Дальнейшие события развивались стремительно: «Но он лишь со двора, а гость к нему на двор — / Угодник дамский, Миловзор / Взлетел на лестницу и прямо порх к уборной». Слегка позлословив над Пролазом, Миловзор, не теряя времени, перешел к делу и попросил показать ему новую диванную комнату. Только что закончилась война с Оттоманской Портой, и огромный турецкий диван стал модной новинкой в жизни светского общества Петербурга и выразительной приметой любовного быта эпохи. В это время диванная комната — это не только храм вкуса, но и храм любви. Итак, Миловзор и модная жена Премила уединяются в диванной и теряют счет времени. «И эта выдумка диванов, / По чести, месть нам от султанов!» Покой влюбленных охраняли собачка хозяйки «Фиделька резвая» и попугай. Дмитриев иронически называет их пенатами (божествами-хранителями дома, очага) Премилы: «Ее пенаты с ней, так ей ли ждать напасти?» Ни Фиделька, ни попугай не подвели. Когда неожиданно появился Пролаз, то сначала собачка громко залаяла, а затем и попугай «Три раза вестовой из клетки подал знак, / Вскричавши: „Кто пришел? дурак!“ / Премила вздрогнула, и Миловзор подобно…» Каким именно образом остроумная Премила нашла выход из создавшейся ситуации, я рассказывать не буду и советую читателю обратиться к «Модной жене»[216].
Сильно постаревших героев аналогичного любовного треугольника мы можем отыскать в VII главе «Евгения Онегина», действие которой «по календарю» приходится на конец января — февраль 1822 года. Генетическая связь этих пушкинских персонажей с «Модной женой» мне представляется очевидной.
У Пелагеи Николавны
Всё тот же друг мосьё Финмуш,
И тот же шпиц, и тот же муж;
А он, всё клуба член исправный,
Всё так же смирен, так же глух,
И так же ест и пьет за двух[217].
Мой вывод банален. В истории нет мелочей, особенно, когда речь идет о человеке. Поэтому даже небольшая комнатная собачка, долгое время воспринимаемая всего лишь как одушевленная деталь модного интерьера, способна помочь понять характер эпохи. И только от наблюдательности исследователя зависит, сумеет ли он воспользоваться этой помощью.
Луи Мишель Ванлоо. Портрет княгини Екатерины (Смарагды) Голицыной, урожденной Кантемир, действительной статс-дамы императрицы Елизаветы Петровны. 1759 г.