Битвы за корону. Прекрасная полячка

Что ж, очень хорошо. Пусть Григорий Романов [23] так и остается для всех красным солнышком Дмитрием. Зато тогда останется в силе и его письменное завещание, оглашенное мною прошлым летом на Пожаре, согласно которому наследник российского престола — Годунов. Правда, при этом моего ученика ждут кое-какие проблемы с его вдовой, но овчинка выделки стоит.

Заверив старицу Марфу, что она будет по-прежнему окружена всевозможными почестями, я решил, что можно подаваться и к другой старице, благо к этому времени бурные эмоции от встречи матери с сыном должны были приутихнуть.

23

О том, как Федор Россошанский выяснил истинное происхождение царя Дмитрия и его подлинное имя, рассказывается в книге «Третьего не дано?».

Без нагоняя, полученного мною от нее чуть ли не на входе — даже присесть не успел, — не обошлось. Сами виноваты — Федор забыл, а я не напомнил, чтобы он снял руку с перевязи. Словом, досталось мне за его рану по первое число, и отговорки, что меня под Пайдой, где он заполучил пулю, не было вовсе, не помогли.

— Тогда вдвойне твоя вина, князь. И как тебе токмо в голову пришло оставить его одного?! — возмущалась она. — Ведь он еще сущее дитя летами, сущее дитя!

— Теперь ни на шаг от себя не отпущу. Буду подле него неотлучно, пока на царство не повенчают, — твердо пообещал я и в подтверждение своих слов перекрестился на иконы.

Тогда только и угомонилась старица, сразу сменив тему и деловито поинтересовавшись, что я намерен делать с Маринкой. Пришлось ответить, что пока не знаю, ибо она вроде бы беременна.

— Да когда ж эта стервь успела-то?! — возмутилась инокиня.

Странно, вот уже третий человек искренне удивляется этому, казалось бы, вполне естественному факту.

— Неделя была, — пожал плечами я. — Хватило. — И попросил ее порекомендовать самых опытных в Москве повитух.

— Плод решил вытравить, — прокомментировала Мария Григорьевна (ну какая из нее после таких слов кроткая инокиня Минодора?). — Это правильно.

Я опешил, не в силах сказать ни слова. Федор, угощавшийся в этот момент сладеньким изюмцем, и вовсе от неожиданности подавился, принявшись надсадно кашлять, испуганно глядя на грозную матушку.

— И неча тут на меня зыркать с укоризной! — огрызнулась она, сурово взирая на сына. — Верно князь решил. Покамест дите не народилось, грех невелик. И церковь тако же глаголет. Ежели образа нет, а токмо зарод — пять лет поста, и все.

— Ну что ж вы своего сына пугаете?! — обрел я наконец дар речи. — Чего доброго, Федор Борисович и впрямь меня за изверга сочтет. Я ведь совсем о другом думал.

— Понимаю, — кивнула она и продолжила мою недосказанную мысль: — Токмо одно невдомек — к чему тебе повитухи? Ведомо мне, что сестрица моя молодшая, Екатерина Григорьевна, может такое зелье сварить, дабы и сама роженица недолго прожила.

И снова в келье воцарилась тишина. Ну Мария Григорьевна! Одно могу сказать: не зря ее девичья фамилия Скуратова. Не знаю, сколько она подхватила от характера родного папашки, но что изрядно — железный факт.

— Уж не то ли, какое она для Бориса Федоровича сварила? — прорезался у меня голос.

После моего пересказа слов Василия Шуйского старица вскочила с места и разразилась проклятиями в адрес беспутной Катьки. Да уж, я другой такой страны не знаю, где все матом кроет человек! Никогда мне еще не доводилось слыхать такого в келье, да от кого — от монахини. Что конкретно она обещала сотворить со своей сестрицей, упоминать не стану. Могу сказать одно: если бы Екатерина Григорьевна поверила, будто с ней учинят такое на самом деле, она бы валялась у своего племянничка в ногах, слезно умоляя немедленно отправить ее на плаху.

Наконец вспышка ярости прошла, Мария Григорьевна затихла и обессиленно опустилась на лавку. Немного посидев и угрюмо посопев, она повернулась к Федору:

— Батюшку твово все одно не вернуть, а грех на Катьке остался, яко по божьим законам, тако же и по человечьим. И грех страшный. Вот и посули ей… — Она поморщилась, нехотя выдавив: — Прощение.

— Прощение?! — в один голос ахнули мы.

— Ну… жизнь, — поправилась она. — Но токмо ежели она свою вину пред нами искупит да сама черное дело сполнит.

Годунов беспомощно оглянулся на меня.

— И опять мне не о том хотелось поведать, — перебил я ее, принявшись торопливо высказывать свои сомнения насчет беременности Марины.

Чем дольше слушала меня хозяйка кельи, тем сильнее читалось на ее лице разочарование. Да она его и не скрывала, протянув:

— А я-то было подумала, что ты, князь, в кои веки за ум взялся. По-моему-то ежели поступить — куда проще. А касаемо повитух…

Выходил я из кельи раздосадованный. Ничего толкового мне монахиня не сообщила, а напоследок, окончательно убедившись, что я не собираюсь травить Марину Юрьевну, дала совет попросту гнать ее в три шеи, едва ее бессовестная лжа выяснится, но предварительно отобрав у нее все подарки Дмитрия, а саму хорошенечко выдрав плетьми.

Но это мамочка, а вот сыночек, как выяснилось по пути на мое подворье, был иного мнения о своей конкурентке, весьма рьяно ее защищая. Неужто всерьез влюбился? Странно. Вроде бы общался с нею всего ничего, и когда она успела его обворожить? Одно хорошо: мне не перечил и в ответ на мои слова, что Марина — его главная соперница в борьбе за корону, даже если выяснится, что она не беременна, лишь послушно кивал, со всем соглашаясь.

Дымящееся пепелище моего подворья оптимизма не внушало. Запах гари тоже. На главном тереме уцелели лишь нижние венцы, да и то всего у двух стен. Стало грустно. Вроде бы сам все перестраивать хотел, а все равно жалко. Уж слишком много всего помнили эти стены.

Багульник времени даром не терял, успев вместе с полусотней гвардейцев раскатать недогоревшие бревнышки. Он даже ухитрился выяснить, целы ли вещи, в срочном порядке перенесенные в каменный подвал. Было их немного — постельное белье, пара сундуков с одеждой, несколько ковров, мешки с кофе, золотая кухня, как я называл набор серебряных кубков для дорогих гостей, часы и гитара. Оказалось, ничего не пострадало. Вот и чудесно, будет во что завтра переодеться перед экстренным заседанием Думы.

Дворский, в отличие от меня, был настроен бодро. Мол, купить и поставить готовый деревянный сруб-пятистенок недолго, подходящий он сыщет завтра поутру, да и отделку внутри сделают быстро. С мастерами он договорится уже сегодня, так что до завтрашнего вечера постарается со всем управиться. Я бы еще немного задержался, чтоб передать Багульнику новые задачи для псевдомонахов, нищих и юродивых, но такие вещи делаются втайне, а мне мешал Годунов, торопившийся заглянуть в Константино-Еленинскую башню к Шуйским, и непременно со мной.

— Без тебя как разберусь: лжа у них с языка льется али истина? С тобой дело иное. Уж ты им, особливо Василию Иванычу, выскользнуть нипочем не дашь.

Что ж, к Шуйским так к Шуйским. Но вначале я послал в Запасной дворец за подьячим Еловиком Яхонтовым. Потребовалась его уникальная память. Служивший в Разрядном приказе, он дословно помнил «случайно» сгоревший свиток с отчетом о встрече царя Годунова с датскими послами, после которой государь неожиданно занемог, кто на ней присутствовал и кто обслуживал обед. Пока ждали, я осведомился у царевича, не станет ли он возражать, если я пошлю гонца с приглашением к нам на вечернюю трапезу помимо стрелецких командиров еще одного весьма нужного человечка. Узнав, что это Власьев, Годунов даже заулыбался, заявив, будто батюшка о нем сказывал токмо хорошее, а потому с радостью повидается с ним.