Битвы за корону. Три Федора

Надо сказать, что поначалу, когда я, едва прибыв в Москву, тем же вечером отдал его Годунову, он аж охнул, прочитав написанные мною имена и фамилии. Держа слово, он не перечил, но уставился на меня столь жалобно… Пришлось напомнить, что я все-таки человек пришлый, кое о каких условностях, принятых на Руси, ни ухом, ни рылом. Потому данное им слово ничего из предложенного мною не отвергать, здесь не подходит. А потом мы ж с ним друзья, а возразить или поправить друга, если видишь его промах, совсем иное дело, можно сказать, святое.

Лишь тогда, благодарно улыбнувшись мне, он и открыл рот, но выдал сразу столько возражений, что… Словом, получалось, что замена знати в церемониале всеми теми, кого я написал, чревата. Нет, не бунтом. Просто бояре проигнорируют само венчание, не явившись на него в полном составе, ибо есть вещи, в которых они придерживаются нерушимой солидарности.

Пришлось забрать свой список и пообещать найти иной выход. Следующий день был свободный от заседания в Думе, время имелось, и я сдержал слово, надумав изменить сам процесс, не заменив, а расширив количество его участников. Тогда и волки окажутся сыты, и овцы целы. Накануне вечером я подал ему лист со вторым вариантом своих предложений. С ним он в целом согласился.

Имелись в моем варианте и строки, посвященные братьям Романовым вместе с Семеном Никитичем Годуновым. С ними я решил поступить по-хитрому. Коли на них не наложена опала, включать их в церемониал венчания на царство придется, но…. Как мудро говорил товарищ Сталин, есть человек – есть проблема, нет человека – нет проблем.

Нет, нет, никакой кровожадности с моей стороны, обойдемся без карающих санкций. Но ведь участвовать они могут при непременном условии, что находятся в это время в столице. А если нет? Тогда и проблема отпадает. А благовидный предлог для их удаления имеется. Мстиславский, Трубецкой и Воротынский из высшей знати, и на предстоящей церемонии вся троица должна быть непременно. Но пока они на южных рубежах, и отозвать их без замены нельзя – должен же кто-то командовать береговыми ратями. Вот пусть этими кто-то и станут братья Романовы и Семен Никитич Годунов. И выкрутиться у них не получится, ибо я мог опереться на… местничество. Да, да, исходя из него, иными людьми заменить именитую троицу нельзя – оставшиеся отцы-командиры непременно начнут возмущаться.

Конечно без гула недовольства не обошлось. На отсутствие Романовых думцам было наплевать, но допустить, чтоб в церемонии венчания приняли участие все руководство Освященного Земского собора они не желали. Его глава – князь Петр Иванович Горчаков – куда ни шло. И то кое-кто бухтел, что он излиха худороден. Что уж тогда говорить про его замов – стрелецкого голову Федора Брянцева, купца Никиту Строганова и в особенности говядаря Козьму Минича.

– Искони таковского не бывало! – первым поднялся на дыбки Салтыков. – Нешто можно их к венчанию на царство подпускать?! Как смерд ни моется, а все смердит. Не боишься, государь, что и твои одеяния от такого соседства приванивать учнут?!

Годунов беспомощно оглянулся на меня. Ну да, кому ж и выручать, как не князю, все это и придумавшему.

– А государь иное помнит: на мужике кафтан хоть сер, да ум у него не черт съел, – выпалил я. – И не забывай, Михаил Глебович, не будет лапотника, не станет и бархатника. Проку что иной родом боярин. Приглядишься, а он делами жидовин. Но одно ты верно сказал – такого раньше и впрямь не бывало. Тут не поспоришь. Так ведь почему не бывало? А потому что обряда такого не существовало. Никто государю ни русскую землю, ни воду, ни сноп ржаной не подносил.

– Все одно: неча щетинистому рылу в пушном ряду делать. С такими рожами в собор к обедне не хаживают!

Ах ты, чёрт одноглазый – на свою бы посмотрел! Одно бельмо чего стоит. С такой харей тебе вообще лучше к людям задом повернуться – всё симпатичнее.

– Неладно скроены, да крепко сшиты, – сдерживая раздражение, парировал я. – И пускай одеты просто, зато на языке речей со сто.

– Да какое со сто, когда они и двух слов не свяжут, – вставил словцо Головин.

Ну, сын ворюги, погоди!

– Иной речист, да на руку не чист! – полетело от меня в ответ. А вдогон и напоминание, кому именно принадлежит предложение вооружить горожан для отпора крымскому хану. Даже не мне, хотя я и являлся в ту пору верховным воеводой, но говядарю Кузьме Миничу.

Не знаю, удалось бы мне в одиночку переспорить половину думцев (вторая половина благоразумно помалкивала), если бы не Годунов. Некоторое время он помалкивал, не принимая никакого участия в перепалке, но затем, поманив к себе Власьева, сказал ему что-то на ухо и тот торопливо ушел. Все моментально притихли, припомнив недавнее. Почуяв недоброе, осекся, вопросительно уставившись на государя и Татищев, только что не стесняясь в выражениях с жаром упрекавший меня в «излишнем ласкательстве худородных». Федор невозмутимо подтвердил догадки сидящих:

 – С воеводами-то в сибирских острожках по-прежнему худо, так чтоб не позабыть, я и повелел Афанасию Ивановичу сызнова список мне принести. Прошлый-то я куда-то затерял и теперь не упомню, кому куда ехать повелел. Ну да ничего, мы его заново составим, а опосля того, как мы с князем Мак-Альпиным все имена обсудим, я ему оный список отдам на сохранение. Чаю, Федор Константиныч получше меня сумеет его сберечь и с ним такой оказии не приключится.

Вот так. Яснее и не намекнешь. Причем одновременно и на то, что первые из перечивших вроде как помилованы, и на то, что теперь никому на амнистию рассчитывать не стоит.

 Годунов же, явно довольный произведенным эффектом, обратился к Татищеву, ласково улыбнувшись ему:

– А ты чего умолк-то, Михайла Игнатьич? Продолжай сказывать-то, продолжай.

– Да я вроде обо всем поведал, – неловко передернул тот плечами.

– Не о чем, выходит, более говорить? – уточнил Федор и, дождавшись утвердительного кивка окольничего, столь же ласково предложил: – Ну а коль не о чем, тогда ступай отсель. Отпускаю я тебя… ныне. Денек прохладный выдался, вот и охолонись, стоя на Красном крыльце. Да Салтыкова с Головиным тож забери. Я чаю втроем вам веселее будет.

– Изгоняешь, государь?

– Что ты, что ты! – торопливо замахал на него руками Годунов. – Напротив, уберечь хочу. Эвон, не иначе, как руда тебе в голову ударила, ежели ты на моего князя, верного из верных, напустился. А за посрамление имени мне надлежит спрос строгий учинить, вот я тебя от спроса ентого и спасаю….

Что касается Романова, то я даже не успел спросить Годунова, куда он делся – Федор сам, в тот же день приехав ко мне на подворье, рассказал о причине его отсутствия. Оказывается, не угомонился боярин, и пока я отсутствовал, все-таки попытался на меня наехать, но тщетно.

– Я ему таковскую отповедь молвил, – чуточку хвастливо рассказывал Федор. – Дескать, ежели еще разок хоть одно словцо худое про тебя из его уст услышу, не миновать ему опалы. Ну и прочие вслед за мной тож на него напустились. Вот он и прихворнул. Не иначе, как с горя.

Я удовлетворенно кивнул, вновь вспомнив про мгновенье, которое прекрасно. Одно жаль – замахнулся-то Годунов здорово, но бить не стал, в смысле в Сибирь на воеводство его не отправил. Хотел я аккуратненько намекнуть на логическое продолжение, но неожиданно вспомнился Малый совет и как те же самые бояре дружно травили меня. Получалось, если я заикнусь об опале Романова, то сам окажусь в их стае, чего мне совершенно не хотелось. Опять-таки в скором времени боярину все равно придется ехать на южные рубежи менять Трубецкого. Тогда тем более опала успеется.