Бизар

И т. д., и т. п., по списку, по пунктам…

Мне казалось, что он бредил. Он говорил сам с собой во множественном числе. Уже не в первый раз! Но в тот момент, на балконе, он особенно исступленно повторял «мы», он так сосредоточенно говорил «мы», «мы», «мы», – хотя я ни разу вокруг него не видел никого, кто бы участвовал в его проектах, – что мне показалось, будто вокруг него витают какие-то незримые сущности, от имени которых он ораторствует с опасно обвисшего балкона! Я устало отвернулся, устремил взгляд в никуда. Меня вдруг охватила досада.

Чтобы отвлечься, я принялся настойчиво рассматривать тибетские флаги над домом Клауса, его пригожий японский сад – камешек к камешку, я всматривался во все эти дурацкие мелочи, лишь бы не оборачиваться к старику, не показать ему досаду. Старик продолжал скрипеть:

– Деревья никуда не денутся. Мы не бросаем это дело, мы приостанавливаем начатые работы. Мы их начали, уже начали, и никто не может нас обвинить в том, что мы не занимаемся чисткой леса! Мы на время прерываемся, вот так. На носу семинар, и замок надо приводить в порядок, замок, а не лес. С лесом мы все-таки разберемся после семинара. Кое-кто из ребят сказал, что задержится… До осени… В августе начнем убирать лес. Я с ними поговорю… Но пока нет надобности, потому что мы будем заниматься вплотную замком и только замком! А потом возьмемся за лес… Хотя бы начнем… Никто не обязывал нас сроками… Мы начнем, так чтоб видно было, что работы пошли, и нас уже оставят на некоторое время в покое…

Мы две недели выходили в лес, на шесть, а то все восемь часов, как на работу! Мы ползали по стволам поваленных деревьев, по оврагам, прыгали через лужи и ручьи, гоняли чьих-то баранов, обсуждали нефтяной кризис и заговор против человечества. Мы погибали в зарослях, проклиная глобальный капитализм, утопали в грязи, исследуя бурелом. Старик обозначил все деревья, поделил лес на объекты, продумал, расписал работы, составил план действий, список групп, внес имена литовцев и украинцев, которые еще даже не приехали, наметил час, когда он с каждым поговорит отдельно, чтобы предложить поучаствовать в уборке леса; он купил солярки для трактора и нескончаемый металлический трос, который мы вдвоем волокли в ангар через всю деревню, как два дикаря, убивших анаконду. Мы даже несколько деревьев очистили от ветвей топорами. Он пересчитал все деревья, продумал стратегию изымания из оврагов, подсчитал в среднем количество часов на каждую операцию, количество человеческих душ, усилий, крон. Мы подмели ангар, где он собирался хранить распиленные доски. Вновь и вновь мы брели в лес, срубали ветви с деревьев… Все было готово! Деревья были помечены! Он каждому дал номер, имя, определил возраст!

– Мачтовые сосны на распил! – говорил он с такой важностью, будто бы я был не единственный при этой сцене, а за моей спиной еще сотня человек с нетерпением борзых перед стартом ждали команды, чтобы приняться за распил, за корчевание, за воздвижение свай, за то, чтобы взяться за лебедки, пилы, краны, лопаты, рычаги, что угодно. – Могут получиться красивые длинные доски… Длинная доска – это деньги, – рассуждал он. – А у нас не так уж и много денег! Деревья погибли! Их поломал ветер. Стихийное бедствие. Сами бы мы ни за что их распиливать не стали… Но раз уж так получилось… Будем пилить… Пригласим специалиста… Несколько стволов уже распилили… Те, что у самой дороги… Два дерева, самых больших, упали прямо поперек дороги! Перегородили дорогу! Пришлось немедленно вызывать людей… Доски лежат прямо там же… Надо бы отвезти в ангар… Мы с бригадой до сих пор не расплатились… Но они сказали, что могут ждать до конца года… Нам деньги еще понадобятся на ремонт крыши, отопительной системы и всякие прочие нужды! Монастырь – это хлопотное дело! Мачтовые сосны, стало быть, на распил!

Он произносил подобные речи над каждой сосной. Сколько в нем было энергии! Сколько энтузиазма! Он так горел! Ему не терпелось приступить к очистке леса, как полководцу к осаде какой-нибудь крепости. На бумаге все было уже убрано, в его голове лес уже был очищен, оставалось, чтоб люди впряглись и – следуя его указаниям – сделали бы все, как он это видел! Он даже воображал лица чиновников, которые приедут с комиссией в Хускего и обомлеют, не найдя ни одного сломанного ствола!

– Они только палки мне в колеса вставляют! – кричал он. – Я знаю, зачем им вдруг понадобилось придумать эту уборку! Чтоб приостановить проект! Наш основной проект! Монастырь! Который мы уже сорок лет строим! Они хотят задушить нас этой неожиданной работой в лесу! Не тут-то было!

Он клялся, что обломает всех чинуш, адвокатов и министров, которым неугодно видеть на датской земле русский православный монастырь. Он потрясал кулаками, с пеной у рта шипел, что нет таких препятствий, которые помешают ему осуществить этот благой замысел! И вдруг он сворачивает эти приготовления и уходит с головой в какой-то доклад. Он получил письмо от каких-то поляков и потребовал от меня перевода. Я сказал, что ничего не понимаю в польском.

– Но почему они тогда пишут по-польски? – яростно трясясь, спрашивал он меня. Его аж перекосило.

Я сказал, что не знаю. Откуда мне знать, кто и зачем ему пишет? К тому же, вряд ли поляки могли писать в расчете на меня… Откуда им знать, владею я польским или нет? откуда им знать о моем существовании вообще?! Хотя старик мог меня где-нибудь вставить: его письма были полны всяких не имевших смысла деталей; он не только заговаривался, но и писал вот также! Сноска в конце каждой строки! В середине строки открывал по множеству скобок! Мог и меня упомянуть в таких вот скобках. Запросто! Почему бы и нет? Мог увлечься, написать об очистке леса: «Я и мой атташе, Евгений, русский, который владеет различными языками (перечисление), образованный (хотя, какое образование, определить и точно сказать невозможно), переводчик, в чьи обязанности будет входить отопление замка, уборка комнат, починка печей, работа в библиотеке, приготовление чая, собирание валежника, толкование слов и действий монахов с одной стороны и жителей потустороннего мира – с другой и т. д. и т. п.». Почему бы и нет? Я просто уверен, что так и было!

После поляки прислали ему письмо по-английски с извинениями. Они просто перепутали… Он успокоился, но именно с этого дня решил, что надо начинать готовить замок к семинару.

– Надо сосредоточиться в данный момент на замке, – сказал он. – Потом разберемся с лесом!

Я пожал плечами. Ни слова не сказал. Хускего курилось в тумане. Вдали была видна пирамида, возле нее бродил человек в светло-оранжевой мантии.

– Это, кажется… Эдгар там, – сказал мистер Винтерскоу. – Это он там, кажется… Не вижу!

Он достал из кармана маленькую раскладную подзорную трубу, посмотрел, настроил, еще раз посмотрел. Но никак не мог поймать цель. Человек в мантии все время двигался. Отойдет на несколько шагов, встанет перед домом и на фасад смотрит в задумчивости; опять подойдет к дому, повернет статуэтку, повернет другую и опять отойдет на несколько лихорадочных шагов, встанет перед домом… и смотрит… Очень долго… По всей видимости, обкурен он был просто невероятно!

– Это Эдгар, – сказал наконец старик, предлагая трубу. – Теперь я точно вижу, что это он. Эдгар работает на плантации рождественских елочек… у соседа, по сути… Вон их там сколько!

Я взял трубу, хотел посмотреть на Эдгара, но ничего, кроме зелени елочек, не увидел. Мимо замка по тропке неспешно волокли тачки какие-то странно одетые люди. Я испытал неловкость за то, что смотрю на все в подзорную трубу; отдал ее по-быстрому старику, спросил его, кем были эти люди, – они призывно нам помахивали и улыбались. Он только сказал, что они проживают тут.

– Они выращивают марихуану, – сказал он язвительно. – Это люди без принципов и образования!

Знакомить с ними меня он не стал – не посчитал нужным. Даже рукой не помахал. Люди были одеты как бродяги. Хиппи в лохмотьях. Они встали под балкончиком и смотрели на нас снизу, улыбались, ждали, что с ними заговорят. Но старик меня потянул за рукав и увел внутрь. Предложил пить чай дальше в комнатах. Повел коридорами. Мимоходом показывал шкафчики, забитые книгами. Достоевский, Толстой, Гоголь… Все по-русски! Он читал по-русски, потому предпочитал оригиналы. Вдоль стен в коридорах они стояли под стеклом, на замке. Как какие-нибудь бесценные реликвии. Пока мы шли вот так (Чехов, Некрасов, Горький), я успел узнать, что из двух Булгаковых он почему-то предпочел не мистика-философа, но писателя-мистика.

– Не правда ли, странно? – спросил он меня.

Я пожал плечами, глядя на корешки двухтомника Мельникова-Печерского у него за спиной. Я был в полной растерянности! Такие книги можно было запросто встретить в таллинских квартирах у людей, которые всю жизнь сдавали макулатуру! Откуда они взялись тут?.. в замке?., с хиппанами под балконом?..

Старик потянул меня в залы, забыл про чай. Ему зачесалось показывать мне залы – большой, маленький… Обсудим работы в замке, молодой человек… давайте кое-что спланируем сейчас!.. Нужно продумать план работы, подсчитать все! Возле большого камина с медными ручками старик несколько раз произнес слово «бюджет».