Бизнес и/или свобода

Андрея преследовала мысль: если бы два дня назад он бросил этот проект, то уже сейчас, сегодня он был бы абсолютно свободен. Но свободен ли? О какой свободе идет речь? В данном контексте это слово казалось ему бессмысленным. Скорее это было бы похоже на трусливое бегство.

– В такие моменты я призывал логику. Я понимал, что подобные пораженческие мысли являются бредом, абсурдом. Ведь ясно же – я все сделал правильно. Необходимо действовать. Надо идти вперед. Но… – Андрей склонил голову и с досадой на самого себя прикрыл глаза.

– Андрей, то, что вы испытываете, – совершенно закономерно. Вы начали проявлять свою сознательную волю. Вы хотите получить именно тот результат, который нужен вам, а не согласиться с решением, которое запрограммировано вашим сценарием. Вы молодец, у вас это получается. Но сила привычки тоже очень сильна. Это можно сравнить с рефлексом. Именно поэтому ощущение радости от победы нестойкое.

Мы с честью вышли из экстремального режима работы. Необходимости торопиться больше не было, и у нас появилось время для более спокойной и вдумчивой работы. Я объяснила своему пациенту, что в течение короткого срока он смог «сбросить настройку» и совершил действия, независимые от какого-то детского решения. Но наличие тревоги и дискомфорта свидетельствует о том, что какие-то другие решения все еще в силе. Внутренние ограничения по-прежнему мешают Андрею. И это означает, что их необходимо извлечь на свет.

– Что-то мы еще не достали, – сказала я. – Попробуем разобраться, что именно. Я предлагаю вам снова воссоздать в памяти состояние, охватывающее вас за рабочим столом. Что изменилось теперь? Что вы уже разрешили себе? А что вызывает у вас волнение или тревогу?

Андрей ответил не задумываясь:

– Я перестал винить себя за то, что я несовершенный. Теперь мне не хочется убегать. Моментами я даже начинаю чувствовать увлеченность процессом. Ловлю вдохновение. Но… Вдруг неожиданно замираю.

– Расскажите об этом «замирании». Андрей медлил.

– Это возможно? – уточнила я.

Андрей побарабанил пальцами по краю стола.

– Понимаете… – заговорил он. – В первом порыве мне хотелось сразу ответить вам, что я чувствую страх. Но… Дело в том, что это уже какой-то другой страх. Это страх… собственной дерзости. Как будто я на что-то посягаю. Страх самого себя? Жизни? – Андрей пытался подобрать наиболее точное слово, но не находил его.

– Может быть это страх свободы? – спросила я.

Андрей поднял брови. Он посмотрел на меня так, как будто я была вторым после него человеком в мире, знающим это слово. Его огромные глаза блестели.

– Да. Именно так.

Я была потрясена. Происходящее ломало все мои прежние представления о скорости развития клиента в процессе терапии. Сидящего передо мной молодого человека смело можно было назвать гением. И не только в компьютерной области. В течение третьего терапевтического часа он дошел до осознания собственного страха быть свободным. На проделанное нами за три часа обычно уходит полтора-два года работы.

Андрей был гением познания. И дело было не только в его незаурядной способности стремительно осваивать информацию, но и в способности сразу же реализовывать эту информацию в продукцию, в изменения.

Итак, мы обнаружили следующий, более глубокий слой страха. Метафорически его можно назвать страхом потаенной двери. Страхом перед дверью, которую некая внешняя сила запрещает открывать без объяснения причин: «не открывай, иначе быть беде». Этот страх имеет отношение к архаическим страхам, свойственным каждому из нас, переходящим из поколения в поколение, – страх быть счастливым и могущественным.

Такой страх является олицетворением иррациональной веры в наличие у человека презумпции виновности, которая нашла свое отражение в мифах. Человека преследует ощущение некоего долженствования – за каждый жизненный плюс он обязательно должен расплатиться минусом. Каждая человеческая радость вызовет зависть богов. И наступит час расплаты.

В творческом процессе, в процессе самореализации действуют те же механизмы: принимая свой талант и неумолимо двигаясь к познанию, человек словно бы посягает на роль творца. Он полагается на свой разум, устанавливает взаимосвязи, воспринимает мир как целостную систему. Он посягает на роль того, кто выбирает и решает. Он посягает на внутреннюю свободу. Как будто бы он отбирает у бога полномочия. И это страшит, как преступление, как воровство, за которым неминуемо последует возмездие. Эти страхи мы несем глубоко внутри.

Маслоу писал в своей книге «По направлению к психологии бытия»: «В большинстве культур «революционеры», которые бросали вызов богам и пытались добраться до их секретов, подвергались суровому наказанию (Адам и Ева, Прометей и Эдип), что должно было отучить всех остальных от попыток стать вровень с богами.

Если выражаться предельно сжато, нас завораживает и пугает именно наше богоподобие, мы не знаем, что с этим делать, мы и стремимся к нему, и бежим от него. Один из аспектов человеческой судьбы заключается в том, что мы одновременно и черви земные, и боги. Каждый из наших великих творцов, наших богоподобных людей, говорил об известной отваге, необходимой одиночке в момент творения, утверждения чего-то нового (противоречащего старому). Это – дерзновение, способность «выйти из строя», когда все стоят на месте, вызов».

Я вижу в сюжетах классических мифов глубинное послание: опасно и карается не само покушение на знание и на свободу, опасна не готовность взять за свои действия ответственность. Ответственность позволяет принять вызов познания и творения, о котором пишет Маслоу.

Свобода часто ассоциируется с чем-то желанным и прекрасным, но изначально человеку не принадлежащим, с чем-то, находящимся за границами личности. Разрешить себе свободу или нет – можешь решить только ты сам.

Совершенная защита нужна на войне

– Остановимся на самом понятии «свобода». Что для вас лично стоит за этим словом? – спросила я. Андрей высоко поднял брови.

– Как что?! – удивился он. – Собственно, то самое, к чему я иду с семи лет. Некое неуязвимое положение. Во всех смыслах – в финансовом, в интеллектуальном, в профессиональном. В результате многих лет титанических усилий, напряженной учебы и работы я, в конце концов, должен подняться настолько высоко, что достать до меня будет уже невозможно. Я почувствую себя свободным тогда, когда стану недосягаем.

– Недосягаем для врагов?

– Хм… – Андрей улыбнулся. – Н-да. Вы все правильно помните! – Он скрестил руки на груди и откинулся в кресле. – Конечно, я понимаю вашу мысль… На прошлой сессии я сам же рассказывал вам, как пришел к выводу о том, что не вижу людей, заведомо ожидая от них только зло… – Андрей задумался. Я продолжила:

– То, о чем вы только что рассказали, например, для меня не выглядит, как свобода. Скорее, как БЕГСТВО. От многообразия жизни, от людей. Всем своим существом вы устремлены к созданию совершенных защит. Но давайте подумаем, что представляет собой мир, в котором необходимы совершенные защиты?