Black & Red

«Брежнев умер?» – спрашивала Лола. Бабка пожимала плечами и начинала плести совершенно запутанную историю, которая с тех самых пор бродила по захолустному Почаевску, как чума.

Во время, мол, одной зимней охоты, когда съехались все – и Брежнев, и немец, который бывшей ГДР тогда командовал, и венгр, и румын, которого потом свои же румыны к стенке поставили, одним словом, все-все тогдашние правители социалистические, – произошел случай один… Нехороший, темный случай.

В этом месте, рассказывая, бабка обычно многозначительно умолкала. И Лоле – тогда еще девчонке, подростку, дурочке легковерной, все время приходилось ее понукать: «Ну, а дальше что? Что дальше?»

«Подстрелили, значит, на охоте охотники волка, – продолжала старуха. – В каком же году это было-то? Ты у нас в восемьдесят седьмом родилась, Витек, братик твой, в восемьдесят третьем, Брежнев в восемьдесят втором помер, я на электростанцию перешла работать лет за пять до этого, а это раньше было, намного раньше – году этак в семьдесят третьем. Значит, подстрелили большущего волка егеря и вздернули его на сосну, как трофей, чтобы ловчей было шкуру с него сдирать.

Вздернули вроде как мертвого – волка-то, или кто он там был… Только шкуры с него содрать так и не успели. ЧТО уж там у них произошло на той лесной поляне, у той сосны – доподлинно неизвестно. Только всех их мертвыми там нашли. А уж сколько крови было… сколько кишок разорванных по снегу разбросано…»

Лола вытащила из бокала с дайкири соломинку, слизнула сладкую каплю. У бабки, помнится, когда она все это рассказывала, было такое лицо – важное, строгое, словно все это произошло на самом деле и над этим нельзя шутить и смеяться. Бабка была старой, может, из ума уже выжила, но к ней, к Лоле, внучке своей, относилась хорошо. Только вот на речку со знакомыми почаевскими ребятами ходить запрещала. Потому что ходить надо было через ТОТ САМЫЙ ЛЕС.

Черт, как же давно это было… И она, Лола, слушала эти сказки, эти глупые страшные почаевские сказки.

Бабка, помнится, рассказывала еще что-то и про «Скорую помощь», которая в тот самый день, точнее, вечер зимний, когда на правительственной охоте подстрелили волка и вздернули его как висельника на сосну, ухитрилась застрять на проселочной дороге, проходившей через лес, в глубоком снегу.

В «Скорой» в роддом якобы везли роженицу. И родила она прямо в машине, среди леса и сугробов. Что доподлинно там, в лесу, произошло, было неизвестно. Точно знали лишь одно: место это было недалеко от той самой сосны. И там тоже кого нашли мертвым, а кого раненым, ободранным когтями – то ли медбрата, то ли шофера.

«Кровищи и там было полно, клочьев растерзанных, – рассказывала бабка. – Вроде зверь кого-то задрал, хищник… Только волка-то никакого те, кто потом туда пришел – егеря, охранники, солдаты, – не нашли. На сосне на суку лишь огрызок веревки болтался. И следов волчьих никаких. А под сосной, люди рассказывали, транзистор в снегу пел, играл…»

МИЛЫЙ ДРУГ, НАКОНЕЦ-ТО МЫ ВМЕСТЕ… ТЫ ПЛЫВИ, НАША ЛОДКА, ПЛЫВИ…

Лола поперхнулась от неожиданности. Транзистор… музыка… Это в кофейне девушка-барменша включила телевизор над стойкой…

СЕРДЦУ ХОЧЕТСЯ ЛАСКОВОЙ ПЕСНИ…

И ХОРОШЕЙ БОЛЬШОЙ ЛЮБВИ…

– Бабушка, а что же там все-таки случилось в лесу? – спрашивала маленькая Лола, сплавленная родителями на каникулы на отдых к бабке в этот занюханный, тихий как могила городок Почаевск, раскинувшийся вдоль старой Смоленской дороги. – Что там случилось? Кто же их всех убил?

– Кто-кто… ОН.

– Да кто он-то?

– Тихо… молчи! Не к ночи будет помянут, – бабка поднималась, крестилась, шла мимо тумбочки, на которой стоял старенький телевизор, к окну, закрывала его, словно преграждая путь в комнату сумеркам летнего почаевского вечера. – ОН это был. Тот, который… Одним словом, кто угодно, только не волк. И не человек. И мертвым он тогда, когда его на сук вздергивали, не был. Таким, как ОН, что пули-то наши – тьфу… И до сегодняшнего дня он по земле бродит. Охотится он на нас, добычи, крови свежей себе ищет. А кто встретится с ним в лесу на узкой тропинке, а может, и не в лесу – на дороге проезжей, тот… Да что о таком говорить, несчастный тот человек. В муках, в страшных муках конец свой смертный примет. Ты вопросы-то не задавай, мала еще о таком спрашивать. Заруби себе на носу: в лес не ходи, на речку тоже не смей ходить, помни, что третьего года с Павлушкой Гороховым да с Сашкой Глухим приключилось.

– А что было с ними?

– Пропали они оба, как в воду канули. Ни косточки, ни клочка от них не нашли.

И бабка начинала вполголоса новую сказку о кочегаре котельной Сашке Глухом и его приятеле Пашке. Оба были алкаши, дерзкие, по ее словам, глупые мужики. И вот раз поспорили они в магазине – Клавка-продавщица тому свидетельница, – поспорили с братьями Гаращенками, соседями своими, корешами. Поспорили насчет ЭТОЙ вот истории ПРО ВОЛЧЬЮ СОСНУ – она ведь до сих пор стоит там, на поляне, в лесу, ни один ураган ее, проклятую, не берет. Поспорили на ящик водки, что, мол, пойдут туда «прямо сейчас» – а дело-то уже вечером было. Пойдут, побудут там, в лесу, ночью и вернутся. А чтобы им поверили, на коре сосны слово какое-нибудь вырежут.

И отправились они, два дурака пьяных, в лес, бабка качала головой. А утром ни того ни другого нет. В котельную на смену Глухому заступать, а его нет, сменщик матом кроет, потом Гаращенки – братья пришли – малость протрезвились, проспались, вспомнили спор-то свой. Вдвоем к сосне побоялись идти, позвали еще мужиков, соседей – поехали туда на машине. А там на поляне…

В общем, милиция потом туда ездила. Слухи ходили, что ствол ТОЙ сосны кровью был свежей вымазан и вроде как кора у сосны попорчена – то ли ее кто когтями драл, то ли ножом ковырял, что-то вырезать там пытался. А Сашку с Пашкой так и не нашли. Пропали они, сгинули. Гаращенок потом все на следствие тягали, допрашивали, признания от них в милиции добивались, что это, мол, они по пьянке их в лесу прикончили. Только они не сознавались. Старший Гаращенок здоровьем своим клялся, что они, мол, с братом пальцем корешей не трогали.

Так что ты и этот случай, девка, помни. И в лес не ходи. И на дороге проезжей ни с кем, упаси бог, не знакомься.

Даже с крутыми мотоциклистами…

Клубничный дайкири на дне бокала был красен, как кровь. Лола допила его остатки, облизнула губы, расплатилась.

Последние пятнадцать минут ожидания (в офисе Деметриоса как раз заканчивался совместный терапевтический сеанс) она дежурила на улице – на углу Калашного переулка, возле витрины кофейни, тихо напевая про себя привязавшийся мотивчик: «Милый друг, наконец-то мы вместе… Сердцу хочется… и хорошей большой…»

Юную, хрупкую, светловолосую, капризную, скучающую, ее спустя пятнадцать минут и увидели они все – Деметриос, Гай, Ермаков, Владимир и Оксана Жуковские. Все, кроме Кати, которой давно уже и след простыл.

Наверное, Катя сделала ошибку, что ушла.

А может, и нет…

Ведь никто, увы, не способен читать чужие мысли. Листать, как дешевый триллер, чужую память, в которой вот так причудливо и спонтанно – и вроде бы ни к селу ни к городу – всплывают в минуту скуки и одиночества старые сказки, слышанные в детстве.

Бабушкиной сказкой Лола просто пыталась развлечь себя, скоротать время в теплый августовский вечер.

О том, что это ее ПОСЛЕДНИЙ ВЕЧЕР, она в тот момент даже и не подозревала. Лолу не поразило и то, что в этот последний вечер ее коротенькой жизни ей вдруг вспомнилось ИМЕННО ЭТО – сказка, почаевская небылица, а не что-то другое.

Глава 15 Поздравительная открытка

Дома было темно и пусто, но темнота отчего-то больше не пугала, а пустота дарила ощущение простора и свободы. Катя прямо с порога стряхнула с ног босоножки, и они, милые, полетели кувырком по коридору. Она сразу поставила диск с чаплинской музыкой.