Благоразумная месть

Итак, Фениса поверила Лауре, совсем как это бывает в завязках комедий, и, зная о ее скромности, ничего больше не стала ей говорить. Но Лаура, увидев, что Фениса оказалась послушнее, чем ей хотелось, спросила ту, когда они остались одни:

– Как мог этот кабальеро отважиться прийти в наш сад, зная, что здесь должны находиться также и мои родители?

– Потому что он любит вас уже два года.

– Два года? – спросила Лаура. – Он так давно сошел с ума?

– Лисардо вовсе не похож на сумасшедшего, – возразила служанка, – потому что столько ума, скромности и благоразумия, при такой молодости, я не встречала ни в одном мужчине.

– Откуда ты его знаешь? – спросила Лаура.

– Оттуда же, откуда и вы.

– Так он поглядывает и на тебя? – продолжала влюбленная девушка.

– Нет, сеньора, – ответила ей лукавая служанка, – ведь вы одна во всей Севилье заслуживаете такой безумной любви, какою он вас обожает.

– Значит, он меня обожает? – спросила, улыбаясь, Лаура. – Кто тебя научил таким словам? Может быть, достаточно просто сказать, что он меня любит?

– Вполне достаточно, – сказала Фениса, – раз вы не отвечаете на такую любовь; а если бы вы любили его так же, как он вас любит, каким счастьем для вас обоих было бы пожениться!

– Я не хочу выходить замуж, – возразила Лаура, – я хочу стать монахиней.

– Этого не должно быть, – ответила Фениса, – потому что вы одна у родителей и они оставят вам в наследство пять тысяч дукатов дохода, а стоимость вашего приданого составит шестьдесят тысяч, не считая тех двадцати тысяч, которые вам оставила ваша бабушка.

– Послушай, что я тебе скажу, – ответила ей на это Лаура, – не смей никогда мне больше говорить о Лисардо; он найдет девушку, достойную его любви, про которую ты столько говоришь, я же не питаю к Лисардо никакой склонности, хоть он и не сводит с меня глаз целых два года.

– Хорошо, сеньора, – возразила Фениса, – только слишком уж часто упоминаете вы имя Лисардо, чтобы я могла поверить, что ваше сердце никогда его не вспоминает.

Тем временем настал час обеда, и слуги накрыли на стол, – да будет известно вашей милости, что эта новелла не пастушеский роман [9] и ее герои обедают и ужинают каждый раз, когда к этому представляется случай, И тут Лаура сказала Фенисе:

– Жаль мне, Фениса, что этот кабальеро из-за меня ничего не ел.

9

… эта новелла не пастушеский роман… – Лопе посмеивается над пасторальными романами, изображавшими действительность в идиллическом свете.

– Разве вы не приказали мне, чтобы я с вами не заговаривала о нем?

– Это правда, – отвечала Лаура, – но я говорю вовсе не о нем, а о его обеде. Умоляю тебя, сделай так, чтобы наш повар дал тебе что-нибудь для него, и отнеси это его слуге – так, как будто ты сама об этом позаботилась.

– Мне это по вкусу: ведь это все равно, что отнести нищему милостыню, которую дал другой человек, – забота ваша, а старания мои.

Так Фениса и сделала; взяв каплуна, двух куропаток, немного фруктов и белого хлеба – все, чем богата Севилья, она отнесла это, куда ей было указано, и сказала:

– Пусть Лисардо кушает себе на здоровье, потому что ему это посылает Лаура.

Влюбленный кабальеро, преисполненный благодарности за эту милость, принялся за еду с таким рвением, что слуги его, придя в отчаяние, осмелились ему сказать:

– Если ваша милость будет так кушать, то что же останется на нашу долю?

– Вы, – отвечал Лисардо, – вовсе недостойны милостей Лауры, и потому, если я что-нибудь и не доем, то сохраню это себе на ужин.

Может быть, вашей милости это покажется жестокостью со стороны Лисардо, а быть может, вы возразите: «Мне кажется всего лишь, что он сильно проголодался», и вы будете правы, если только вам неизвестно, чем питается счастливый влюбленный в такие минуты.

Все же, чтобы вы не считали его невежей, я могу вам сообщить, что он дал слугам два дублона, стоимостью каждый по четыре дуро, – в те времена такие еще бывали, – с тем чтобы один из них отправился в Севилью и купил все, что ему только захочется. Однако они этого не сделали и, поделив деньги между собой, направились к загородному дому, где служанки накормили их досыта. Лаура видела все это, и ей это доставило большое удовольствие. Слуги Лисардо не скрывались от ее родителей, и когда те, пожелав узнать, что они за люди, спросили у них об этом, они назвали себя музыкантами. Желая развеселить Лауру, отец ее предложил им войти, чему они чрезвычайно обрадовались, и когда принесли лютню, которая всегда находилась в загородном доме или, возможно, была привезена служанками Лауры, – а некоторые из них любили потанцевать на мавританский лад, – Фабио и Антандро запели прекраснейшими голосами:

Между двух ручьев, рожденныхВешним солнцем из снеговВ день, когда по просьбе долаРастопило их оно,Злополучный и забытый, —Ибо тем, кто ею полн,Дарит только огорченья,А не радости любовь, —Сильвио сидел печальноИ следил за бегом вод,Насмехавшихся беспечноНад отчаяньем его.И под мирное журчаньеКак хрусталь прозрачных волн.Звонко плещущих о берег,Жалобно промолвил он:«Раз ни ревностью терзаться,Ни любить вам не дано.Вправе вы, ручьи, смеяться,Слыша плач унылый мой.В том, кто любит знойный камень.Сердце страстью сожжено.Вам же зной любви не страшен,Ибо холоден ваш ток.В этом вы, ручьи, с ФилидойСхожи, хоть она душойНесравненно холоднееСкал, покрытых вечным льдом.Ведь она, ручьям подобно,Родилась на высях гор.Лишь огнем насмешек едкихВзор сверкает у нее.Мстя за них, сюда я скрылся,Но едва взглянул в поток,Как в глазах своих увиделДва чужие ока вновь.Я желаю мстить – и плачу,Слезы же – бессилья плод,Если у меня исторглаИх не ярость, а любовь.Но не жаль мне, что люблю я,Ибо до таких высотЭто чувство дух подъемлет,Что не помнит он про боль.Жаль мне лишь, что от ФилидыСтрасть свою я скрыть не смог,Ибо ей в любви признатьсяЗначит стать ее рабом.И поэтому сегодняЯ твержу под ропот вод,Оглашающих жемчужнымСмехом этот тихий дол:Раз ни ревностью терзаться,Ни любить вам не дано,Вправе вы, ручьи, смеяться,Слыша плач унылый мой».

Слушая их песни, Лаура не могла решить, сложены ли эти стихи для нее или нет, и, хотя они полностью совпадали с чувствами Лисардо, однако жалобы на ревность показались ей несовместимыми с ее скромностью и уединенной жизнью, и потому она продолжала сомневаться. Но ведь влюбленные ревнуют без причины, и им не нужно повода, чтобы жаловаться, – они совсем как дети, которые часто сердятся на то, что сами же сделали.

Родители Лауры попросили Фабио спеть еще, если он не устал, и тогда он и Антандро запели на мотив непревзойденнейшего из музыкантов Хуана Бласа де Кастро следующие стихи:

Сердце, для того ль ты скрылось.Чтоб ночь мне в пытку превратилась?От тебя я жду ответа,Сердце, ибо мы друзья:Почему тобою яБыл покинут до рассвета?Если ж повстречалось где-тоТы с любимою моей,Для того ль предстать пред нейТы, безумное, решилось,Чтоб ночь мне в пытку превратилась?Сердце, хоть у милой очиБлещут гибельным огнем,То, что видно им лишь днем,Видишь ты во мраке ночи.Злую долю мне пророча,Ты опасней их втройне,Ибо стоит вспомнить мне.Для чего и где ты скрылось,Чтоб ночь мне в пытку превратилась.Ты уходишь ежечасно,Сердце, не спросясь меня.Хоть тебе вослед, стеня,Пленник твой, я рвусь напрасно,Если смеешь самовластноРасставаться ты со мной,То признайся мне, какойТы надеждой обольстилось,Чтоб ночь мне в пытку превратилась?

Как только на струнах лютней отзвучало эхо мелодии, – хотя, сколько мне помнится, инструмент был всего только один, – Лаура спросила Фабио, кто сложил эти строки. Фабио ответил ей, что их сложил кабальеро по имени Лисардо, юноша двадцати четырех лет, которому он и Антандро служат.

– Право же, – сказала Лаура, – он изрядный выдумщик.

– Да еще какой! – сказал Антандро. – К тому же, красив и отлично сложен, а самое главное – мужествен и скромен.

– А родители его живы? – спросил отец Лауры.