Благородство поражения. Трагический герой в японской истории

Теперь, когда я сталПросто пеной, плывущей по поверхности воды,Сможешь ли ты, мой повелитель, стать плотиной,И остановить мое стекание вниз?!

О высылке Митидзанэ было объявлено 16 февраля; император Уда смог прибыть во дворец для объяснений со своим сыном, молодым императором, лишь 21-го. По приезде ему было отказано в приеме высшим чиновником из Фудзивара и, прождав весь день, сидя на соломенной циновке у ворот дворца казначея, он в безутешном горе вернулся к себе в резиденцию. Неудачное вмешательство Уда лишило Митидзанэ последней надежды (впрочем — достаточно слабой), и он покорился своей судьбе. Понимая совершенно отчетливо, что он пал жертвой вопиющей несправедливости, он ни разу не предпринял даже малейшей попытки воспротивиться указу юного императора.

Вскоре после неудачного визита Уда, он двинулся по своему скорбному пути на Запад, сопровождаемый вооруженным эскортом. [134] Он был принужден сразу же расстаться с большей частью своей семьи. У Митидзанэ было двадцать три ребенка (немалое количество даже для самого убежденного конфуцианского патриарха), и, дабы предотвратить любую опасность с этой стороны, Фудзивара приказали задержать в столице его жену и дочерей, а сыновей снять с официальных постов и удалить в деревню. Только двум младшим его детям было разрешено сопровождать отца в ссылку, и им он адресовал следующую поэму о непрочности мирского успеха. Хотя она предназначалась «для успокоения моего маленького сына и дочери», языком для поэмы был избран классический китайский, что должно было несколько ослабить утешительное воздействие на детей:

134

Говорят, что правительство сделало все возможное, чтобы путешествие стало для Митизданэ как можно более трудным, запретив местным властям предоставлять ему пищу, жилье и другие необходимые услуги. В одном случае, когда он не мог найти пристанища на ночь, ему пришлось просидеть на мотке веревки. Это — источник сюжета знаменитей картины Цунадза Тэндзин («Божество, сидящее на веревке»), где нарисован старый министр, сидящий на веревочных петлях с выражением гнева на лице и с жезлом в руке. В начальный период своей «божественности» подобные яростные выражения лица были для него обычны, что связано с его ролью божества грома, которого опасно не почитать.

Ваши сестры должны оставаться дома,Ваши братья отосланы прочь.Только трое из нас, дети мои,Будут вместе болтать по пути.Каждый день перед нами — наша еда,Ночью мы вместе спим.У нас есть лампы и свечи, чтобы вглядываться в темноту,И теплые вещи на случай холода.В прошлом году вы видели, как сын канцлераПопал в немилость в столице.Теперь люди говорят, что он — неудачливый игрок,И обзывают его по-разному на улицах.Вы видели босую странствующую женщину-музыканта,Которую горожане называют «госпожой судьей» —Ее отец, также, был высоким чином;Все они в свое время были исключительно богаты,Имели золота — что песка в море;Теперь они едва наскребают на пропитание.Дети мои, взглянув на других людейВы увидите, насколько милосердно небо. [135]

135

Перевод в: Burton Watson & Donald Keen, Anthology of Japanese Literature, New York, 1955, p.165.

Фудзивара так организовали изгнание Митидзанэ из столицы, что тот не имел ни малейшей возможности попрощаться со своим ближайшим другим — экс-императором; прибыв на место ссылки, он написал Уда тоскливое стихотворение о своем отъезде из столицы:

Ах, как я глядел назад, на верхушки деревьев в вашем саду,Медленно исчезавшие из виду,По мере того, как я продолжал свой путь!

Ему, однако, удалось попрощаться со своим сливовым деревом. [136] Одна из самых впечатляющих сцен на свитках-картинках XIII века, изображающих жизнь Митидзанэ, показывает побежденного героя, сидящего на веранде своей резиденции в Пятом Округе и в последний раз вглядывающегося в свое любимое сливовое дерево, недавно покрывшееся белыми цветами. [137] Именно это дерево он описывает в своем китайском дневнике («Записки из моей библиотеки»), написанном в счастливые дни пребывания в должности Тайного Советника: «Рядом с воротами [в сад] растет сливовое дерево. Каждый раз, когда оно расцветает, каждый раз, когда ветер доносит до меня его аромат, его цветение смягчает и лелеет мой дух… [138] » Митидзанэ упомянул это дерево в самом знаменитом из своих стихотворения, написанных после удаления от власти:

136

Это дерево — primus mume, известно, как японский абрикос, что неверно. Его маленькие цветки умэ (или мумэ) традиционно почитаются на Дальнем Востоке как символ крепости, поскольку они появляются зимой, когда никаких других цветов еще нет. Burton Watson, Michizane and the Plums, «Japan Quarterly» XI, No.2 (1964): 217-20.

137

«Китано тэндзин энги эмаки», — первый из множества иллюстрированных свитков с описанием жизни Митидзанэ, был исполнен в 1215 году. Это — прежде всего религиозный труд, призванный объяснить возникновение и необходимость святилища Китано, где поселился его дух приблизительно через полвека после смерти хозяина. Первый раздел — биография знаменитого ученого в картинках; второй, самый главный, рассказывает о процессе его становления героем-божеством. Головокружительная карьера Митидзанэ была популярной темой для художников школы Тоса с XIV по XVII век. Самые доступные репродукции свитков XIII века можно найти в книге Bradley Smith, Japan: A History In Art, New York, 1964, pp. 67–71.

138

Сугавара-но Митидзанэ. Сёсайки, цитируется в кн.; Икэда Кикан, Хэйан дзидай-но бунгаку то сэйкацу, Токио, 1967, с. 72.

Если восточный ветер подует в эту сторону,О, цветы сливового дерева,Пошлите мне свой аромат!Всегда помните о весне,Даже когда ваш хозяин уже не с вами!

По поверьям, преданное сливовое дерево не только послало Митидзанэ свое драгоценное благоухание, но вырвалось из земли и пролетело весь путь до Кюсю, дабы соединиться со своим несчастным хозяином в изгнании. Известное под названием «Тобиумэ» («Летающая Слива»), это дерево все еще гордо растет рядом с храмом Дадзайфу в месте ссылки Митидзанэ, окруженное тысячами других деревьев, посаженными почитателями в его честь.

Жилище губернатора в Дадзайфу, приблизительно в пятистах милях к западу от столицы, располагалось в грубой, отсталой части страны, полностью изолированной от культурной деятельности центра жизни хэйанской аристократии. Для такого ученого благородного происхождения, как Митидзанэ, оно должно было представляться чем-то вроде Сибири; наверное, было действительно горько понимать, что долгие годы службы при дворе должны окончиться назначением в такое место. [139] Официальная резиденция — обветшалое строение с протекающей крышей и прогнившими полами, являла собой грубый контраст патрицианскому особняку в Пятом Округе. Должность сама по себе не требовала никаких официальных действий или усилий и, хотя власти вежливо прикидывались, что сосланный занимает высокий пост («наводящее ужас» губернаторство соответствовало третьему рангу в придворной иерархии), он фактически находился в заключении.

139

Местонахождение бывшей ставки губернатора Кюсю — где-то в часе езды от современного индустриального города Фукуока.

Мало что известно относительно жизни Митидзанэ в последние годы в ссылке. Он страдал от «бери-бери» и желудочных болезней, и жене приходилось посылать ему лекарства из столицы, поскольку в диком краю на Кюсю невозможно было ничего достать. Смерть его маленького сына вскоре по прибытии еще более усилила страдания Митидзанэ. По преданию, он находил некоторое успокоение, взбираясь на Тэмпайдзан — близлежащий холм, где, обернувшись на восток, возносил молитвы о благоденствии императора, который вверг его в немилость. На свитке изображен герой, стоящий на вершине холма (приобретшего очертания крутой китайской горы) и смотрящий в направлении столицы. Он одет в черные придворные одежды с элегантными малиновыми линиями; на нем остроконечная лакированная шапка, возвышающаяся над округлым, белым лицом-тыковкой. Он торжественно держит перед собой бамбуковую палку с привязанным к ней документом, где изложена его версия составления обвинений, использованных для его высылки. У подножия холма пасутся два пятнистых оленя, и один из них с удивлением смотрит вверх на странную одинокую фигуру на вершине.

Митидзанэ воспользовался своим вынужденным бездельем для составления последнего сборника китайских стихов, включавшего несколько меланхолических строф типа нижеследующих:

Прошло около трех месяцев с тех пор, как я покинул дом,А упало уже сто тысяч слезинок. Все — как сон,И время от времени я вперяю взор в небеса…В эту ночь год назадЯ посетил императора во дворцеИ излил сердце в поэме, названной «Осенние мысли».Здесь лежат одежды, пожалованные тогда Его Величеством.Я разворачиваю их ежедневно и отдаю должное стойкому аромату.Это не был порыв ветра — кончилось масло.Ненавижу лампу, которая не увидит меня ночью.Как тяжело — испепелять свой ум и смирять плоть!Я поднимаюсь и ступаю на лунный свет у холодного окна. [140]

140

Из Канкэ косо, цитируемого Китаяма Сигэо в кн. Хэйан-кё, Токио, 1965, с. 352–353. Третья поэма переведена в кн. Burton Watson, Michizane…, p.219.

Второе из этих стихотворений послужило сюжетом для одного из изображений на свитке. Мы видим Митидзанэ, почтительно сидящего напротив желтой лакированной коробки, декорированной черными хризантемами, указывающими на то, что это — императорский подарок; в коробке лежит аккуратно сложенное красное придворное платье, напоминающее ему о лучших днях.

Митидзанэ умер ровно через два года после постигшего его несчастья, по легенде — от разбитого сердца. Одним из сильнейших сожалений за годы в изгнании было для него то, что его старый друг Уда не прислал даже одного слова утешения и не ответил ни на одно из его стихотворений. Для хэйанского аристократа это было странным отступлением от норм поведения; возможно, что экс-император в действительности писал на Кюсю, однако его послания перехватывались чиновниками Фудзивара, готовыми пресечь любую возможную попытку проявить милосердии к их врагу.

Сообщается, что повозка с телом Митидзанэ остановилась на пути к месту захоронения, когда вол в приступе горя лег посредине пути.

Было решено похоронить тело в том самом месте; свиток изображает группу простых крестьян, роющих ему могилу, и лежащего рядом быка с выпирающими ребрами, все еще запряженного в большую повозку, устремившего печальный взгляд в небеса.

В то же время в столице Фудзивара вновь успешно обрели контроль над правительством. Их предводитель Токихира выдал свою дочь за молодого императора Дайго, а когда она, с обычной безотказностью Фудзивара, родила сына, Токихира устроил дело так, что того наименовали наследным принцем, утвердив, таким образом, контроль своей семьи над следующим императором. [141] С падения Митидзанэ постригшийся император Уда был полностью устранен с политической сцены и практически целиком посвятил себя литературе и религии. Его старая враждебность к Фудзивара понемногу ослабла, и он даже приглашал Токихира на поэтические собрания и другие подобные развлечения, на которых ранее председательствовал Митидзанэ.

141

Однако Токихира не принял во внимание летальный эффект от встречи с духом Митидзанэ.

Реформаторское движение, начавшееся под эгидой императора Уда, продолжались теперь гораздо более настойчиво и успешно под руководством Токихира, твердо намерившегося осуществить закон о земле и предотвратить рост независимых, свободных от налогообложения уделов, быстро высасывавших все силы у центрального правительства. Одной из его первых мер была перепись и перераспределение государственных рисовых земель в соответствии со старой системой равных арендуемых участков. Так называемая Реформа годов Энги (по названию периода, начавшегося после ссылки Митидзанэ) была гораздо последовательнее, чем что бы то ни было, предпринятое во времена Уда и Митидзанэ. Несмотря на упорное сопротивление в провинциях, Токихира и его единомышленники, с одобрения императора Дайго, начали согласованную кампанию за исправление ошибок местной администрации, и в частности за пресечение растущей практики коммендации, поощрявшей образование незаконных уделов. Однако смерть Токихира в 909 году нанесла непоправимый удар реформаторскому движению; крепость централизованного контроля над провинциями стала понемногу сходить на нет, что в конце концов привело к краху всей хэйанской системы управления.