Благословение святого Патрика
Шрифт:
Распахнула дверь – Герман… Ойкнула испуганно, отступила на шаг. И тут же подобралась, взяла себя в руки. В самом деле, чего она ойкает? На этой территории ее бывший муж уж точно не хозяин!
– Привет, Лизок! Не ждала? А я вот такой наглый оказался, решил зайти, проведать, как ты тут живешь!
– Не стоило, Герман. Я тебя в гости не приглашала.
– Ты хочешь сказать, незваный гость хуже татарина? Ну что ж ты так, Лизок… Ты же всегда такая вежливая была… Дай пройти-то, если уж пришел.
Она вдруг почувствовала, как Сашины руки легли на плечи, слегка отодвинули
– Ладно, мужик, чего ты засуетился, я ж драться с тобой не собираюсь. Мне вон с женой надо поговорить…
– Насколько я знаю, Лиза вам не жена, – спокойно произнес Саша.
– А кому жена, тебе, что ли? Да ладно, не бойся, ничего я ей не сделаю. Просто поговорю, и все. Нет, правда… Очень нужно, мужик…
Голос Германа звучал странно, с не свойственной Герману растерянностью. Ей даже послышались жалкие нотки. Да и выглядел – не ахти… Щеки, припыленные сизой щетиной, несвежий воротничок рубашки, глаза тусклые и больные, как после тяжкого похмелья. Может, и впрямь у него беда какая?
– Ладно, Саш… – тронула она его за плечо, – иди пока в комнату, а мы на кухне поговорим… Пойдем, Герман.
На кухне он неловко присел за стол, почему-то боком. На нее не глядел, хмурился молча.
– Чай? Кофе? Может, минералки холодной налить? – спросила вежливо-равнодушно, прерывая неловкую паузу.
– Нет, не хочу, спасибо.
Поднял на нее глаза, усмехнулся грустно:
– А ты другая стала, Лизка… Совсем другая…
– А тебе неприятно видеть меня другой?
– Да ладно… Я ж не к тому.
– А к чему?
– Да я и сам не знаю…
Он сглотнул, потер ладонью заросшее щетиной горло, выдавил из себя с трудом:
– В общем, плохо мне без тебя, Лиз…
– Что ж, понимаю… – улыбнулась она, легкомысленно пожав плечами, – конечно, плохо, Герман. Инструмента для повышения самооценки нет, да?
– Вот зря ты так, Лизк, ей-богу… Ты ж баба умная вроде и книжек всяких много прочитала, а в нормальной жизни совсем, совсем глупая… Ведь я тебя почему доставал-то? Потому что любил всегда и сейчас люблю! Я ж хотел, чтобы ты… Ну, чтоб уважала меня хотя бы…
– Ты хочешь сказать – боялась, наверное. Я и впрямь тебя боялась, Герман. Ты же меня знаешь, я всех и всегда побаиваюсь. Особенно когда меня унижают.
– Да я больше не буду, Лизк! Вот ей-богу, слово тебе даю! И насчет квартиры… Да пропади она пропадом, эта квартира! Ну, хочешь, я вообще ее на тебя перепишу, а? Нет, правда… Может, заживем, как люди, я эту дуру Кристинку брошу…
– Гер, ты с ума сошел, что ли? – не смогла она удержаться от удивленного смешка. – Ты что говоришь, сам подумай…
– Да не сошел я с ума. А может, и сошел… Ты прости меня, Лизка. Меня и впрямь несло, отчета себе не отдавал… Я ведь только тогда себя мужиком чувствовал, когда к тебе приходил… Да, глумился, да, унижал. Знаешь, на эту сладость, как червяк на удочку попадаешь. Это ж как наркотик…
– Да. А сейчас у тебя, стало быть, ломка. Что ж, ничем тебе не могу помочь, Гер. Уж сам как-нибудь выбирайся.
– Дура ты, Лизка, дура… Ничего ты не поняла…
– Да
все я поняла, Герман. Ничего нового ты мне не сказал.– Значит, не вернешься?
– Нет. Не вернусь. Даже смешно в нашем с тобой случае говорить об этом…
– Значит, зря я пришел?
– Значит, зря.
– Ну ладно, что ж… Только запомни, Лизка… Ты тоже с этим охламоном счастлива не будешь. Какой он мужик… Будешь с ним всю оставшуюся жизнь книжки вслух читать… Я же вижу, что на большее он не способен! Я-то ладно, не шибко грамотный, но зато со мной основа материальная была… Ну да, гнал я тебя из квартиры, но ведь не выгнал же! И никогда бы не выгнал… А этот… Хлебнешь ты с ним горя, Лизка! Синицу в руках на журавля в небе променяешь, смотри, наплачешься потом…
– Все, Герман, хватит! – резко оборвала она его на полуслове. – Все, иди… Поговорили, и хватит. Пойдем, я тебя провожу.
Она вышла из кухни, и Герману ничего не оставалось, как поплестись за ней в прихожую. Уже выходя, он обернулся, чтобы еще что-то сказать, но она торопливо захлопнула дверь, отсекла его от себя вместе с несказанными словами. И вздохнула свободно, будто тяжкую ношу с плеч сбросила.
Устроившийся на диване с книгой Саша оторвал глаза от страницы, спросил взглядом – как ты?
– Все хорошо, Саш… Он меня ничем не обидел, не бойся. Больше он сюда не придет. Так о чем мы с тобой говорили? Да, о работе… Будет у тебя работа, Саш. Со временем все будет, все как-то устроится. И Женя тебе скоро позвонит… Вот увидишь, сама позвонит…
Она позвонила – на следующий день, рано утром. Кричала в ужасе в трубку:
– Папа, она хрипит! Ей плохо, папа, я не знаю, что делать! У нее глаза закатываются!
– Тихо, Жень, тихо, успокойся… Вызывай «Скорую», я сейчас приеду.
– А как ее вызывать?!
– Ноль три, Женя! Ноль три! Я бегу, я сейчас приеду!
Нажал на кнопку отбоя, бестолково засуетился по комнате, отыскивая рубашку и брюки.
– Лиза, маме плохо! Вызови такси, пожалуйста!
– Да, сейчас… Я поеду с тобой…
– Не надо, я сам…
– Я поеду с тобой! Может, мы раньше «Скорой» приедем! Я же медик все-таки!
Раньше не получилось – основательно застряли в утренней пробке. Саша сидел на заднем сиденье как на иголках, держа перед собой телефон и через каждую минуту кликая номер дочери. Номер не отвечал… Когда выскочили из машины, «Скорая» уже отъехала от подъезда, опахнув их дымом из выхлопной трубы. Бросились бегом вверх по лестнице, не дожидаясь лифта…
Женя открыла дверь – бледная, нечесаная, в надетой наизнанку длинной свободной майке. Задрожала губами, прижала ладони к щекам.
– Что, Жень? Где бабушка? – встряхнул ее за плечи Саша.
– Там, в спальне… Ой, я так испугалась, пап… Я утром встала, вышла в туалет, слышу, она хрипит… Страшно так хрипит, будто стонет! Я думала, она умирает…
– Что сказали врачи, Жень? – торопливо шагнул Саша в сторону спальни матери.
– Сказали – сердечный приступ, предынфарктное состояние… Да не ходи туда, папа, она спит! Ей укол сделали!