Благословенный

— Да! Старая любовь не умерла ещё у него! Вот уже больше недели как он меня везде преследует своими взглядами! Раньше была у него ко всему большая охота и расторопность а теперь всё у него из рук валится, Всё ему противно и грудь всегда болит… Ах, как же я была слепа!

В общем, оказалось, что фаворит Мамонов в извращённой форме изменил Екатерине — отказался жениться на её протеже графине Брюс и просил разрешить вВступить в брак с княжною Щербатовой, в которую, как оказалось, давно уже был влюблён. Вот такие странные понятия в 18 веке: если ты спишь с другою/другим, но, вроде как, с разрешения своего «официального фаворита», то, вроде бы и всё нормально, А вот если без разрешения — это вот прям измена-измена. Всё это до боли напомнило современные и более понятные мне «по пьяни не считается», «да когда это было-то», и прочие отмазки в таком роде, страшно надоевшие ещё в предыдущей жизни.

В конце концов, императрица сдалась, и 1-го июля прямо в придворной церкви в Царскосельском дворце совершилась графская свадьба. Церковь эта, рассчитанная на нужды императорской фамилии, довольно невелика, так что и на бракосочетание, и потом к ужину пригласили лишь малое число самых приближённых особ, и никого более не пускали. Надо сказать, что во всей этой ситуации Екатерина проявила просто чудеса христианского всепрощения — сделала молодым богатые подарки на свадьбу и даже сама наряжала невесту! Впрочем, говорят, делаю причёску молодой, она не упустила случая вогнать ей в голову золотую булавку.

Однако же, место фаворита недолго оставалось вакантным. Ещё до свадьбы Мамонова рядом с императрицею начал появляться некий Платоша Зубов, секунд-ротмистр Конногвардейского полка. Нашла этого типа статс-дама Анна Нарышкина, а помог его продвинуть в царский караул никто иной, как мой воспитатель, Николай Иванович Салтыков. Вскоре Зубов пожалован был во флигель-адъютанты, и его мерзкая лощёная физиономия стала постоянно мелькать при дворе.

Императрица заметно смущалась, понимая, как вся эта история выглядит со стороны. Первым делом она предложила Платону написать в адрес Григория Алексеевича письмо с объяснениями. Тот, разумеется, послушно исполнил это распоряжение, в самых льстивых выражениях обещая ему свою полную лояльность.

Затем она с несколько смущённым видом попросила меня подружиться с «милым Чернявым».

— У вас с Платошей так много общего: он, как и ты, страшно увлекается всякими артиллерийскими штуками. Уж ты с ним о том поговори, а там, глядишь и подружитесь!

— Конечно же, бабушка!

Вскоре смущённый молодой человек протиснулся в мою «приёмную». Его невысокая хрупкая фигура (ростом он был лишь немногим выше меня),выражала крайнюю степень подобострастия.

— Александр Павлович, — то краснея, то бледнея, пролепетал он, — государыня императрица весьма настойчиво указала мне вас, как завидный пример и недосягаемый образец наравне с князем Потёмкиным…

— Она слишком добра ко мне, — отвечал я,внутренне усмехнувшисьпарадоксальности комплимента. Впрочем, если императрица ставит меня наравне с Потемкиным, фактическим своим соправителем — это ого-го!

— Ваше Высочество! Мечтаю припасть к источнику государственной мудрости вашей, служить Отечеству вместе с Вашим Высочеством!

«И кто же тебя так научил, а? Ведь без мыла куда хочешь залезет!» — думал я, слушая эти излияния.

— Прекрасно, прекрасно! Хотите служить отечеству — давайте служить. Вы, говорят, хоть сами конногвардеец, но интересуетесь артиллерией?

— До чрезвычайности! — промямлил тот, заметно радуясь, что начался предметный разговор.

— Смотрите, какой момент: я тот год начал было разбираться в этом вопросе, да только началось война и у меня забрали решительно всё — и людей, и пушки, и боеприпасы…

— Так надобно всё вернуть, да набрать самых лучших специалистов!

— Вот об этом и надо переговорить с господином Мелиссино!

Надо признать, что тут Платоша Зубов оказался чрезвычайно полезен. Акции его в глазах императрица быстро шли вверх, а с ними росло и влияние. Постепенно под его началом сформировался Артиллерийский комитет, призванный усовершенствовать этот род войск. На этих целей удалось выбить в качестве полигона опытное поле под Охтою,средства на изготовление образцов и содержание всех необходимых специалистов. По моей рекомендации в штат вернули господина Бонапарта, а ещё привлекли юного подпоручика Аракчеева. Программа и задачи тоже, в общем, оказались близки тем, что когда-то я надиктовал Николаю Карловичу. Зубова с подачи Мелиссино очень увлекла идея конной артиллерии, а я продолжал протежировать идею с применением реактивного оружия, ожидая здесь очень существенных успехов.

Конечно, было немного обидно, что такую интересную и «жирную» тему подмял под себя мерзкий фаворит. Но радовало, что дело артиллерийского перевооружения вообще не заглохло. К тому же, Зубов оказался не таким уж безнадёжным идиотом, и, хотя и с трудом, но всё-таки начал вникать в дела.

* * *

Тем временем сэр Чарльз Гаскойн любезно уведомил меня, что Кронштадтский литейный завод запущен в дело, и можно его осмотреть. Двор в это время находился в Петергофе, откуда плыть до Кронштадта было много ближе, чем из Петербурга. Как удачно всё складывается!

Пошёл отпрашиваться к Салтыкову. Николай Иванович сделал круглые глаза:

— Ваше Высочество, такие перемещения возможны лишь с личного разрешения Её императорского Величества!

Пошёл к императрице, боясь застать её не в духе на почве расставания с фаворитом. Опасения, к счастью, были напрасны — господин Зубов успел начисто излечить её душевные раны. Но, всё равно, мен пришлось долго её уговаривать.

— Сашенька, не опасно ли плыть в Кронштадт? Всё же идёт война — а ну как подступят вдруг шведы?

— Это же ненадолго, туда и обратно. Да и крепость в Кронштадте чрезвычайно сильна, не хуже Петропавловской!

— Ой, да мало ли, чего! Бывает, суда и в луже тонут!

— Ты же сама на яхте любишь кататься!

— Вот на яхте моей и езжай, а не в лодчонке какой! И скажи графу Салтыкову, чтобы дал тебе пристойный конвой!

Николай Иванович выделил мне взвод измайловцев во главе с племянником Петей. Конечно же, услышав слово «яхта», Костик захотел увязаться за мною! Так, в сопровождении братца, юного поручика Салтыкова, Сакена и непременного Протасова,я и оказался в порту.

Яхта «Екатерина» размерами корпуса вполне тянула на полноценный фрегат. От рядового судна её отличали золочёные украшения носа и массивной кормы, красивые фонари и обильное остекление императорской каюты.

Мне впервые в жизни предстояло подняться на борт парусника. Разумеется, некоторые стереотипы у меня были, и их развенчание началось ещё на пирсе.

Во-первых, оказалось, что никакого трапа мне не подадут. Они вообще не знали, что такое «трап»! Мне спустили перекладинку на двух тонких линьках, точь-в-точь как детские качели в парке. Усевшись на неё, не успел я взяться за верёвки, как дюжина матросов вознесли меня на высокий борт судна.

Вторым, не очень приятным открытием оказалась покрывавшая повсюду корпус судна смола. Это какое-то наказание! За две минуты я испачкал свой сюртучок в трёх местах, в том числе в одном не вполне приличном. Как Екатерина обходилась тут со своими пышными юбками — не представляю.

Наконец, прозвучала команда «отдать швартовы». Я ожидал, что сейчас над нами ветер наполнит паруса, и мы гордо поплывем по волнам… В общем, ни одного паруса так и не подняли.

— Ветер норд-норд-вест, Ваше высочество! — прояснил моё недоумение капитан. — Совершенно невозможно идти под парусом!