Блеф

Когда запас фишек у Тушратты иссяк, он порылся в торбе и извлек оттуда печать - красивый резной цилиндр из алебастра размером с его мизинец. Такие цилиндры аборигены прокатывали по глиняной табличке в подтверждение того, что та написана владельцем печати. Количество фишек, выданных Гомесом в обмен на печать, казалось вполне справедливым.

Пару конов спустя куссаранин и Джеффриз схватились не на шутку. Рамон попробовал было торговаться, но спасовал после третьей карты. Остальные с разной степенью неудовольствия спасовали после следующей.

– Последняя карта, - объявил антрополог, тасуя колоду.

Кто-то присвистнул. Джеффриз, ухмыляясь, открыл бубновое каре. Через пару кресел от него Тушратта выложил две пары - тройки и девятки.

– Твоя ставка, Тушратта, - сказал Рамон. Куссаранин неохотно подчинился.

– А теперь мы отделим овец от козлищ, - произнес Джеффриз и поднял ставку. Однако улыбка сползла с его лица, когда Тушратта также поднял свою.
– Вот ублюдок, - буркнул он по-английски и подвинул от себя еще несколько фишек. Открывайся.

Весьма довольный собой, Тушратта открыл пятую карту - третью девятку.

– Ух ты!
– сказал Джеффриз.
– Еще бы не торговаться с фулом на руках!

Кастильо не знал, как много из игры понял Тушратта, но одно тот знал наверняка - то, что выиграл. Он обеими руками сгреб фишки и стал раскладывать их перед собой столбиками по пять.

Джеффриз кисло улыбнулся.

– Не слишком-то гордись, - сказал он Тушратте, переворачивая свою пятую карту - треф. Послышался смех.

– Это научит, Стен, - сказал Гомес.

Тушратта уронил несколько фишек на пол и даже не сделал движения подобрать их: он не отрываясь, будто не веря своим глазам, смотрел на пятую карту Джеффриза.

– У тебя ничего не было!
– произнес он. Штурман достаточно освоил местный язык, чтобы понять его.

– Ну, пара шестерок.

Тушратта отмахнулся от этого как от несущественного. Он говорил медленно и неуверенно:

– Ты видел две моих пары. Ты не мог побить их, но продолжал торговаться. Почему?

– Это был блеф, но он не сработал, - ответил Джеффриз. Ключевое слово не имело аналога в латыни, и он обратился за помощью к Кастильо:

– Объясни ему, Рамон, ты лучше знаешь местный язык.

– Попробую, - кивнул антрополог, хотя сам он тоже не знал подходящего слова.
– Ты видел бубновое каре Джеффриза. Он хотел заставить тебя поверить в то, что у него флеш. Он не знал, что у тебя три девятки. Если бы у тебя было только две пары, их можно было бы побить флешем, так что ты бы спасовал. Вот этого-то он и хотел. Это называется "блеф".

– Но у него же не было флеша, - чуть не плача протестовал Тушратта.

– Но он мог создать видимость того, что есть, верно? Скажи мне, что бы ты сделал после того, как он поднял ставку, если бы у тебя было только две пары?

Тушратта закрыл глаза руками и помолчал минуту. Потом очень тихо произнес:

– Сдался бы.
– С этими словами он собрал рассыпанные фишки.
– На сегодня с меня хватит. Что вы мне дадите за это? Сегодня я выиграл гораздо больше чем вчера.

Они сошлись на карманном зеркальце, трех разовых зажигалках и топорике; Рамон подозревал, что последним будут рубить не столько дрова, сколько черепа. Правда, в эту минуту вид у Тушратты был какой угодно, но только не воинственный. Все еще не оправившись от потрясения, вызванного странной игрой Джеффриза, он забрал выигрыш и ушел, что-то бормоча себе под нос.

Кастильо не думал, чтобы это был разговор с таинственными богами; скорее спор с самим собой: "Но он же не... А казалось, будто он... Но у него не... Блеф..."

– Что, собственно, случилось?
– спросил Джеффриз. Когда антрополог перевел, Гомес хихикнул:

– Вот ты, Стен, растлеваешь местных. Штурман запустил в него фишкой.

– И я смеялся вместе с ними, - сказал Кастильо, пересказывая эту историю поздно вечером у себя в каюте, - но, вспоминая это заново, я не уверен, что Хуан так уж не прав. Такое впечатление, будто сама возможность обмана не приходила в голову Тушратте.

Катерина хмурясь села в постели, раскинув по голым плечам гриву мягких волос. Ее специальность была далека от круга интересов Рамона, но ум отличался ясностью и особой логикой - это было необходимо, чтобы справиться с любой проблемой.

– Возможно, он был просто поражен правилами новой для него игры, которой у него не было и в мыслях.

– Нет, тут все гораздо серьезнее, - настаивал антрополог.
– Аборигену пришлось столкнуться с совершенно новым для него понятием, и это поразило его до глубины души. И что касается мыслей, Мей-Лин поделилась со мной сомнениями в том, что куссаране вообще способны мыслить.

– Способны ли они мыслить? Не говори ерунды, Рамон. Разумеется, способны. Как бы иначе они построили свою цивилизацию?

Кастильо улыбнулся.

– Именно это я и говорил сегодня днем, - он повторил Катерине аргументы Мей-Лин, закончив словами:

– И насколько я понимаю, в ее рассуждениях есть логика. В культуре не могут существовать явления, для описания которых нет слов.

– Совершенно верно, - согласилась Катерина.
– Как говорил Маркс, не сознание определяет бытие людей, но бытие определяет сознание.

"Пошла ты со своим Марксом", - с чувством подумал Кастильо. Вслух он этого, впрочем, не произнес (равно как благоразумно избегал проходиться по поводу православного вероисповедания Манолиса Закифиноса). Вместо этого он сказал:

– Вот перед нами Куссара как пример, доказывающий обратное.

– Только потому, что мы не понимаем этого, - мягко, но упрямо сказала Катерина.

Рамон не мог отрицать справедливости ее слов, но продолжал рассуждать.

– Взять, например, их богов. Мы не можем видеть или слышать их, но для куссаранина они так же реальны, как, скажем, кирпич-сырец.

– Все примитивные народы говорят со своими богами, - сказала Катерина.

– Но не всем боги отвечают, - возразил антрополог, - а местные, как мы знаем, слушают своих. По правде говоря они...

Он осекся, захваченный неожиданной мыслью. Внезапно он наклонился и поцеловал Катерину со страстью, не имеющей ничего общего с сексом. Выпрыгнув из постели, Рамон бросился к компьютеру. Катерина протестующе вскрикнула, но он не обратил на это внимания, что говорило о крайней степени охватившего его возбуждения.