БЛЕF

– Позвольте я вам помогу?

Елена обернулась, увидела перед собой слегка согбенный силуэт как припорошённого медведя. И снова в выражении лица ее остановило что-то. Похоже, он и правда думает, что спас ее… Догнав её, он простодушно извинялся (она всё тотчас поняла, не стала спрашивать, за что). И пробовал помочь с застежками накинутого впопыхах манто. Неловкие и сильные, чувствительные пальцы. Она растерянно воспринимала их спокойное самоуправство: отыскивая петли в клапанах одежды, они не больно торопились, как по замерзшей флейте лазали по ней. Чувствуя их на себе, она была в таком оцепенении, что усомнилась после, был ли между ними этот разговор.

Но он наверно все же был.

– Какой вы прозорливый! – кажется, промямлила она.

– Это почему?

– Теперь я не умру, спасли меня от верной гибели на холоде.

– Думаю, не только.

– Не только что? А вы зачем ушли?

Он оглядел ее фигуру сверху вниз, ища, чего еще осталось не застегнутым.

– Что сделано, то сделано, хотя я представлял это себе не так. От одиночества и холода вы точно не умрете. Я провожу вас, хорошо?

Нет, в нем не было ни капли от того, чего она в нем заподозрила сначала, такого продувного лодыря и болтуна. Ей что-то вспомнился прощальный школьный бал, откуда-то там появившийся Испанец… И почему-то стало хорошо.

Она не удостоила его ответом и зашагала дальше. Район был незнакомым, безлюдная дорога то делала белесые прострелы вдаль, то пропадала за домами. Не замечая направления и размышляя про себя, Елена шла. Ничто ей не мешало предаваться своим чувствам. Она не знала в чем, да и кого винить, и от обиды ей хотелось сокрушить весь мир. Такое было состояние, и так она переживала ту минуту. В этом состоянии ей было все равно куда идти. Она была во власти новых и не самых лучших ощущений. Не понимая, отчего это свалилось на нее, коли она сама того хотела, она ругала эти ощущения. Желала как-нибудь избавиться от той в себе, которая ее за что-то упрекала, хотела поскорее позабыть о неприятности на вечеринке. То намеревалась как-нибудь иначе расценить, чего произошло, то разом выбросить из головы, забыть и эту свою глупую пощечину, и все свидания с букетами оранжерейных роз или азалии среди зимы, поездками на дачу, со всеми поцелуями, такими долгими при расставаниях и жадными, когда встречались; хотела позабыть и самого Мишеля. И в этих противоречивых чувствах шла.

Елена шла. А то, что она видела, приумножало неприятность: оно глядело на нее со всех сторон из мертвых, как глазницы, закоулков и с мозаично освещенных сизых стен. На всем вокруг была печать опального забвения. Весь город будто съежился, слинял от трусости в свое бетонное дупло. И улица уж стала никому не нужной: такой же брошенной на произвол судьбы, невыразительно-потерянной, как и она! Такого состояния щемящего опустошения она еще не знала, ей не с чем было это чувственно сравнить. И чтобы обрести желаемый покой в душе, она все отрицала. Да, повод к их разрыву подала она. Мишель был пьян, он сам на эту ее шалость напросился. Разрыв бы все равно когда-нибудь произошел. Видно, он почувствовал в ней перемену и уж заодно решил воспользоваться случаем: от ревности он это мог. Возможно, он любил ее. Но у него происходили сложности на почве слишком раннего, если называть это своим нормальным именем, распутства. И это отражалось пагубно на всем. Выросший под неусыпным оком своего отца, он был до ужаса самолюбив, при этом изворотлив и умен. Но даже если он сказал так сгоряча, то это его мало извиняло. Такой вот заключительный аккорд поставил уходящий год в их отношениях. Такой и не такой, как бы хотелось. Но он был предопределен и ей не стоит изводиться и казнить себя. И все же видя новогодний свет, струившийся из чьих-то окон, Елена чувствовала себя очень одиноко. Ее телохранитель сбоку молча шествовал, одаривал своим примерно-кротким поведением и самообладанием. Она была признательна ему за то, что он не пристает с расспросами; но мог бы и сказать чего-нибудь, невежливо же вовсе так… Ну да, а где и с кем сейчас Мишель? К ней вновь вернулась ревность и досада на него.

«Да, всё вроде так и не совсем!» – подумала она. Подумала, подумала – и, отвернувшись, всхлипнула. Физическая дрожь прошла, но как избавишься от самоунижения, стыда? Где тот возлюбленный, которого она не сберегла? И, наконец, откуда это сладкое, почти невинное, злорадство, когда за ней так запросто и вроде неподдельно искренне ухаживал другой? Едва ли он достаточно знаком со всей компанией, до этого она его ни разу не встречала. Вот-вот, где Крис, там вечно что-то происходит, всё не так! повсюду водит ее за собой и выхваляется. Подумать, так зачем она нужна ему? Так, девочка для выхода? Она уже не в первый раз об этом думала: разные навязчивые мысли лезли в голову. Хотя, какая разница, знаком он с кем-то или нет? Слыша его ровное сопение, она перебирала свои ощущения. Он вроде что-то говорил, когда застегивал манто. Как это вышло у него: что сделано, то сделано? Он будто бы сказал это и про нее. И ни о чем не спрашивал. Вообразив, что на нее глядит сейчас Мишель, она опять почувствовала легкое злорадство. Да, ей так хотелось объясниться с ним в тот вечер, ей так недоставало теплоты! Ей надо было убедиться кое в чем; хотелось, чтобы возвратилось чувство защищенности, уверенности в нем. Но то, чего хотелось обрести в любимом, больше не было, теперь вся защищенность исходила от него, от этого голубоглазого. И пальцы его рук как были все еще на ней. Нет, нет: и не Пер Гюнт и не Мишель. Идет и скромно возвышается над ней, передает свое успокоение. Она подумала, что у него это выходит. Чувствуя его расположение, она отогревалась этой мыслью и, упиваясь своей властью, соединялась через это с ним.

Улочка из-за домов должна бы выйти на проспект когда-нибудь, подумала она, где, может быть, не так тоскливо? Да уж куда-нибудь, только бы не видеть перед самым носом этих стен, глумливо радостных крикливых окон! На повороте ее сапожки заскользили, она схватила парня за руку. Наверно, это у нее от потрясения, сбой чувств и нормы поведения. Она прислушалась к его сопению. Да нет. Возможно, ничего и никогда он не узнает, услужливый и сказочный медведь! Она прикинула, как прозвучит ее вопрос насчет его претенциозного «не только» и ни покажется ли это многообещающим. Но тут его глаза под козырьком пушистой шапки спустились сами с Млечного Пути:

– Кажется, я думаю – о чем и вы.

– Ах, так?..

Не зная, что сказать, она перехватила его локоть. Путь ей предстоял неблизкий: надо было добираться в верхнюю часть города, а вечеринка была в низменной, заречной. Она подумала, что было бы разумнее вернуться. Но тут представила самодовольное лицо Мишеля и с твердостью сказала себе: нет. Должно быть, по дороге встретится такси, если они ходят в этой глухомани, мелькнуло в голове.

– В такси я вас одну не посажу, – решительно промолвил он.

– Разве я о чем-нибудь просила?

– Подумали.

Или уж она и вправду что-нибудь сказала? Одну он ее, значит, не посадит. Ну и ну!

И снова шли и шли. Сдуваемые с лип снежинки крутили перед ними медленный фокстрот. Где-то позади – взвилась ракета, лоском малахита тут же осенилась, стала как-то сказочнее, краше ночь; меж подхалимов-фонарей вытянулись вдаль две исполинских тени. Одна тень выглядела больше. Но обе – да, как будто обе вместе были ничего. Ей снова захотелось все перекроить в своей душе. И как это другие могут разом взять всё и отсечь? Она всегда претерпевала трудности при этом. Она бы и не принимала никаких скоропалительных решений, если б в ее жизни складывалось что-то по-другому, если бы ни приходилось вечно что-нибудь решать. Мишель еще подшучивал, что якобы она сама его как Маха поманила; он не уточнил, которая из двух. Чего-чего, а напустить тумана он умел! Ну да, он сам не агнец, но кое в чем попал тут прямо в точку: она – отважней и решительней его. Потом еще ей нравилось смотреть на то, как он любовно поедал ее глазами, когда она немножко обнажалась перед ним в автомобиле. Она не думала о продолжении, когда так делала, смотрела на его лицо и всё. Мишель, похоже, думал, даже очень, но у него, увы, не получалось ничего. Хотела, раздевалась, – ну и что? Ей нравилось показывать себя, поскольку это нравилось ему. Ему безумно нравились ее глаза, фигура, волосы – и всё такое, как он говорил. Но не за это же одно она его любила? Оракул любят уж за то, что он оракул, за то, что ты сама близка к нему! Мать неустанно повторяла этот тезис. Пускай Мишель – оракул, пускай уж и останется таким, как был. Как был?.. Или уж она и впрямь такая затаенная распутница? Пусть говорит, что хочет. Уж, какая есть. Нет, она не Маха, того гляди перед любым готовая раздеться. И ей не все равно. Напрасно он так думает о ней.

У подворотни, за которой хорохорился огнями запоздалых легковых автомашин проспект, сопение ее соседа пресеклось. Он взмахом показал на окна. Она не сразу поняла, куда ей показывал. В одном окошке фосфорировала через шторы ёлка.

– Вы здесь живете?

– Да, – сказал он. – Где-нибудь еще сейчас вас ждут?

Елена ожидала действия, но от вопроса оробела.

– И что? А этот свет?..

Не опуская поднятой руки, он улыбнулся.

Желая все же получить какой-нибудь ответ, хотя бы не вполне правдивый, который бы упростил сразу всё, она вполоборота снизу вверх смотрела на него. Все то, что было ожидаемо, она уже прочла в его глазах: чтобы забыться, ей и самой хотелось окунуться в это. Но было что-то и еще. Мысль о возможной близости с этим добродушным незнакомцем не вызывала ничего такого, чего пугало своей оборотной стороной, склизкой неизвестностью в такой момент. Да, ее тянуло к этому медведю, тянуло «окунуться», чтоб забыться, чтобы очнуться после той, какой она была лишь для самой себя. Была и есть. И все же, стоя перед ним, Елена не могла преодолеть противоречие в душе. Рассудочным залогом чистоты, когда ей приходилось что-нибудь решать, в ней натурально просыпался узурпатор, блюститель строгой нравственности, глядевший на нее глазами матери. Елена чувствовала, что, сделай она первый шаг, то вместе с ним придет конец тому, что связанно в ее судьбе с Мишелем. Придет начало новому чему-то и конец тому. И это двойственное чувство само себе довлело, когда, ругаясь про себя, она поглядывала по направлению его руки в обхвате рукава пуховика.

– Так что? У вас там кто-то есть?

– Пока что никого.

– Пока?

Все то, чего хотелось ей сказать, так и не слетело с губ. И он не проронил ни звука. До этого она намеревалась развернуться и уйти: ее устроил бы любой ответ. «Я же ведь его совсем не знаю!» – подумала она, словно обронила что-нибудь, к чему уже приладилась и привязалась. Взглянула себе под ноги – и призадумалась. Никто не смог бы в точности сказать, о чем она задумалась. Да знала ли она сама об этом? Или же ее благоразумная душа заведомо всё знала наперед. «В белом венчике из роз? в венчике из белых?..» – пришла ей в голову полузабытая строфа. Пришла в таком уж виде, как пришла, и так без окончательной редакции, прилипчиво вертелась на уме. В злой рок она не верила: стало быть, опять судьба?.. Всё знала или нет, но все равно – стояла и гадала как молодая дева-ночь перед явившимся ей златорогим месяцем. И будто в унисон ей, колкая вьюжица улеглась.

Склонившись к ней, он осторожно снял с её руки почти не согревающую вязаную варежку. Елена посмотрела на его лицо с высоким лбом, который можно было угадать под меховой тулейкой шапки из ондатры, пикантно удлиненным, с правильной горбинкой носом, упрямыми глазами и с нешироким закругленным подбородком.

– Хотите стать последним утешением в моей судьбе? И как же вас зовут? У вас наверняка есть имя. Может быть, вам стоило бы прежде…

Пока он отвечал, пальцы их соприкоснулись и переплелись. Его горячая ладонь не обожгла.