Блефовать, так с музыкой

Стоило мне заговорить о парамоновских черновиках, как крючконосый высунулся из воротника и сверкнул маленькими алчными глазенками.

А я поспешила заручиться Борькиной поддержкой:

– Ты же помнишь, как мы ремонт делали? Нам газет тогда не хватило, зато на антресолях были бумаги, ну, вспомнил? И мы эти бумаги поклеили вместо газет, а на них обои.

Растерянная Борькина физиономия выражала не больше парамоновской, он только хлопал глазами и шумно дышал.

Тогда я повторила еще раз, специально для крючконосого:

– Бумаги в комнате, под обоями, я поклеила их вместо газет.

Этим своим сообщением я рассчитывала внести смятение в стан противника, и мне это удалось. А помогла мне, как ни странно, Борькина Люсенька, выкинувшая неожиданный финт. Эта коза выскочила в прихожую, как какая-нибудь Никита, и наставила на толстомордого маленький, но очень убедительный пистолетик.

– Все, козлы, приехали! – объявила она.

Самое интересное, что худосочная ручонка, в которой она сжимала пушку, и не думала дрожать. Лихая девка, жаль, связалась с придурками. Я даже немного ее зауважала.

Вот Борьку надо было видеть. Глаза у него стали как чайные блюдца. Кажется, до него стало что-то доходить. Что до крючконосого, то он скрылся в воротнике с макушкой. Ни дать ни взять, всадник без головы. Один только толстомордый говорун еще хорохорился:

– Ты что, девочка, это не игрушка!

– Вот именно, – процедила сквозь зубы Борькина зазноба, – а поэтому без глупостей. – И бросила сердитый взгляд в мою сторону:

– Что стоишь, варежку раззявила, хватай своего физика и жми отсюда. Быстро.!

Ей не пришлось меня долго уговаривать, я схватила Парамонова за рукав и потащила к выходу, а он еле ноги переставлял. Не знаю, что происходило в квартире, но мы успели спуститься только на этаж, как вслед за нами толстомордый и крючконосый вывалились на лестничную площадку. А еще я увидела в подъезде того, что приставлял мне пистолет к переносице. Он издевательски улыбался и манил нас пальчиком:

– Давайте сюда, голубчики! Но тут за его спиной громко хлопнула дверь. Он обернулся, и физиономия его перекосилась.

– Менты! – отчаянно выкрикнул он и галопом побежал вверх по лестнице, мимо нас с Парамоновым.

Остальное нас уже не касалось. Пока наверху орали, топотали, пыхтели и ругались матом, мы с Парамоновым сидели на том самом подоконнике, на котором когда-то целовались. Он положил голову ко мне на плечо, а я его качала, как маленького, и приговаривала:

– Ну вот теперь все будет хорошо, все будет хорошо…

Врачиха была молодая и заносчивая, то и дело сыпала медицинскими терминами, вместо того чтобы объяснить все простым человеческим языком. Сомов слушал ее вполуха, только под конец поинтересовался:

– А когда память к нему вернется полностью?

– Когда пациент преодолеет последствия стресса, – докторша строго сверкнула на него очками.

– А когда он их преодолеет? – подхватила я эстафету у Сомова.

– Это будет зависеть в том числе и от вас, – она перевела на меня свои сердитые очки. – Пациенту показан полный покой, а его мучают вопросами. – Это уже в сомовский огород булыжник, как я поняла.

Окончательно задурив нам головы медицинскими терминами, докторша гордо уплыла в ординаторскую, предупредив меня напоследок:

– Никаких расспросов.

– Да я рта не открою, – торжественно поклялась я, – просто посижу и посмотрю на него. Как-никак я его десять лет не видела.

Если у меня и были вопросы, то не к Парамонову, а к Сомову, и я воспользовалась представившейся оказией.

– Почему бы вам не приставить к Парамонову охрану? – набросилась я на него. – Мало ли кому еще вздумается его похищать!

– Думаю, это ни к чему, – на удивление легкомысленно отозвался он, – никто на него теперь не покусится.

– Но ведь… – растерянно пробормотала я.

Сомов махнул рукой:

– Это все старый авантюрист Палтус. Он запустил этот слух, и в Америку он звонил. И, в конце концов, сам себя переиграл…

– Как звонил?.. Вы хотите сказать, что он задумал похищение?..

– Да какое там похищение, он всего лишь воспользовался ситуацией. Запустил утку, потом предложил кое-кому свои услуги по поиску Парамонова. Естественно, деньги слупил за это дело. На это клюнул небезызвестный вам галантный господин, а также самодеятельные нефтяники из одной кавказской республики. Но не все оказались такими наивными, кое-кто на него рассердился и…

– Кто его взорвал, первые или вторые? – не утерпела я.

– Скорее уж третьи, – усмехнулся Сомов.

– Ничего не понимаю, – замотала я головой.

– Ладно, идите к Парамонову, – напомнил Сомов, – он вас ждет.

Парамонов лежал на кровати спокойный и благостный, будто спал с открытыми глазами. И свою реакцию на мое появление в палате он обозначил только улыбкой. «Наверное, его лекарствами накачали», – подумала я.

– Привет, – шепнула я и положила на тумбочку пакет с яблоками и апельсинами.

– А чего ты шепчешь? – спросил он.

– Потому что мне запрещено с тобой разговаривать. – Я покосилась на дверь. Вдруг заносчивая докторша подслушивает?

– А ты и не говори, ты слушай, а я буду рассказывать…

– Тебе нельзя, – испугалась я, – у тебя память не до конца восстановилась.

– Нет, ты слушай, слушай. – Я начинала понемногу узнавать Парамонова, которого когда-то любила. Тому упрямства было не занимать. – Слушай, я буду рассказывать кратко, но по порядку… Не знаю, когда это началось… Наверное, тогда, когда я окончательно понял, что наши расчеты не оправдались. Я тебе не рассказывал, но в одной из экспедиций мы с Аликом… Черт, у меня до сих в голове все перепутано. Вообще-то Нас было трое, еще Игорь Бражников. Короче, это была наша совместная идея, если можно так сказать. В той же экспедиции, в Новохатске, Игорь трагически погиб, сорвался с нефтяной вышки. – Парамонов перестал бесконечно сбиваться и заговорил быстро, даже очень быстро, словно опасаясь, что самая главная мысль все-таки ускользнет от него. – Мы с Аликом поклялись довести все до конца, но у нас не получалось. А потом он взял и женился, ну и начались у него семейные радости, короче, не до работы. Я назло укатил в Ульяновск, что было там, ты знаешь, я же тебе писал…

Когда речь зашла о письмах, я заволновалась, но перебивать его не стала, пусть выскажется, для него это очень важно, может, даже важнее, чем для меня.

– Ну вот, – продолжал Парамонов, – а потом вышла оказия перебраться в Штаты. Короче говоря, утек я туда вместе с мозгами. И хорошо устроился, условия для работы зашибенные, фундаментальные науки у них отлично финансируются, опять же в душу никто не лезет со всякой дурью. Я там много чего наворочал, но при этом и нашу идейку не забывал. Провел много экспериментов, расчетов… Ты знаешь, оказалось, что это все-таки утопия, а так, черт возьми, хотелось осчастливить все человечество… Ну и когда я это понял, меня такая тоска обуяла, ты не можешь себе представить. Надо же, думаю, десять лет жизни коту под хвост. И ты только не смейся, – он зыркнул на меня смущенными, почти детскими глазами, – так захотелось тебя увидеть. Потому что никто меня так не любил, только ты. – Он уставился в окно, за которым кружила декабрьская метель. – Что, скажешь, мелодрама, дешевые штучки?