Блеск и нищета шпионажа
Шрифт:
Если же спозаранок понос плюс какого-то разгильдяя арестовали за шпионаж, то жди еще пары провалов, вызова к самому председателю КГБ с неизбежным втыком. Жди известия, что сын Митя опять начудил, жди рапортов начальников отделов с компрометирующими донесениями друг на друга, «срочной» о том, что дворник в нашем посольстве в Новой Зеландии приревновал жену к советнику и огрел его кирпичом по голове, и прочей гадости. Особенно волновал непредсказуемый Митя, только что защитивший диссертацию о Мемлинге и других проклятых голландцах. Куда его устроить на работу? К себе нельзя: по указанию ЦК непотизм (так, кажется, называют продвижение родственников по службе? надо проверить по словарю, не забыть) жестоко карался, по части изящных искусств Митя трудиться не желал (а ведь возомнил себя Стасовым, убедил отца, что никогда не оставит
Новость наверняка мерзкая, весь день пойдет насмарку. Черт побери, ведь коммунист, член ЦК, убежденный марксист-ленинец, а на самом деле словно малограмотная старуха…
— Что-нибудь плохое? — не выдержал он пугающей неизвестности и подумал, что совершил ошибку: не дай бог, дежурный развяжет язык на линии, не предназначенной для секретных бесед.
— Наоборот! — конспиративно и с желанием порадовать начальство отозвался дежурный.
— Высылайте машину! И поднимите Карцева! — распорядился шеф, положил трубку, тут же схватил эспандер и начал энергично его сжимать. Затем так же деловито выжался на полу, размял в упражнениях живот и пошел бриться.
Катков приказал шоферу затормозить, чуть не доехав до шестиэтажного здания, скромно, но гордо торчавшего из пышного леса (когда строили, хотели замаскировать, дабы скрыть от любопытных глаз с Кольцевой дороги, но вспомнили об американских спутниках-шпионах и плюнули). Зачем вообще было уезжать с Лубянки? Хотели большей конспирации, а получилось… словно обнаженный зад высунулся из пустынной местности… Энергично вдыхая грудью озон, Катков продефилировал по освещенной фонарями аллее. Он следил за своим здоровьем, не пропускал начальственную сауну, выписанную из Финляндии (туда в холодильник постоянно подбрасывали свежий «Туборг», к которому Катков пристрастился во время боевой вылазки в Копенгаген), посещал бассейн, в течение дня постоянно растягивал эспандер. Здоровья от этого не прибавлялось, но утешало сознание выполненного перед самим собою долга.
В приемной его уже ожидал заспанный, красный и опухший после вчерашней пьянки шеф американского отдела Николай Карцев, ожесточенно жевавший жвачку в надежде заглушить позорные ароматы перегара. Катков сухо, без улыбки пожал руку Карцеву, сразу же учуял запахи (просто невозможно было их не ухватить) и шмыгнул носом:
— Вчера пили?
— Выпили по рюмке с братом, он навестить меня из Ярославля приехал… — замялся Карцев.
В короткую фразу он ухитрился вложить целые эвересты лжи: во-первых, выпили не меньше, чем по полведра водки, да еще с разливным пивом, принесенным в бидоне. Во-вторых, не с братом, а с другом-профессором, причем не из Ярославля, а из московского университета, и напились не в приличном ресторане, а в сауне одного знаменитого спортивного общества, куда профессор приволок помыться студенток…
Грубая ложь, не маскируясь, ползла по раздутой морде начальника отдела, сияя всеми цветами похмельной радуги, Катков хмуро и без всякой радости еще раз взглянул на этот шедевр уже совсем ушедшей натуры, промолчал и привычно вошел в кабинет. За ним наблудившей тенью тянулся раздираемый совестью борец с главным противником. Озабоченный шифровальщик проскользнул вслед за ними, положил перед шефом сафьяновую папку с телеграммой и замер. Катков обладал способностью моментально вырывать из текста затаенную сущность.
— Руслановский телеграфирует личным шифром, сообщает о наличии информации чрезвычайной важности, которую он не рискует передать даже через шифровальщика, — сказал Катков, еще раз облив холодным презрением приходящего в себя Карцева. — Просит разрешить срочный вылет в Москву. Который теперь в США?
— Десять вечера. Наш «Аэрофлот» летит лишь через два дня, — Карцев обрадовался, что может хоть малой информацией реабилитировать себя.
— Дайте ему «молнию», чтобы вылетал завтра американской авиалинией, — и шеф отвернул свой суровый лик к другим бумагам.
Карцев с облегчением ретировался из кабинета, от постоянного сдерживания дыхания (клял себя, что не успел запастись хотя бы японскими пилюлями) он почувствовал
такую муть под ложечкой, что чуть не согрешил прямо на персидский ковер. Шифровальщик забрал сафьяновую папку, прижал ее к груди, как самое дорогое дитя, и оставил шефа в гордом одиночестве. Катков посмотрел на лесные дали, за которыми уже поднимало свое бледное лицо медлительное солнце, на портреты Ленина и Дзержинского, сурово взиравшие со стен на продолжателя их великого дела — хозяина кабинета, вздохнул, зевнул, попробовал было поработать с любимым ручным эспандером (ни секунды без нагрузки!), но передумал, открыл дверь в соседнюю комнату отдыха, где стояли высокая деревянная кровать с периной, телевизор «Рубин» и карельской березы бар, энергично разделся и бухнулся в постель.За окном уже щебетали птицы, и, засыпая, шеф подумал, что хитроумные американцы могут вмонтировать в птиц «жучки» и прослушать все кабинеты. Он даже удивился, что эта страшная мысль не лишила его сна.
Руслановский всегда выделялся своей интеллигентной внешностью в потоке товарищей по оружию: высок, худощав и статен, благородная седина, орлиный нос и правильная русская речь — чрезвычайная редкость среди сослуживцев, страдавших диалектами, провинциализмами и обыкновенным бескультурьем. Американцев он поражал еще больше, чем своих коллег: и госдеповцы, и фэбээровцы, и сенаторы по сугубо американской традиции не шибко выползали за узкие рамки своей профессиональной деятельности, пожалуй, вершиной считались последние результаты футбола или бокса. Куда им было до размышлений вслух о происхождении земли, обезьяны и человека, до экскурсов в Гельвеция или Шопенгауэра и даже в сугубо американское — «Жизнь в лесу» великого Генри Торо, настольную книгу резидента КГБ в Вашингтоне. А ему действительно иногда хотелось убежать от воющей толпы в лес, как герою Торо, бросить к чертовой матери шпионаж, отрешиться от постоянной перебранки с Москвой, обидной и беспощадной.
Откуда пошел этот стиль взаимоотношений — никто не знал, однако Центр считал хорошим тоном не давать резидентуре расслабляться и вставлять ей куда надо, что, естественно, вызывало ответные рыки и плевки. Нервов это стоило превеликих, и иногда Руслановский ненавидел Центр больше, чем ЦРУ.
Прямо в холле для особо важных персон Руслановского, еще пахнувшего заграницей (эта аура исчезала обычно через пару часов после пересечения границы), ожидал сосредоточенный Карцев, друзья-соперники (пожалуй, это мягко, скорее враги) троекратно облобызались, прошли к черной «Волге» и, удобно устроившись на заднем сиденье, до самой работы обсуждали новинки американской бытовой техники (поднимать оперативные вопросы в присутствии шофера было супротив всех норм конспирации), впрочем, иногда на незамысловатом эзоповом языке, словно маленькие изюминки, в сдобу вклинивались намеки на шпионские дела.
На персидский ковер в кабинете шефа шагнули вдвоем, Катков вышел из-за стола (обычно он оставался в кресле, но для приезжавших издалека делалось исключение, для рукопожатий с послами-визитерами он выходил даже в центр кабинета), как обычно сухо пожал руку и изобразил на своем лице нечто напоминавшее улыбку.
— Извините, Виктор Федорович, — начал Руслановский без всяких вступлений, — вопрос настолько важен, что вы сразу же должны определить круг лиц, допущенных к этой информации.
Шеф тут же усек суть дела, бегло взглянул на мгновенно потускневшего Карцева и молвил:
— Пожалуйста, оставьте нас одних и подождите в приемной. Если будет необходимо, я вас вызову.
Карцев покинул помещение, стараясь погасить вулканы ненависти, забившие у него из груди. Руководитель разведки занял свое обычное место (с послами и прочими чужаками он располагался за кофейным столом, вроде бы на равных), и началась беседа тет-а-тет. Руслановский обладал даром рассказчика (его мать была актрисой, и он провел детство в богемной среде, что нашло достойное отражение в его личном деле) и умело развернул перед шефом красочную картину: пресловутый отель «Хилтон» в центре Вашингтона, унылый бар, где уныло хлебают «бурбон» америкашки, ненавистные лакеи в белых перчатках. Сам Руслановский ожидал в баре возвращения в отель делегации Министерства сельского хозяйства (не специально же залетел подзаложить!), в очередной раз приехавшей перенимать американский опыт. Неожиданно к нему за стойку подсел среднего роста и вполне серого вида немолодой человек с усами и в очках.