Блистающие облака
Шрифт:
Девочка стихла, искоса посмотрела на Берга. Пришел Обручев, мобилизованный на всякий случай. Пошли к Кузнецову,- он жил на Черноморской, в темной комнате с окнами на море. Под притолокой висела клетка с сумрачным инвалидом щеглом. Море в окнах было зеленое и дымное от ветра. Буйная зелень Черноморской шумела и качалась, гоняя по земле тысячи маленьких солнц.
Остовы игрушечных шхун лежали вверх килями на подоконнике и сохли на ветру. Кузнецов в очках, похожий на дряхлого и любимого дедушку, пилил лобзиком фанеру.
– Клипер вот затеял.- Он кивнул на кораблик, стоявший на игрушечных
Нинке Кузнецов подарил яхту с громадным парусом. Ореховый лак ее бледно сверкал на солнце.
Нина застенчиво приняла подарок, потом спряталась за Левшина.
На Слободку ехали страшно долго,- так, по крайней мере, показалось Бергу. Доктор потрепал девочку по щеке, отвел Берга в сторону.
– Я ее подготовил. С девочкой пойду я и Левшин. Вы останетесь здесь. Думаю, что сегодня вы увидите маленькое чудо.
Он улыбнулся, но вместо улыбки лицо его сморщилось в нервную гримасу.
Они ушли. Обручев ходил по комнате, вынул из ящика яхту и долго вертел ее в руках. В голове скакали клочки несуразных мыслей: "Сколько она стоит? Да, да, да... значит, так. Полтора рубля и дом на Черноморской номер пятнадцать".
Он повертел яхту, спрятал ее в ящик. Руки его тряслись, он засунул их в карманы. Говорить он не мог: губы дергала судорога. Берг сидел спиной к окну и прислушивался. Обручев обернулся. Берг вздрогнул, уронил папиросу.
– Тише вы,- сказал он с ненавистью.- Не скрипите ботинками!
Берг улыбался так же, как доктор,- криво, болезненно. Улыбка его была похожа на гримасу невыносимой боли.
– Скорей бы.- Обручев почти плакал,- Что они, умерли, что ли!
Берг медленно встал, повернулся к окну, отскочил в глубь комнаты и пробормотал:
– Уже... уже...
В саду раздался крик. Много позже при воспоминании о нем Берг всегда мучительно краснел. Это бил крик животной радости. Так кричат раненые, когда у них вынули пулю. За криком последовал чистый мягкий смех, бубнил капитан и тихо, вполголоса, говорил что-то доктор.
Потом женский голос, незнакомый и внятный, сказал в саду, как на сцене:
– Покажите же мне его. Сейчас, непременно.
– Берг,- Обручев задохся,- она выздоровела, видите, Берг.
– Тише,- приглушенно крикнул Берг.
– Надо бежать!
Он толкнул Обручева к двери на черный ход. Они выскочили на крыльцо и промчались через сад. Берг перепрыгнул через низкую ограду, поранил руку о колючую проволоку. Они долго бежали по огороду, ломая помидоры, и чей-то голос яростно вопил, казалось, над самой головой:
– Стой, байстрюки, сволочь несчастная! Стой!
Они перелезли через вторую ограду, пробежали пыльным переулком и остановились. Было знойно и пусто. С руки Берга капала черная кровь. Берг туго затянул руку носовым платком.
– Теперь драла!
– сказал он, все еще вздрагивая.- Двинем пешком, на трамвае опасно,- мы можем их встретить.
В город шли долго, у всех ларьков пили, отдуваясь, ледяную воду из
граненых стаканчиков. Около рыжего, пахнущего керосином, дома на Молдаванке Берг присел на скамейку.– Отдохнем. Хорошо, что Левшин не знает вашего адреса.
Не заходя домой, они прошли на Австрийский пляж купаться. Когда Обручев вылез из воды, Берг, не глядя на него, пробормотал:
– Я вам покажу вивисекцию. Сопливый гуманист.
Обручев похлопал его по загорелой спине. Из-за рейдового мола, неся перед носом снеговую пену, выходил в море высокий пароход. Ветер косо сносил дым из трубы. Пароход медленно поворачивался и, казалось, зорко вглядывался в шумящие стеклянные дали, куда лежал его путь.
– Завтра двинем на пляж Ковалевского,- сказал Берг.
– Все остальные мы уже осмотрели. А потом - в Крым.
Обручев раскрыл Марселя Пруста. Он читал, и строчки сливались в серые полосы. Все, что случилось, было просто, вполне попятно и вместе с тем почти чудесно. Обручев никак не мог примирить этих двух начал. Он поглядывал на Берга и думал, что в его жизни будет много занятных истории. Берг крепко уснул. Наступало "второе" солнце, и сон был безопасен.
На пляж Ковалевского за Большефонтанским маяком поехали через неделю,-Берг сжегся и шесть дней не выходил на солнце, мазался вазелином и стонал. На пляже было желто от глинистых обрывов. Цвел терновник.
По дороге к пляжу в степи росла полынь. На пляже Берг снял белые туфли,- подошвы стали серебристо-зеленого цвета. Он понюхал их:
– Полынь... Бессмертная полынь...
Берг облизал губы, поморщился.
– Даже на губах горечь.
Обручев взялся за неизменного Пруста. Берг достал томик стихов Мариа Эредиа. Стихи он читал редко, только после завершения крупного дела.
Раскрывая томик Эредиа, он сказал:
– Теперь можно побаловаться.
Он лег на спину, читал, перечитывал и вслух повторял каждую строчку. Вдруг остановился, вгляделся в страницу и пробормотал:
– Что за черт!
Он нашел суровые и грустные стихи, начинающиеся словами:
Разрушен древний храм на мысе над обрывом...
Перемешала смерть в рудой земле пустынь
Героев бронзовых и мраморных богинь,
Покоя славу их в кустарнике дремливом.
Он увидел строчку: "Земля, как мать, нежна к забытым божествам" - и вспомнил дневник Нелидова, сияние капитанского примуса и свое купанье в Серебрянке.
Широкий ветер дул на горячие пески и переворачивал твердые страницы.
"Эх, жить бы так целую вечность",- подумал Берг и вздрогнул от окрика Обручева:
– Ложитесь!
Берг поднял голову.
– Ложитесь, говорю вам. Спрячьте голову! Это она!
Берг перевернулся спиной вверх, положил голову на руки и из-под пальцев посмотрел вдоль берега. Навстречу шла Левшина. Ветер рвал ее платье, она по-детски придерживала его у колен. Ветер обнажал ее ноги, показывал черту черных, туго обхватывающих бедра, трусиков. Ее улыбка, блеск глаз и зубов производили впечатление необычайной молодости. Она казалась подростком. Нинка бежала по краю прибоя. Левшина прошла в двух шагах от Берга и Обручева. Они лежали как мертвые. Левшина сказала: