Блистающие облака

На западе глыбой ломаного льда синел Эльбрус. Кавказ отодвигался в туманы, в нескончаемые дали.

ЭХ, РОССИЯ, РОССИЯ!..

Пароход из Москвы опаздывал. Паромщики разожгли на мокром берегу костер,- в осеннем дне зашумел огонь. Над Окой потянуло легким дымком. Приокские луга стояли в росе дождя, съеденные ненастьем. Бурые листья падали со старой ветлы у пристани.

Глан предложил пойти дожидаться в чайную. Нелидова и Батурин согласились. Они пошли через рыжие пески в Верхний Белоомут.

С черных веток ветер стряхивал отстоявшиеся капли. За чистыми окошками краснела герань; казалось, воздух был пропитан назойливым сладким запахом ее листьев.

В трех верстах от Белоомута в сельце Ивняги жила нянька Нелидовой бабка Анисья. Муж ее - огородник - все время пропадал по ярмаркам. Новый дом со светлой горницей весь год стоял пустой,- старуха жила на черной половине. Теперь в горнице поселились Нелидова, Батурин и Глан. Глан бывал в горнице только днем, ночевал он на сеновале. Батурин спал в клетушке около горницы, из окна была видна Ока, а по ночам - редкие береговые огни. Приехали они сюда на неделю, но жили уже две - ждали Берга.

В чайной на втором этаже, на закоптелых стенах были наклеены портреты вождей - Ленина, Калинина. За узкими окнами стучали о стену худые березы. Накрапывал дождь. Среди площади чернели дощатые ларьки - место густо унавоженных и сытых базаров.

– Эх, Россия, Россия!
– промолвил Глан и задумался, глядя, как по верхушкам берез дует мокрый ветер.

Поздняя осень здесь, в Рязанской губернии, была холодна. Бодрили рассветы, съедавшие листву крепкой росой.

Глан любил ходить за покупками из Ивнягов в Белоомут через березовый лес. Идти и слушать, как шелестит дождь, насвистывать, смотреть на туман над Окой. Вода в реке была железного цвета.

Отогревшись в чайной, среди пара и белых фарфоровых чайников, Глан возвращался всегда в сумерки. Дни стояли короткие, похожие на серые и медленные проблески. Волчья тишина залегала в полях. С востока ползла густая и дикая ночь - ночь смутного времени, веков Ивана Грозного - косматая, ветреная, сдувавшая набок рыжие бороды паромщиков.

На пароме пахло прелой лошадиной шерстью и рыбой. Фонарь на шесте был беспомощен. При взгляде на него казалось, что никакой Москвы нет,- нет ни электричества, ни железных дорог, ни книг, ни театров, а есть только этот хриплый собачий лай, храп лошаденок, ослизлые телеги, хлюпанье воды в сапогах, да вот эти прибитые к земле, придавленные ночью Ивняги, Белоомуты, Ловцы и Борки. Жестяные лампочки за потными окнами вызывали мысль о тепле, заброшенности и желание спать,- спать до рассвета, когда моргающий денек прогонит ночную, непролазную тоску.

– Чуднo! чуднo!
– пробормотал Глан и закурил.

Батурин спросил:

– Вам здесь не нравится?

– В том-то и дело, что нравится. Неожиданно все очень. Вчера на Оке встретил шлюпку,- идет под парусами к Москве. На шлюпке матросы-каспийцы. Шлюпка пристала у парома, матросы вышли,- всё молодежь, комсомольцы. Оказывается,- это переход из Баку в Москву. Я с ними чай пил, познакомился. Один из них рулевой Мартынов, он плавал на "Воровском" из Архангельска во Владивосток, видел Сунь Ят-сена, много о нем рассказывал. Вспомнили с ним Шанхай. Чудно. Пастушонок Федька влез в наш разговор: "У меня, говорит, дядька был командующим Красной Армией на Дальнем Востоке. Во! Рабочий, говорит, с Коломенского завода. Видал! Вот в энтом, говорит, месте он прошлый год рыбу удил, приезжал на побывку". А старик Семен мне все уши прожужжал про Малявина. "Вот которые, говорит, обижаются на мужичков,дикий, мол, народ, бессознательный, матерщинники. Неверно! Брехня! Ты слушай, тут вот недалече усадьба художника нашего Малявина,- что с ей было.

Как дали свободу, все усадьбы палили, а в его усадьбе даже наоборот, мужички охранение поставили. Я сам в ем стоял. Для охраны картин. Чтоб ни-ни... Мы тоже не лыком смётаны, кое-чего и мы понимаем. Ты не гляди, что я серый. Серость-то моя не больно простая". На днях встретил огородника Гришина. Болтали о сем, о том - больше насчет ярмарок: где лучше - в Егорьевске, в Коломне или Зарайске, а потом оказалось, что у этого огородника племянница - скульпторша Голубкина, ученица Родена. Вот и разберись.

Матерщина. Женщины, прекраснее которых я не встречал, болота, и среди болот в дрянной церковке - икона, может быть, Рублева, не знаю,- таких красок и мастерства нет и на Западе. Черт знает что. Паромщик Сидор молчал, молчал, а вчера проговорился: он в тысяча девятьсот пятом году был комиссаром Голутвинской республики, Гершуни знал, историю его расскажет лучше, чем мы с вами. Идет вот такой мужичонка, порты подтягивает,- смотришь на него и дрожишь, может быть, в душе-то он Толстой или Горький. Прекрасная страна, а сила в ней - рыжая, тугая, налита она ей, как вот зимние яблоки, румянец в щеки так и прет.

С Оки глухо затрубил пароход. Пошли не спеша на пристань. Пароход трубил за разрушенными шлюзами, верстах в пяти. У пристани сбились телеги. Лошаденки, засунув морды по уши в полотняные торбы, жевали овес. Подводчики похаживали около, вздыхали, ругались о каких-то "кровяных сазанах". Вода на реке морщилась от дождя.

Пароход с непонятным названием "Саратовский Рупвод" долго и бестолково шлепал колесами, навалился на пристань, пахнул теплом и паром. Берг махал с палубы кепкой. Сгорбленный, с поднятым воротником, он показался Нелидовой родным и печальным.

– Как чудесно,- сказал Берг возбужденно, здороваясь со всеми.- Как хорошо на реке. Я отдохнул на два года вперед.

В Ивняги пошли пешком.

От голых кустов с красной глянцевитой корой пахло терпко и славно. Над лесом небо прояснилось,- бледное солнце пролилось на серые колокольни Белоомута. Рыхлый песок был напитан влагой. Берг шел и оттискивал глубокие следы; они наливались водой, такой чистой, что ее хотелось выпить. Встретились подводы - огородники везли в Зарайск яблоки. После подвод остался крепкий запах яблок и махорки.

– Как хорошо, что вы приехали сюда отдыхать.- Берг улыбнулся.- Вот где все можно продумать. Теперь слушайте новости. Дневник капитан уже сдал,инженер потрясен, он даже заболел от этого. Наташа ждет вас. Капитан нашел комнату в Петровском парке и перевез туда Миссури и все свое барахло. На днях он получает пароход, где - не знаю, еще неизвестно.

Берг помолчал.

– Вы читаете газеты?

– Редко.-Глан заинтересовался:-А что?

– Да...- Берг замялся. Зачастил дождь, и они пошли быстрее. Нелидова шла легко, перепрыгивая через лужи.- Да... Есть крупная новость... Дело в том, что Пиррисон...

Нелидова шла, не подымая голову,- казалось, она тщательно рассматривает дорогу.

– Пиррисона расстреляли,- сказал быстро Берг, остановился и закурил. Они стояли на берегу Оки у красного перевального столба. Река мыла глинистый берег.

– Он оказался шпионом,- добавил Берг и посмотрел на Нелидову. В напряженных глазах ее был холод, брезгливая морщинка легла около губ. Глан и Батурин молчали.

– Расстрелян также и тот, китаец.- Берг поднял с земли бурый стебель щавеля и внимательно его рассматривал.