Ближе к истине

И появление этого рассказа не случайно. Его звучание так же естественно, как молчание и крик Вселенной. И все в нем очень просто. И никаких натяжек. Как бы в капле обыкновенной воды отразился свет души автора. Вот и все. Это есть суть рассказа. Светом души, отраженным от реальной жизни и смерти людей продолжить Вселенную. Но не только жизнью и смертью, а и духовным борением под знаком Вселенной. Ибо Вселенная есть сплав материального мира и мира духовного. Теперь, когда мы сняли идеологические шоры, нам открылся истинный мир. Глупо нынче спорить, что первично, а что вторично — материя или дух. И то и другое первично, потому что оно нераздельно. Одно вытекает из другого — «ничто» перетекает в «нечто» и обратно.

В рассказе, как и во Вселенной, процессы идут неторопливо и точно. Обыкновенная житейская история, где встречаются Он и Она. Только что отгремела война, повергшая людей в кошмарное унижение. Их свела судьба. И то самое «ничто» устремилось в «нечто». В результате появляется третий, а затем и четвертый — дочь, а потом и внук. На смену старому поколению идет новое. Какое оно, новое поколение? Очевидно, в этот вечный храм и поведет нас автор исповедоваться. Ибо перед этим происходит событие, которое, подобно черному солнцу, бросило свой «свет» на судьбу главного героя — Здислава Яновского. Мальчишка, привеченный демобилизованным солдатом, едущим домой в родную Варшаву, крадет у него заветный сидор и новые кожаные сапоги, «заботливо выделенные капралу Яновскому родной ротой в знак уважения воинского товарищества к нему».

От кражи сидора и пошла трещина, положившая начало бездне между старшим и молодым поколением. Страшная перспектива! И некого в этом винить. Старшее поколение возвращается с поля битвы, в которой оно спасло полмира от порабощения. А молодое поколение, «озверевшее» без родительского присмотра и внимания, озадачено одним — как набить брюхо. И неважно, что от этого кто-то пострадает, кому-то будет плохо. Пожрать, и как можно слаще, — это их идея. Их идол. Пока маленькие — тянут с родителей, выросли — с общества. И даже когда

Юрек, уже взрослый парнишка, кричит деду в лицо: «Ты строил — они жирели! Много они тебе дали?», даже в этот момент в нем кричит не обида за других, а боль за себя, за свое полуголодное существование. Озлобленные, они ведут борьбу с «жирными», а на самом деле со всеми, чтобы урвать у жизни свое. Именно эта «идеология» стала для многих молодых религией. Не трудиться, чтобы много всего было для всех, а урвать для себя.

Автор не произносит по этому поводу деклараций, он прибегает к нехитрому, но сильному приему: его герой Здислав подставляет в прихожей свои новые запасные ботинки другу Юрека, напоминавшего ему Ендрека, стащившего у него сидор и сапоги. И Студент (так звали этого друга. — В. Р.), уходя, молча обул их, ничего не спросив и не сказав, словно так и должно было быть».

Вот такое оно, молодое поколение, идущее на смену старшему. Ну лад, но, если б только это. А то ведь и «лестницу в небо» обрушили. Вот такая плата деду за самоотверженность. В общем, извечная проблема детей и отцов.

В рассказе не целиком показан мир, в котором живут дочь Здислава и внук. Мы видим только край этой жизни: у дочери это длинная цепь мужей, роковых неудачников — бродячий «голубой» саксофонист, затем авиационный техник — мотоциклист, потом штурман гражданской авиации, затем следует длительная неизвестность, которая, конечно же, была заполнена до отказа любовными похождениями, и, наконец, мулат генерал на автомобиле с иностранным флажком на радиаторе. Традиционный извилистый путь современной искательницы «счастья». Сколько их сейчас, сердешных?!

У Юрека — дружки по «борьбе» — Студент и Кусок, Ими безраздельно управляет злоба и ненависть. К кому? Ко всем, кто имеет. Им тоже хочется иметь. Но не заработать — отнять, украсть, выморочить у родителей.

Этот мир разрушения личности проходит в рассказе краем. Он надвигается на старшее поколение, словно черная грозовая туча. Вот — вот ударит молния, и на них обрушатся потоки неумолимой силы, разрушающей, сметающей все и вся на своем пуги.

Эта предгрозовая жуть заставляет душу старшего поколения сжиматься. Но странно — нет чувства безысходности! Что это? Это искусство правды. И автор, и читатель отлично понимают, что не вся молодежь такая, как Веронка и Юрек со своими дружками. Что страхи стар

шего поколения перед молодым одинаковы есть и были во все века. А жизнь не исчезает, продолжается. Понимание этого и вселяет надежду на будущее. Где-то за краем черной грозовой тучи мы видим, мы знаем — есть бескрайнее безоблачное небо, где светит солнце и струится жизнь.

В этом, мне кажется, и заключена глубинная логика рассказа. Лично я так его воспринимаю.

Ну а как автор добивается такого воздействия? Какими такими средствами, которые то «сражают» меня, то «воскрешают», словно мертвая и живая вода. Первое и главное средство — это доскональное знание того, о чем пишет. Это обязательное свойство всех выдающихся писателей. Именно знание материала вкладывает им в руки виртуозное владение деталью.

Когда я читаю, что герой рассказа идет железнодорожной насыпью, «порой задремывая» на ходу, как это бывало на марше на войне, я верю, что действительно идет солдат — фронтовик. Потому что во время наступления наших были такие длинные марш — броски без привалов, что у солдата другого выхода не было, как подремать на ходу. И когда он думает о том, что остался один (все родные погибли. — В. Р.), как «веточка с погубленного дерева», то дает как бы себе приказ: «Живи, коли погибал на фронте, да не погиб». И ничего, что пацан стащил у него заветный сидор и новые сапоги. Был бы жив! Заживет — наживет. Я верю всей душой, что этот человек и есть «соль земли». Когда Мария в порыве страсти обнимает его, и ласкает, и думает, что вогнала его в пот, а это сукровица на спине от гноящихся, незаживших еще ран, я верю, что это по — настоящему счастливые люди. И только о настоящих счастливчиках можно сказать, что они жили в этой башне, «ближе к небу, чем к земле».

А как он потом работал, чтобы вырвать из этой «скворечни» «своих девочек». «Он только работал, работал, и спина его сделалась сутулой».

И что же? Он вырвал из «скворечни» «своих девочек». Получил, наконец, квартиру. Но что это за убожество? Когда Мария умерла и г роб с ее телом выносили, то на лестничной площадке его пришлось поднимать торчком, «… от чего Мария, убранная цветами, качаясь, как бы благодарно кланялась: спасибо вам всем… спасибо…»

медленно, а сама жизнь прошла на удивление быстро». У него появились «глубокие морщины, взявшие в скобки его бледные, тонкие губы…»

Была у него и вторая жена — грубая, неряшливая женщина, у которой даже редкие ласковые слова были такими же, как ее заношенные и грязные халаты…» Выросшая дочь оказалось ко всему равнодушной. Когда-то живые глаза ее «теперь вспыхивали синим пламенем только изредка — при виде денег, что он ей давал». А когда она после нескольких неудачных замужеств и долгого пребывания в неизвестности прикатила к родительскому дому с мулатом генералом, «стародавние жительницы дома с изумлением признали в богатой важной даме с далеко выдвину той вперед большой, как прилавок магазина, грудыо давно исчезнувшую дочку столяра Яновского Веронку…»

Эта грудь, большая, «как прилавок магазина», довершает образ беспутной дочери несчастного Здислава.

И совершенно потрясают заключительные черты мятежного внука Юрека, принесшего домой в свертке тот самый немецкий «шмайсер», который припрятал когда-то Здислав в башне в 1945 году. «И опять — через сколько лет-то — этой терпеливой автоматической машинке, готовой выплевывать из себя смерть, дано узнать тепло напрягшихся человеческих ладоней. Как собака любит руки своего хозяина, так это холодное и совершенное по заложенным в него возможностям железо любит уверенные руки стрелка, вжимается в них с той же собачьей преданностью. Дайте мне эти руки, возьмите меня! Возьмите, я готов!