Близкие люди. Мемуары великих на фоне семьи. Горький, Вертинский, Миронов и другие
Шрифт:
Мама влюбилась в отца раз и навсегда — она до сих пор говорит, что Нодара любит больше, чем нас. Помню, я училась на первом курсе, и нам дали задание: написать на свободную тему. Нужно было рассказать, кто для меня — пример, и на кого хочется быть похожей, чего достичь в жизни. Я описала, конечно, многие свои мечты и добавила — что хочу любить так, как любит моя мать. Нигде больше ничего подобного я не видела…
Папа ушел из жизни очень молодым. В июле ему исполнилось 56 лет, а уже в сентябре Нодара не стало. Последние 15 лет он жил благодаря маме. Все это время она практически не спала. Я помню, как папа говорил: «Нанули, отстань, дай заснуть», потому что она держала все время его руку, контролировала пульс. Все эти 15 лет у нее было записано на бумажке — когда, в какую минуту
Для нас с сестрой Нодар не был строгим отцом, никогда не повышал голос. Но, предположим, я с друзьями где-то на дне рождения прекрасно проводила время. А в 10 вечера я непременно вставала и уходила. Чтобы папа не нервничал. При этом мне никто не говорил о том, что я не должна задерживаться.
Я уже 33 года замужем — и никогда не ссорилась с мужем. Попросту потому, что не видела, как это бывает. В моем представлении ссора между мужем и женой была возможна только в книжке или в кино. А у нас дома никогда ничего подобного не происходило. И я хочу со своими детьми быть такой, каким был со мной отец. Это очень, очень трудно — найти золотую середину, чтобы отношения не скатились в фамильярность, чтобы дети помнили, что я мать. Но при этом — друг, которому можно и нужно все сказать…
Я была папиной дочкой. И он не то чтобы баловал, он дружил с нами. А мама — мама была полностью занята Нодаром. Некоторых вещей она просто не видела, потому что у нее были другие дела — приготовить для папы и позаботиться о нем. Однажды он заметил, что я толком не занимаюсь. Увидел, что учебник по физике лежит на столе, а на коленях у меня — томик. Кажется, Пастернака. В итоге он положил на мой рабочий стол несколько книжек и вышел из комнаты. Книжки оказались стихами Марины Цветаевой и Беллы Ахмадулиной. Так я начала читать русскую литературу. Папа просто предложил мне то, с чем, на его взгляд, мне стоило познакомиться.
Я в детстве не была отличницей, скорее, хулиганкой. Наша директор, помню, говорила: тоже мне, играешь тут в Зурикелу Вашаломидзе! (героиня знаменитого романа Думбадзе «Я, бабушка, Илико и Илларион». — Примеч. И.О.) К тому же, я почти не занималась тем, что мне не нравилось, было попросту неинтересно. Химией, к примеру. Но тройку или четверку спокойно зарабатывала, просто выучив пару параграфов в месяц. И уж точно не было Кетино Думбадзе — отличницы с белыми бантами.
Школьницей я часто чувствовала к себе какое-то особое отношение. И порой все это очень надоедало. Дело было не всегда в повышенном внимании, а скорее, в каких-то довольно глупых моментах. В большинстве своем учителя были у меня хорошие. Но находились и те, кто мог, к слову, спросить по поводу хорошо написанного сочинения: тебе папа помог? Представить только Нодара, который сидит и пишет вместо меня школьное сочинение!
Нечто подобное продолжалось и в университете. Нас на курсе было несколько студенток, у которых были уже семьи, дети. И каким-то образом однажды мы получили тройки по логике. А значит, лишались стипендии. Что делать, пришлось обратиться в деканат. Написали заявление о том, что молодым мамам стипендии просто необходимы. И тут секретарша мне говорит — у тебя папа миллионер, зачем тебе стипендия? Но при чем здесь папа? Да и что за постановка вопроса — миллионер!
Я обижалась. Да, достаток в доме существовал, но у меня никогда не было чего-то большего, чем у моих друзей и одноклассников. Их тоже возили на машине в школу, у них тоже появились джинсы в 10 классе. Ничего особенного, из ряда вон выходящего. Мои друзья даже больше, чем я, путешествовали. Я же всегда оставалась рядом с семьей. Мы всегда выезжали куда-то вместе.
Училась я в университете на филологическом факультете, в группе переводчиков. И понемногу, для себя, переводила на грузинский рассказы Чехова, стихи папиных друзей — Евгения Евтушенко, Беллы Ахмадулиной… Но Нодару об этом не говорила, потому что
мне было неудобно, я стеснялась. Однажды у нас в вузе проводился литературный вечер, на котором я должна была выступать со своими переводами. И была абсолютно не в курсе того, что Союз писателей пригласил на мероприятие папу! Нодар, конечно, пришел со своими друзьями. Для общества это были знаменитые литераторы, а для меня — просто дядя Гурам, дядя Джансуг. Всего человек 20. Они все сидели в первом ряду.И вот объявляют: со своими переводами выступит Кетино Думбадзе. Я ужасно перенервничала! Еле-еле вышла на сцену. У меня была тетрадка — мне пришлось вырвать из нее нужные листочки, потому что перелистывать их просто не могла. Начала читать, не глядя в зрительный зал. Прочла одно стихотворение, другое, третье. Стою, колени дрожат. Подняла глаза — а папа прямо передо мной сидит и у него по щеке бежит слеза. Я была безумно рада! Потому что он мог и свистнуть, если бы ему не понравилось.
После того памятного литературного вечера Нодар попросил меня показать и другие переводы. Я на тот момент занималась чеховской «Скрипкой Ротшильда». Папа подсказал, как лучше подойти к некоторым моментам. Но главное — ему понравилось, он отметил, что я правильно выбрала профессию, и у меня есть писательское чутье. Впрочем, сама я писать не смогла бы. Трудно создать что-то свое, когда дома перед глазами такой автор… Так что в моем случае переводы оказались верным ходом — они давали возможность не отдаляться от литературы. Позже я занялась журналистикой, пошла работать на телевидение, у которого уже совершенно иная специфика.
Настало время, и я пришла к папе и объявила, что влюблена. Папа на это сказал: ты что, прямо из «дзвели бичеби» (непереводимое выражение, дословно — «старые парни», близкое по значению — «братва») в невесты? Дело в том, что я очень дружила с мальчишками. Их сленг и манеры, конечно, не перенимала, но общий язык находила лучше, чем с девочками.
А потом привела домой своего будущего мужа, Гогиту, и познакомила его с папой. Помню, вскоре после этого Джансуг Чарквиани позвонил Нодару: «Я слышал, Кетино замуж выходит! Наша малюсенькая девочка, наша Кетино — замуж?!!». Мне ведь всего 18 лет было. А Нодар ему ответил: «А что делать, такого хорошего мальчика она ко мне привела, не смог отказать!».
Папа и Гогита подружились, мой муж ему сразу понравился. Он тоже человек с чувством юмора. И я счастлива в браке…
Часто перечитываю произведения Нодара Думбадзе. Я ведь готовлю к печати новые издания, общаюсь по интернету с читателями. Но главное, что как Колумб — постоянно открываю все новые и новые эпизоды, необычные стороны, которых прежде не замечала, не помнила. А ведь есть еще стихи, которые писались папой для Мананы и для меня, а потом и для наших сыновей. Мои внучки удивляются все время: «Кетино, почему ты плачешь?». А я их не могу читать спокойно…
Папа абсолютно ничего не выдумывал. И он очень похож на свои книги. Нодар был таким же добрым, как его герои, с таким же чувством юмора.
Папе нравились переводы его произведений — его ведь и переводили, и ставили много, часто, издавали в 68 странах. Но сам он путешествовать за границу не стремился. Почему — не знаю, никогда об этом его не спрашивала. Может быть, потому что долго болел. Впрочем, он побывал в США, в Англии, в Москву летал на съезды писателей или партийные. Но никогда не разъезжал так, как многие его друзья.
Уже в 40 лет он перенес первый инфаркт. Тогда весь Тбилиси буквально стоял на ногах, переживали его друзья, родные, просто знакомые и даже незнакомые люди. Потом — второй инфаркт. Ему старались помочь оправиться от болезни. Друг Нодара и его тезка, художник Нодар Малазония, принес краски и кисти. Рисование стало своего рода терапией. Работы эти сохранились, сегодня они украшают стены папиного рабочего кабинета.
Конечно, я тоже переживала за его здоровье. Но тогда казалось что папа был очень взрослым и даже старым, что в 40 лет такое случается. А теперь смотрю по-другому — через три года я сама буду уже папиной ровесницей. Он был таким молодым…