Близкие люди. Мемуары великих на фоне семьи. Горький, Вертинский, Миронов и другие
Шрифт:
Мама писала картины и зарабатывала тем, что их продавала. Ее тема была — окружение Горького. Ее работы и сейчас находятся в музеях Горького.
А вообще мама хотела быть актрисой. Когда из Турции приезжал Ататюрк, мама танцевала перед ним «барыню». Она очень хорошо танцевала. Ататюрк был в восторге и подарил маме букет цветов.
Вместе с Лидой Шаляпиной, дочерью Федора Ивановича, мама мечтала о сцене. Они были знакомы с Рубеном Симоновым. И собирались все вместе поступать в студию к Вахтангову. Но Лидочка уговорила маму ехать за границу с Горькими: «А в вахтанговскую студию потом поступим».
В итоге
Тогда в Сорренто все художники собрались — Бенуа, Борис Шаляпин, Валентина Ходасевич. Выходили на пленэр, писали. И мама увлеклась. Ее обучили каким-то основам живописи, и она стала художницей. Как-то сразу все пошло хорошо, стало получаться.
Очень ведь талантливые мастера с ней работали. Борис Шаляпин, сын великого певца, был очень хороший портретист, женщины на его полотнах выходили еще красивее, чем в жизни. Скульптор Сергей Коненков приезжал. Он, кстати, сделал мой первый бюст, когда вернулся в СССР. Я ходила к нему в мастерскую на Тверском бульваре, позировала. А потом он и бюст моей Ниночки, старшей дочери, сделал. (Сегодня эта работа Коненкова выставлена в Третьяковской галерее на Крымском валу. — Примеч. И.О.)
А уже снова оказавшись в Москве, мама занималась с Павлом Кориным.
О прошлом она вспоминать не любила. Была пуганая, что ли. Так же, как и я.
Я ходила в школу, когда шел Третий Процесс, во время которого Ягода и Крючков признались в убийстве Горького и моего отца.
Верила ли я в это? Сталину Максим, конечно, мешал. Он же был единственным, кто был как-то связан с внешним миром, все другие связи уже были перекрыты. Петр Крючков, секретарь дедушки, был явно окружен теми, кто диктовал — кого пустить к Горькому, а кого нет. Уже охрана была.
А Максим и Костя Блеклов, его друг ближайший, видели, что делается в стране. Тогда уже кое-кто начинал понимать истинную картину происходящего.
Дедушка вряд ли был в курсе. Потому что был совершенно оторван от внешнего мира. Папа же был искренний коммунист, в свое время бывал запросто у Ленина. У меня есть папина книжка и там записаны телефоны Ленина, Дзержинского. Кстати, Ленин и заставил папу поехать с дедушкой за границу, сам Максим не хотел уезжать. Потом бабушка на Ленина из-за этого была очень сердита. Папу фактически назначили быть тенью Горького, и его собственная жизнь оказалась сломана.
Он был талантливым человеком, хорошо рисовал, писал. Но что делать — любил выпить. Была у него такая беда, свойственная русскому человек. И на этом сыграли. Особенно нарком НКВД Ягода.
Вранье, что Ягода любил маму. Она сама мне рассказывала о том, как все было на самом деле. Когда ей уже плохо было, она мне о многом говорила: «Ты должна знать… ты должна знать…».
Главная трагедия в нашей семье случилась после того, как мы вернулись из Италии в Советский Союз. Лучше всего о жизни дедушки в СССР сказал Ромен Роллан, когда гостил у нас в десятых Горках. «Медведь на золотой цепи». Это в его воспоминаниях написано.
Медведь на золотой цепи — и этим все сказано! Когда дедушка захотел обратно уехать в Италию, Сталин его не отпустил: «Зачем Вам Сорренто, у нас Крым есть, мы вам там дачу предоставим».
Конечно, дедушка понял, что это тюрьма.
Все же знали, зачем его Сталин вытащил из Италии в Москву: он хотел, чтобы Горький написал о нем книгу. Это была его просто идея-фикс. Сталин сам ему материалы даже присылал, архивы.Дедушка не говорил «нет», но тянул. В итоге им ни строчки не написано. Я думаю, он просто для себя решил, что писать о Сталине не будет.
Горький ведь не был совсем уж наивным человеком. Хотя реальных связей с внешним миром в последние годы у него и не было.
Мама ездила с ним на Соловки. Хотела своими глазами посмотреть, что творится. Но там ведь все было подготовлено. Одна только история вне сценария приключилась, с газетой. Заключенный попытался показать, что все подстроено — на виду у всех сидел и читал газету, которая была повернута наоборот: «Правда» было написано снизу вверх. И мама с дедушкой, конечно, все поняли. Но сделать уже ничего не могли…
В маминой семье было восемь человек детей, одна даже приемная девочка. Детьми они жили в Томске. Введенские была их фамилия. И когда стали вырастать, то, конечно, разъезжались, кто куда. Мама с родителями, она младшая была, оказалась в Москве.
В основном все Введенские становились врачами. Только мамина сестра Вера выбрала для себя профессию дорожного строителя и окончила технический вуз. Жила она в Ташкенте, где ей выделили огромный кусок земли.
Замужем Вера была за Михаилом Яковлевичем Громовым, дядей знаменитого летчика Михаила Громова, который в Америку летал. Он был математик, преподавал в институте.
В июне 1941 года началась война. Мы об этом узнали, когда отправились с мамой на площадь Маяковского. Вдруг видим — возле громкоговорителей народ собирается. И тут выступил Молотов и сказал, что началась война. Мы тут же побежали обратно к себе на Малую Никитскую.
Очень быстро встал вопрос — как быть. Тут-то Верочка и пригласила нас с мамой к себе в Ташкент.
Перед отъездом мы зашли навестить самую близкую мамину подругу. Ее звали Настя Пышкало, она пела в Большом театре. Особенно мне запомнилась ария Леля из «Русалочки».
Пышкало — это ее девичья фамилия. У Насти было два инфаркта, она находилась дома в очень плохом состоянии. Ни о каком отъезде для нее ни шло и речи. Потому мама и сказала: «Давай поедем, простимся с Настюшей».
Мы поехали к ней на Остоженку. Она лежала в кровати, медицинская сестра за ней смотрела. Сидели, разговаривали, вспоминали что-то. Она в Сорренто, кстати, приезжала, когда мама и папа там жили. Так что было что вспомнить. А потом Настя вдруг обращается к маме: «Тимошенька, пойди на кухню, приготовь нам чайку». Мама, конечно же, тут же поднялась и пошла готовить чай.
А Настя подзывает меня, показывает ладонью, чтобы я присела к ней на кровать. И шепотом говорит: «Все-таки кто-то должен это знать». И рассказала мне, что маме сделал предложение Сталин, и она твердо ответила ему «нет».
«Будь рядом с мамой и следи, чтобы ей не было очень плохо. Потому что теперь может произойти все, что угодно».
Она быстро мне все это сказала, а когда мама вернулась с чаем, то мы сделали вид, что никакого разговора между нами не было. Я поправила Насте подушку и вернулась на свое место.