Блог

— Или наркотиков, — вслух добавил Хьюго, взял со столика сок и подошел с ним к окну. Щурясь на солнце, он попытался в деталях припомнить события, предшествовавшие его появлению в репродукционном боксе. Он поздно проснулся, потому что накануне засиделся допоздна на работе с заказчиком, заходил в зоомагазин, купил корм для аквариумных рыбок, долго гулял по парку, болтая с другом по телефону, обедал в «Шанти» на Мясницкой. «Шанти». Один из трех ресторанов, сохранившихся в мегаполисе еще с начала века. Именно там он окончательно решил пройти репродукцию. К решению подтолкнули отнюдь не настойчивые напоминания семейного врача, не проплаченный заранее бокс, а приближающийся отпуск. Не хотелось перед детьми выглядеть хуже других курортников. Это был его второй биопереход. Первый он пережил еще до женитьбы. Ему исполнилось 57, а женщину своей мечты он так и не встретил, плюс за три года до этого он побывал в аварии и повредил сухожилие на правой руке. Уже тогда ему эта рядовая для большинства жителей планеты показалась крайне неприятной. Еще несколько месяцев его не покидало ощущение, что он забыл что-то чрезвычайно важное. К слову, и в этот переход что-то забылось. Хьюго никак не мог вспомнить, какая была вчера утром погода. Что осень, понятно. Но дождливое или сухое, теплое или прохладное? Было солнце или нет? Или это было не важно? Впрочем, какая теперь была разница? И было-то не с ним. Ну, так или иначе...

Ровно через год после репродукции Хьюго познакомился с милой девушкой Анной. Девушка представляла в качестве юриста интересы своего клиента. Что он делал? Да, модель парка развлечений, для строительства в условиях Крайнего Севера. Анне тогда исполнилось 20. Прошло 14 лет, но он по-прежнему в деталях помнил их первый «не деловой» разговор.

— Почему юриспруденция? — спросил он.

— Мой дедушка служил в австрийской налоговой полиции, — ответила она. — Дедушка настоял, чтобы родители поехали работать в Россию. Отец сомневался, но дедушка настоял, и они выжили.

— Выехали до удара? — понял он.

Анна утвердительно кивнула головой.

— Ты выйдешь за меня замуж? — неожиданно даже для самого себя поинтересовался он.

— Почему так быстро? — улыбнулась она.

— Берегу каждую минуту, — признался Хьюго.

И она согласилась. Характер.

Хьюго сделал глоток сока и отошел от окна.

Интересно, он «настоящий» рассказал ей о себе «втором»? Нет. Не рассказал. Иначе... А что иначе? Ничего. Он у нее есть. И дети... Дети! Может быть, не стоило вспоминать?

Хьюго сел на стул у стены и запрокинул голову.

До женитьбы он и представить себе не мог, что превратится в трепетного папашу. Нет, разумеется, в перспективе он намеревался испытать весь традиционный набор родительских чувств, но с появлением первого ребенка что-то изменилось в окружающем мире. Появился принципиально новый, безусловно важный мотив для жизни. Как повел бы себя старший сын, если бы узнал, что есть он «второй»? Миша такой серьезный для своих 13 лет мальчик. Что сказала бы семилетняя дочь? Наверное, она бы напугалась. Она нежная, впечатлительная девочка. Ей ни при каких обстоятельствах нельзя сделать больно.

Хьюго поднялся со стула и вернулся к окну. Взялся за ручку замка и попробовал открыть. Окно легко открылось. Он перегнулся через подоконник и посмотрел вниз. Около сотни этажей. Верная смерть.

Почему в комнате, где может находиться потенциальный самоубийца, можно легко открыть окно?

— Странно, — опять вслух произнес он.

— У каждого должен быть выбор, — раздалось у него за спиной.

Тест Эрато

Когда-то эти смешные суеверия я выразил словами персонажа своей пьесы — Максимилиана Столпника: «Мне гадалка нагадала, что я создам девятьсот девяносто девять достойных, законченных произведений, поэтому стихи не пишу. Стихи тоже считаются».

Поэзия — это поэзия. По качеству поэтического слога несложно и авторский «уровень допуска» выяснить. Бывает, автор начитанный, и гражданская позиция у него имеется, а песни от него не допросишься. Докладами ограничивается о состоянии современной литературы. Но докладами душу не насытишь — сухомятка. Душа до пиров охоча. А на пирах поэзия — первое блюдо, перед экстатическим танцем хорезмийской хромоножки.

Помню свое первое стихотворение:

По стеклянной плоскости ходят горы ватные,

ходят горы ватные

в дали невозвратные.

Лет десять мне было, и я жил в деревне у бабушки, где учился в школе за три километра от дома. И каждый день я возвращался после уроков через поле, над которым осенью и весной неторопливо ползли пепельные громады грозовых массивов. Вот малышу ангелы и навеяли.

Следующий свой поэтический опыт я произвел уже перед выпускными экзаменами. К тому времени я уже определился с будущей профессией и дотошно исследовал все доступные способы самовыражения. После непродолжительных экспериментов с рифмованными форматами, я пришел к выводу, что поэзия может нести вспомогательные функции в творческом процессе, однако несомненно подлежит искусственной имитации. В подтверждение своей теории я на скорую руку организовал несколько композиций, стилизованных под «золотой» и «серебряный» век. Получилось предсказуемо хорошо:

Скажи мне что-нибудь, скажи,

В твоих устах пустяк — загадка,

Коньяк, в закуску шоколадка,

Намек и сердцем на ножи.

Скажи мне что-нибудь, скажи,

Не голос слушаю, но звуки,

В предчувствии прекрасной муки

Словами голову вскружи.

Скажи мне что-нибудь, скажи,

Тут не придумаешь некстати,

В четыре шага от кровати

И в четверть шага от души.

Было лестно через несколько лет узнать, что композитор Таривердиев (Царствие ему Небесное) написал музыку на вышеприведенные строки, о чем мне сообщила теща, вернувшись как-то с его концерта в Доме ученых.

Или:

Зима, декабрь, все идет.

Года, часы, недели.

Из конфетти пурга метет и ватные метели.

На тополях пустые гнезда,

Тоска игрушками звени,

Срывай серебряные звезды из алюминиевой фольги.

Удовлетворившись результатами проведенных исследований, я отложил поэзию до случая и обращался к ее помощи большей частью по нуждам бытового характера. Так, предположим, дабы сберечь силы на мелких мировоззренческих декларациях, я сложил свой гимн, который годами использовал по случаю, вместо тоста.

Я иду с канделябром мимо мусорных куч,

Я изыскан в манерах, я духами пахуч.

Меня ждет королева, с балдахином кровать,

Я иду с канделябром, мне на все наплевать.

От природы отличаясь завидным трудолюбием, но не презрев юношеские утехи, я сочинил нечто беспроигрышное, неоскорбительно лишая объект вожделения объективности, если оная вообще существует.

Ваши речи до боли земные,

Ваши ручки способны на шалость,

Ваши глазки настолько пустые,

Что невольно рождается жалость.

Но Вы что-то сумели нарушить

И я стал белый свет ненавидеть.

Почему мне Вас хочется слушать,

Почему мне Вас хочется видеть?

Все что можно на свет извлекая

Из немногих непознанных истин,

Мне открылась одна — но какая!?

Ты же любишь, Иван Охлобыстин.

Вышеприведенное сочинение экономило мне от получаса до недели, в зависимости от характера и воспитания барышни. Не премину заметить, что воспитанные девушки экономили времени значительно больше, отчего ценились выше. Особенно волоокие выпускницы Московской консерватории и смешливые слушательницы Высшей школы КГБ.