Блуда и МУДО

– Боря, а почему вы спрашиваете? – Милена искоса глянула на Моржова. – Разве вы сами не знаете? Ведь вы – успешный человек, не так ли? Хоть и делаете вид, что разгильдяй. Но ваши картины стоят очень дорого.

– Да что вы! – отмахнулся Моржов. – Я всё равно всего лишь нищий, который, правда, может позволить себе не воровать и не просить милостыню. Кроме этой возможности, у меня ничего нет.

У него была единственная амбиция – рисовать. В реализации этой амбиции помешать ему можно было только каким-нибудь чересчур ужасным способом: посадить в тюрьму, отрубить руки, выколоть глаза. На такое решилась бы далеко не каждая система, да и на фиг это ей? Ведь он даже не иконы и не голых баб рисовал, а так – городские углы, еловые стволы, рельсы и шпалы… Реализация амбиции приводила Моржова к успеху мгновенно, едва только он брал в руки кисть или карандаш. И ему повезло – пластины продались. А могли и не продаться. Но он не перестал бы их закрашивать, как спокойно закрашивал их и до продажи, и без продажи. Хотя без продаж вряд ли кто посчитал бы его успешным художником. Значит, успех – это вовсе не реализация амбиций. Это бабло. Успех становится реализацией амбиций только в том случае, когда амбиции – нарубить бабла.

Суть успеха Моржов сформулировал бы иначе. Успех – это конвертация своего ресурса в житейские блага. Ресурсом Моржова была живопись. Продажи на «Староарбатской биеннале» стали конвертацией ресурса в деньги, в эквивалент житейских благ. В гостинице «Украина» Моржов снял на всю ночь двух проституток и трахался с видом на Государственную думу, и все вокруг вдруг сразу поняли, что Моржов – очень успешный художник.

А вот Милена хотела благ. Успех для неё был тождествен благам. Блага же она получит только из-под Манжетова. Чтобы попасть под Манжетова, Милена задействовала свой ресурс – молодость и красоту. В общем, ничего особенно аморального – спят друг с другом, ну и пускай спят. Она – не замужем, он не женат. Кому мешают-то? Никому. Но для Милены это всё равно выглядит как карьера через постель. И никак по-другому. Конечно, обидно. И на помощь приходит Пиксельное Мышление.

Его очки преломляют светопередачу. И всё уже становится красиво: ресурс Милены – её компетентность; успех – пост директора Антикризиского центра. А чтобы не мучили сомнения в правильности светопередачи очков, надо просто убедить себя в том, что она правильная. Без доказательств. Надо поверить, как в бога, в эту правильность, то есть в свою правоту. Так что причиной ПМ всегда и является установка на успешность.

И хрен бы с ним, с этим ПМ. Пусть каждый верит в то, во что хочет. Моржов, как атеист, не возражал. Но в ипостаси идеологии Пиксельное Мышление превращалось в гламур, а в гламуре его любимое занятие – изображение обнажённых женщин – выглядело банальной эротикой, если даже не порнографией. Моржову это было неприятно, но он бы стерпел, перемогся, ограничился бы циклом «Изгибы» и обошёлся без цикла «Ветер и юбки». Хуже было то, что при Пиксельном Мышлении вообще весь порядок жизни превращался в порнографию. В ДП(ПНН). Короче, в сплошную блуду.

Милена молчала, и Моржов тоже молчал.

А что он должен был сказать Милене? «Позор!» – и раскрыть ей глаза? У него, у Моржова, не получится. В желании благ он не видел ничего предосудительного, а выбор своего мужчины, вопреки всем тендерам, Моржов считал главным выбором в жизни женщины. И жаль, что Милена сделала ставку на Манжетова, а не на него. Если бы Милена мыслила не пиксельно и по-настоящему выбирала между ним и Манжетовым, Моржов на её глазах распотрошил бы Манжетова на восемь Чебурашек. Но в пиксельном мире, желая взять Милену, Моржову придётся выстраивать свою пиксельную иерархию, чтобы в её ценностях Манжетов оказался хуже него.

С Сонечкой всё было просто. Моржов сказал ей: «Нельзя!» – и Сонечка послушалась. С Розкой получилось посложнее: пришлось поиграть с Сергачом в поддавки. Но Милена – не Сонечка и не Розка. На Милену не цыкнешь, как на Сонечку, и не ткнёшь её носом в дерьмо, как Розку. Зато Милену можно спровоцировать. Сыграть на её тяге к пиксельной справедливости. Не зверь же Милена. Хороший и порядочный человек. И даже ведь не дура, хоть и рассуждает только в формате ПМ. Пиксели – это всего лишь форма организации мышления, а не его содержание. В пиксель можно обратить и очень умную мысль, и давно захватанную банальность (правда, в виде пикселя умная мысль через какое-то время тоже станет захватанной банальностью, но это уже другая проблема). А Милена всем хороша. Одна беда – мозги набекрень.

Дорога подошла к заброшенной ферме. Несколько длинных одноэтажных зданий из белого кирпича стояли посреди заросших бурьяном мусорных куч. Выбитые окна казались ввалившимися от страсти глазами, а разруха – свидетельством непонятного исступления, когда окружающий мир безразличен. Дорога проскользнула между котлованом, на дне которого пылала лужа, и остовом комбайна с торчащими ржавыми бивнями. Казалось, что это не комбайн, а скелет древнего мамонта, которого упыри хотели выкопать в карьере у деревни Цепочкино.

– Давайте передохнём, – предложил Моржов Милене. – Вон там, на плите, наверное, можно посидеть.

Они подошли и уселись на бетонную плиту напротив одного из строений. Сквозь дыры в крышах и сквозь пустые окна носились какие-то птички, всполошившиеся от появления людей. Моржов придвинулся поближе к Милене.

– Давно хотел это сделать, – сказал он, наклонился и нежно поцеловал Милену в щёку.

Милена опустила голову, скрывая довольную улыбку понимания.

– Боря, у вас же там с Розой какие-то отношения, – игриво и укоризненно напомнила она.

– А у вас там с Сашей какие-то отношения, – в тон ей ответил Моржов.

Милена вздохнула и посмотрела на Моржова.

– Ведь вы всё уже знаете, Боря, – сказала она виновато и с сожалением.

– И вы теперь всё знаете, – ответил Моржов.

– Тем не менее… Не надо ничего. Хорошо?

– Не хорошо, – тотчас насмешливо возразил Моржов, вытащил сигареты и принялся закуривать.

Милена ждала.

– А почему у нас решения принимают женщины? – наконец спросил Моржов, щурясь от дыма и солнца.

– Потому что очень немногие мужчины способны на это, – спокойно пояснила Милена.

Нагло улыбаясь, Моржов пожал плечами.

– Достаточно одного. И я могу указать на него пальцем прямо сейчас.

– Третий раз встречаемся, а как зовут тебя – не говоришь. – Алёнушка хмыкнула. – Шпион ты, что ли?

– Борис, – представился Моржов.

Сейчас он заказал Сергачу именно Алёнушку, а не любую девчонку, какая подвернётся. Чёрт его знает почему. Хотелось увидеть её, и всё. Не надо никаких новых знакомств. Так, наверное, человеку, имеющему свой дом, иногда хочется просто отключить телефон, запереть дверь и задёрнуть шторы.

Несмотря на то что в Троельге прямо при Моржове Сергач не по-детски облажался, Алёнушку он всё равно привёз сам. Для него деньги были – одно, а самолюбие – совсем другое, и одно с другим не пересекалось. Правда, забирая деньги за Алёнушку, Сергач гримасничал и подмигивал больше обычного, словно всеми своими ужимками намекал: «Ну, Борян, мы и намудили тогда… Я потом уссался – не могу!»

– А куда мы пойдём? – спросила Алёнушка, оглядываясь.

Они стояли на набережной Пряжского пруда.

– Суббота, все блядские места заняты, – сказал Моржов.

– Опять, что ли, на велике кататься будем?

– Нет. Сегодня – на лодке.

– Ты чего? – испугалась Алёнушка. – Какая лодка? Я плавать не умею! Я на лодке трахаться не буду!

– Можно подумать, ты на велике трахалась, – буркнул Моржов. – Мы просто так поплаваем, без траханья. Я же импотент-извращенец, ты забыла?…

Моржов чуть не шлёпнул сам себя по затылку – ну кто его за язык-то тянет?…

– А-а, – с облегчением припомнила Алёнушка, – точно. Я забыла. Чо, всех-то не запомнишь ведь.