Бобби фишер идет на войну
Шрифт:
— Дик, я посылаю президентский самолёт в Исландию за Бобби Фишером. Сделай одолжение: как только он сядет в него, постарайся, чтобы самолёт угнали на Кубу.
Виктор Джакович вспоминает чувства, царившие в день завершения матча:
Когда он выиграл для Америки шахматную корону, нашей первой реакцией была не гордость. Нашей первой реакцией было облегчение, что всё наконец закончилось. Второй — мы победили! Америка победила. Наш парень — чемпион. Победитель, родившийся и выросший в США, — это было нечто. Но самое первое чувство — огромное облегчение. Испытание оказалось суровым.
Однако сложно возразить, что самой распространённой точкой зрения на матч было восприятие его как эпизода холодной войны. Новый чемпион рассматривал это именно
Это действительно борьба свободного мира против лгущих, изворотливых, лицемерных русских... Сражение между мной и Спасским — микрокосм мировой политической ситуации. Они всегда говорят, что мировые лидеры должны вести борьбу лицом к лицу. Именно это мы и делаем — но без бомб, сражаясь на доске.
Западная публика также была убеждена в геополитической значимости сражения — письма, выражающие мнение подобного рода, наводняли местную и национальную прессу. Дональд Кёртис из Коннектикута писал в «New York Times»: «Шахматы гораздо важнее для миллионов людей за границей, нежели в Соединённых Штатах. Победа мистера Фишера может впечатлить их больше, чем все торговые и военные договоры или договоры о помощи, вместе взятые». То же утверждал редактор «New York Times» в своей колонке, сравнивая произошедшее с советскими достижениями в космосе: «Несомненно, потеря Спасским титула может рассматриваться как огромный национальный регресс, спутник наоборот». Перед первой партией «Washington Post» писала: «Победа Фишера наносит удар по основам советской идеологии». Даже десятилетия спустя многие персонажи нашей истории совпали во мнениях. Для исландского оператора Гиссли Гестссона это был не просто шахматный матч: «Это была битва за умы людей по всему миру — ведь сражались супердержавы. Думаю, шахматам было обидно, что их использовали таким образом».
Стереотипные контрасты между «мы» и «они» можно найти во многих статьях и книгах современных писателей — это отражает период, в который они жили. Переводчика советского посольства Валерия Шаманина приводили в качестве примера отсутствия у советских чиновников человечности. Фрэнсис Уайдхем, один из авторов экспресс-отчёта о матче, считал Шаманина похожим на манекен. (Однако насколько оживлённым должен быть профессиональный переводчик? В обычной жизни Шаманин полон теплоты и энергии.)
По словам Брэда Дарраха, Шаманин был «одним из числа псевдоофициальных советских чиновников, чьи лица казались восстановленными до человекоподобной формы после смертельной травмы». Он отмечал, что советская делегация ходила гуськом; все были невыразительными и необщительными, «как финалисты в соревновании на самоуничижение». Все, за исключением Спасского и ещё Крогиуса, чья выразительность для жителей Запада казалась даже пугающей; он напоминал персонаж из фильма ужасов: психолог, плетущий интриги и с жестокой проницательностью ведущий героя к провалу. Ефим Геллер, даже с точки зрения советских современников, не говоря о западных репортёрах, необычайно подозрительно относился к Западу, и корреспондент ТАСС Александр Ермаков называл его «мистер Нет» за нежелание делиться информацией даже с советским государственным агентством печати.
То, как «Sunday Times» воспринимала двух соперников, позволяет понять, в какой степени реальность искажается через призму идеологической конфронтации: «Оба они отлично подходят для своих ролей. Фишер — строгий индивидуалист, авантюрного склада, иногда безрассудно поступающий как в жизни, так и на шахматной доске. Спасский — более приятный тип советского чиновника, осторожный, уклончивый, труднопостижимый».
В Спорткомитете скептически отнеслись бы к мысли о Спасском, как о «приятном чиновнике», но для Москвы и советского блока матч Фишер — Спасский тоже являлся столкновением систем. Естественно, за помешательство американца на деньгах нёс ответственность капитализм с кровавыми когтями, хотя в речах о способе, которым Фишер снял сливки с матча, нетрудно услышать завистливые нотки. Чиновники беспокоились, что это может изменить отношение советских игроков к деньгам, сделает их менее подконтрольными
государству и отвратит от социалистических приоритетов.Но даже если поначалу всё обстояло так, после открытия матча идеология ушла в тень. Поворотной точкой стала катастрофическая третья партия, после которой советская пресса погрузилась в конструктивный шахматный анализ с намёками на то, что чемпион сам виновен в своей неудаче. Матч занимал второе место после Олимпиады из-за малых валютных средств и журналистских ресурсов. Расходы на содержание Ермакова были строго ограничены; он нашёл жилье для студентов и готовил себе сам. Заданием корреспондента ТАСС было передавать в Москву ходы; редакторы практически не интересовались смешными историями, драмами и человеческими судьбами, так занимающими западных журналистов, — сообщались только основные факты.
Комментарии в советской прессе говорили о недовольстве гроссмейстеров уровнем игры Спасского. Хотя события, связанные с Фишером, освещались мало, американский журналист в Москве Роберт Кайзер был удивлён свободой обзора самих партий:
Все в России прикованы к этому событию... Эгоистичный, непредсказуемый американец вызывает здесь изумление, но при этом является объектом восхищения. Его ходы, равно как и ходы Спасского, даются в редкой форме репортажа — живой и яркой журналистике. Гроссмейстеры пишут прямо, открыто, больше в стиле американских политических комментариев, нежели по стандартам советской прессы. Такие фразы, как «Спасский грубо просчитался», могут казаться нормальными для американского читателя, но советскому это бросается в глаза.
Среди экспертов на парковых скамейках также царила свобода слова, и другой американский журналист слышал мрачные фразы: «Спасский играет, как сапожник».
В течение двух третей матча его выдающееся положение на страницах газеты «Известия» постепенно сходило на нет. После семнадцатой партии логотип ФИДЕ рядом со статьей был убран (возможно, в знак официального неодобрения Международной федерации, возможно, для того чтобы сделать матч менее заметным, или по обеим причинам сразу), равно как и имя автора, гроссмейстера Давида Бронштейна, комментировавшего партии. Последний репортаж ТАСС был затиснут в нижний левый угол спортивной страницы, тогда как фотографии советских атлетов и гимнастов сразу бросались в глаза. Он состоял из одной колонки в одиннадцать строк:
Не придя на доигрывание, Спасский подтвердил своё поражение в отложенной накануне двадцать первой партии чемпионата мира по шахматам. Решение объясняется тем, что, как показал анализ, дальнейшее сопротивление белых бессмысленно. Таким образом, Фишер выиграл матч со счётом 12,5:8,5 и завоевал титул чемпиона мира.
Газета «Советская Россия» поместила известие о переходе титула в чёрную рамочку, словно некролог. Но теперь всех интересовали мюнхенские Олимпийские игры, и причины на это были. Когда Фишер завладел титулом, русский спринтер Валерий Борзов отнял у бегунов США звание самого быстрого человека на планете. Никогда прежде американцы не становились чемпионами мира по шахматам, и русские никогда не выигрывали олимпийскую стометровку (Павлов как будто подгадал).
Снижение внимания к шахматам было вполне ожидаемым. Роль советской прессы состояла в отражении официальной позиции, а не в удовлетворении запросов читателей. Учитывая силу, с которой Фишер бросил вызов советской гегемонии, ответная реакция журналистов была очень тихой из прагматических соображений. Важно, что в ней не содержалось ни политических заявлений, ни обвинений Запада. Хотя потеря титула явилась ударом, она рассматривалась как внутреннее шахматное дело, а не как событие политической или идеологической значимости.
Это было не время для лишних разногласий с США. Далёкий от того, чтобы считаться столкновением Востока и Запада, чемпионат проходил в самый разгар разрядки международной напряжённости. В Европе, арене холодной войны, наконец-то начиналось послевоенное урегулирование — отложенное так надолго подписание мира после Второй мировой войны. Хотя практически все западные корреспонденты характеризовали матч Фишер — Спасский в терминах геополитики, они, как ни странно, ошибались. Матч мог казаться таковым с точки зрения публики и прессы, но в Кремле и в Белом доме демонстрация силы не стояла на повестке дня.