Бочка но-шпы и ложка яда

На подходе к памятнику выяснилось, что нас успели опередить, плита была буквально завалена цветами. Мы внесли свою лепту в виде двух букетов роз, красных и белых, которые покойный так любил при жизни. Я всплакнула, разглядывая памятник, сделанный по эскизу супруга, когда он еще не оригинальничал и намеревался упокоиться, как все. Черный мраморный крест высотой два метра, у основания череп, лавровый венок и надпись: «Спи спокойно».

В оригинальном проекте значилось: «От благодарного Отечества», но мы после некоторых раздумий решили, что Артемьеву стоило быть скромнее, и обошлись расхожим пожеланием.

— Я сегодня всю ночь глаз не сомкнула, — заявила Софья. — Все прислушивалась.

— И что? — поинтересовалась я.

Она пожала плечами:

— Ничегошеньки не слышала.

— Так, может, это хорошо? — неуверенно предположила я.

— Вот уж не знаю. Вряд ли Сусанне почудилось.

Если только она этого ночного гостя из вредности не придумала.

— Зачем?

— Ну.., чтобы внести в нашу спокойную жизнь необходимую интригу. Я вот что подумала: надо бы заняться кабинетом Артемьева, разобрать хлам, что он накопил за долгие годы.

Я невольно поморщилась.

— У меня на это совершенно нет времени.

— Я могу одна заняться.

— У тебя тоже времени нет.

— Придется найти.

— Мы же проверили: там нет ничего такого, что могло бы…

— А если этот придурок где-нибудь спрятал покаянное письмо?

— Бред, — отмахнулась я. — Артемьев очень дорожил мнением потомков. Вон какой памятник себе воздвиг.

— Короче, ключ от его комнаты теперь у меня.

Кстати, кабинет Артемьева весь этот год был заперт, но ключ торчал в двери. Я была уверена, что никому и в голову не придет совать туда свой нос.

Наталья была только рада избавиться от лишней работы, дети к кабинету отца никакого интереса не проявляли. Правда, один раз я застала там Кристину в обществе ее бойфренда. Я шла по коридору и обратила внимание, что дверь кабинета открыта, подошла и услышала, как Кристина что-то рассказывает своему другу — должно быть, решила, что знаменитый отец возвысит ее в глазах возлюбленного, вот и привела юношу в кабинет-музей имени отца.

— Поехали домой, — позвала Софья. — Дел невпроворот.

Мы зашагали к машине. Возле нашего лимузина притулилась старенькая иномарка, из нее выбрались необъятных размеров дама с фиолетовыми волосами и сухонький мужичонка неопределенного возраста.

Одет он был неопрятно, джинсы следовало бы постирать, на рубашке отсутствовали две пуговицы.

Дама также могла похвастать пренебрежением к своему туалету. Ворот трикотажной кофты растянут, рукава засалены, подол юбки спереди вздернут, и из-под подола нахально выглядывает комбинация.

Мы намеревались пройти мимо, но мужичок бросился ко мне, протягивая руки, точно собирался заключить меня в объятия.

— Лариса Сергеевна…

— Это что такое? — пробормотала Софья и на всякий случай закрыла меня грудью, сверля мужичка недобрым взглядом. Едва не натолкнувшись на Софью, мужичок досадливо крякнул и отступил в сторону.

— Позвольте представиться, — торопливо сказал он, стараясь смотреть исключительно на меня. — Хоботов Семен Васильевич. Я писал вам, и вы любезно…

— Да-да, помню, — вместо меня отозвалась Софья и протянула ему руку:

— Софья Андреевна, секретарь Ларисы Сергеевны. Ждем вас сегодня у нас в восемнадцать ноль-ноль.

— Благодарю, — разулыбался Хоботов и подтянул за руку пышнотелую даму. — Это моя супруга.

Рахиль Моисеевна.

— Очень приятно, — кивнула я и, помешкав, добавила:

— Разумеется, мы ждем вас вместе с супругой.

— Я в восторге от вашего мужа, — затараторила она. — Я хотела сказать, от его книг. В совершенном восторге. Я всегда говорила Семочке, Боря — гений, он достигнет многого. Правда, Сема?

— Да-да, дорогая. Моя супруга была очень дружна с Борисом.

— Он всегда показывал мне все свеженаписанное. Ах, какое это было блаженство сидеть возле камина и слушать его хрустальную прозу.

— Почему хрустальную? — удивилась Софья.

Дама замерла, приоткрыв рот. Сообразив, что дама на вопрос не ответит, я пробормотала:

— Извините, нам пора…

— Да-да, мы понимаем, — вновь затараторила дама. — Мы только заскочим к Бореньке, а потом к вам. Мы всегда его навещаем. Какая утрата для русской литературы, — всхлипнула она и извлекла из рукава мятый носовой платок. Хоботов тоже всхлипнул и посмотрел на меня с душевной мукой.

— Мы осиротели, — сказал он.

— Мы тоже, — совершенно серьезно ответила Софья. — Будет о чем поговорить вечером.

Хоботовы потрусили к могиле, трогательно поддерживая друг друга, а мы устроились в машине.

— Будут денег просить, не давай, — хмуро бросила Софья, поворачивая ключ зажигания. — Откуда взялся этот друг? — спросила она. Вопрос был риторический, но я ответила:

— Понятия не имею.

— Физиономия прескверная, рыльце остренькое, глазки злые, и весь какой-то скользкий. Очень похож на шантажиста.

— Только этого не хватало, — поморщилась я.

* * *

Как только мы подъехали к дому, на пороге появилась Наталья и радостно сообщила:

— Макс приехал. Ушел купаться. С полчаса как ушел. — Тут Наталья перешла на шепот:

— Серова тоже приехала. Пьет кофе на веранде. Думаю, Макс от нее сбежал. Прибыла в десять утра. Я сказала, вы в церкви, она отдохнула в своей прежней комнате.

— Поднимемся на веранду, надо поздороваться с Серовой, — со вздохом заметила я. Софья сочувственно кивнула, мол, ничего не поделаешь.

Вдвоем мы поднялись на второй этаж, дверь на веранду была распахнута, и я увидела Валентину Николаевну. Она сидела в плетеном кресле спиной ко мне. На ней был черный деловой костюм и рыжие мокасины, Валентина Николаевна называла это своим стилем.

Когда-то Серова училась вместе с моим мужем в Литературном институте. Слава пришла к ней гораздо раньше, чем к Артемьеву. Она писала сентиментальные романы, именовала себя прозаиком и, в общем-то, была вполне симпатичным человеком, если бы не одно, точнее, два обстоятельства. Кто-то когда-то сказал ей, что она красавица, и она в это свято поверила. Потом поверила, что она — серьезный писатель, и вела себя соответственно. Сейчас она уверенно приближалась к пятидесяти, располнела, сделала неудачную пластическую операцию и выглядела старше своих лет. Но она вроде бы этого не замечала, а ей никто не намекнул, и дама продолжала изображать роковую красавицу, томно поводила плечами, смотрела со значением, а говорила так, точно оставляла завещание потомкам.