Боец 3: лихие 90-е

— Да, — сказал он сумрачно, выслушав меня, — заварилась каша, мама-не горюй… Это, товарищи спортсмены, будет такая…

Видимо, он цензурного слова не подобрал, но в отличие от Танка не стал сквернословить при девушке. Лишь головой помотал. И продолжил так:

— Худо, граждане. Бывает хуже, но редко… Теперь, Боец, как бы тебя не сочли виновником всех проблем. Планшет растреплет, я его знаю. Он вообще-то не крыса, не подонок. Но дурак. Даже не дурак, а сперва делает в горячке, потом думает. Вроде бы и думать умеет, да не вовремя. Нет, чтобы спокойно поразмыслить — умеет ведь, ничего не скажу! Так нет же, дров наломает, только потом начинает мозгами шевелить… Вот он сейчас и понесет, что Заур Демида завалил, а Боец с Зауром заодно… и это все на фоне войны с вокзальными, да с Кареном, которых могут и выпустить, да если еще и москвичи сюда полезут… Короче! На два-три дня надо зашхериться прочно, а дальше жизнь начнет потихоньку показывать, что да как, там и кумекать начнем. Предлагаю следующее: едем на одну мою секретную хату, есть такая, никто не знает. Место тихое, отсидимся там. Это сейчас самое лучшее решение. Недалеко. Только машину придется бросить. По ней нас могут вычислить. Проедем на троллейбусе… а можно и пешком. Вы как?

Я вздохнул, вспомнив свою «девятку», горбом заработанную.

— Что вздыхаешь?

Я объяснил.

— Да, брат, — посочувствовал Степаныч. — Да что ж делать! Снявши голову, по волосам не плачут.

Ничего себе волосы… — подумал я, но спорить не стал.

— Слышь, братва, — подал голос Танк. — А может, машину бросать не надо? У меня одна телка есть… ну, девчонка. Она в частном доме живет. Загоню туда, сроду никто не найдет. У нее и отсижусь! А вас к тебе, Степаныч, подброшу, и сразу рвану к Наташке… ну, то есть к бабе этой. Надежный вариант, отвечаю!

Мысль моя за секунду провернула несколько раскладов. Будь Танк хоть немного иным, я бы и заподозрил его в корысти — что он сейчас сдаст нас Планшету, оставшемуся за Демида. В таком решении, бесспорно, могла быть зловещая логика. Да не надо забывать и про Михалыча, пока оставшегося в тени, но в любой момент способного оттуда выйти неизвестно с какими сюрпризами. То, что он будет безучастно наблюдать за криминальной войной в Ростове… ну, это вряд ли, мягко говоря. Так что решение сдать нас, нашу конспиративную квартиру Планшету — вполне разумное, если оставить за скобками моральный фактор.

Но в случае с Танком этот фактор играл самую важную роль. Простой, как кубометр древесины, пацан был не способен на предательство, я в этом готов поклясться. И даже не только из-за того, что у него не хватало ума на сложные расклады. Не хватало, это верно. Но суть не в том. Я убедился в его нравственных принципах. Своих не сдаем! — это правило Танк соблюдал свято, а насколько они, свои, хорошие или плохие — о том не задумывался. Главное, если кто стал для него своим, мог положиться на него, как на каменную стену. Не бросит, не предаст, не продаст — это сто пудов!

Наверное, так же рассудил и Степаныч, знавший Танка дольше меня.

— Ладно, давай, — согласился он. — Ну, тогда поехали.

Из предосторожности все же старик велел высадить нас за два квартала от дома, и мы пошли дворами под уверения Степаныча, что, мол, отлично отсидимся в его «берлоге», где есть запас продуктов на несколько дней… По дороге еще зашли в неболььшой магазинчик, взяли хлеба, макаронных изделий, печенья.

— Живем! — радовался Степаныч, как дитя. — Это у нас будет что-то типа автономки, вроде как на подводной лодке!..

Я с этим был вполне согласен, день-другой, а то и побольше мы, конечно, перекантуемся без проблем. Но что дальше? Дальше-то что?! — вот он, вопрос без ответа. Хоть я и говорил себе, что надо его пока отложить, как говорится, подумать об этом завтра — что-то он не откладывался, зараза.

«Берлога» Степаныча оказалась стандартной хрущевской «двушкой», и с точки зрения какого-нибудь сноба в самом деле это была берлога берлогой — все здесь, казалось, застыло на уровне где-нибудь 1981–1982 года. Стены, мебель, газовая плита на кухне, водопроводные краны… Мне, правда, это было ниже пояса, Лида, может, и скривилась бы от оскорбления эстетических чувств, но теперь на нее навалилась дикая усталость, что и понятно: она пережила запредельный расход энергии, и она, по ее словам, мечтала только о том, чтобы дойти до какой-нибудь кровати, упасть на нее, заснуть и спать, спать, спать, пока сама не проснется.

Мы не стали препятствовать ей в этом, отправили ее в дальнюю маленькую комнату, где она, упав на древнюю кровать, вырубилась, по-моему, на лету, еще не успев коснуться щекой подушки.

Степаныч усмехнулся, покачал головой, смотря на спящую девушку.

— Ладно, — сказал он. — Девка в трансе, понимать надо. Ладно, пошли, пусть дрыхнет, сколько влезет. Ты есть хочешь?

Я вдруг с удивлением осознал, что хочу. До этой секунды тоже, видимо, находясь в каком-то трансе, не думал об этом, а вот Степаныч спросил — и оказалось, что хочу. Что там хочу! Просто умираю с голоду.

— Пошли на кухню, — предложил он. — Если на скорую руку, так консервы только, зато сразу, открыл — и ешь.

Консервов у запасливого Степаныча на самом деле оказалась хренова туча, да еще и на выбор: тушенка, кильки в томате, «Завтрак туриста»… Поставили варить макароны, а пока открыли кильки и «Завтрак», оказавшийся смесью перловки с тушенкой — я налетел на консервы прямо холодные, чувствуя зверский голод, а Степаныч, как волшебник, неожиданно достал из холодильника бутылку «Столичной» и банку соленых огурцов:

— Давай-ка пропустим по маленькой…

— Не, Степаныч, ты что!

— Смотри, настаивать не буду. Но скажу от себя: сейчас это нормально. Как раз стресс снимет. Ты знаешь, — оживился он, — знавал я одного борца, тяжеловеса. Серьезный мужик, до сборной Союза, правда, не дотянул, но на союзных чемпионатах боролся регулярно, вроде бы даже до бронзы как-то дотянулся… Но ладно! Не о том речь. Так вот, он мужик был неглупый. Говорил так: у меня невосприимчивость к алкоголю. Мне поллитра водки — как слону дробина, даже не захмелею. Поэтому он почти и не пил. Но вот, говорит, отборюсь на Союзе, а там, представь, какая нервотрепка!.. Приезжаю, еду на дачу, там баня, все как положено. И вот говорит, там литра три замахивал, чтоб стресс снять. И сразу в баню, в парилку. А потом спать. И все, как огурчик! И потом еще год к спиртному не прикасался. Вот это я понимаю, сам себе доктор!..

— Ну, меня на такой подвиг не хватит.

— А такого у нас и запаса нет в нашем интендантстве. Но грамм по сто-сто пятьдесят можем бахнуть. Самое то, я тебе говорю!

Я вдруг подумал: а отчего нет?.. В самом деле, говорят же, что до пятидесяти граммов этилового спирта в сутки даже полезно для организма. На фронте в войну, вон, «наркомовские» сто граммов — это и есть примерно та же норма, но там, конечно, другая причина…

— А ладно, Степаныч, давай!

Водка, точно, хорошо так дала по глазам, по мозгам, мир расколдовался, тревога и тягость, прочно поселившиеся в нем, дрогнули, поплыли, я ощутил просто чудовищное облегчение. Степаныч, внимательно за мной наблюдавший, улыбнулся покровительственно:

— Ну?

— Захорошело от души, Степаныч!..

— А что я говорил! Давай еще самое чуть, да потолкуем. А потом можно будет и добавить.

Так мы и сделали, после чего Степаныч заговорил напористо и убедительно.Примерно так: тебе, Боец, надо завязывать с криминалом. Ну что это за жизнь, разве ты не видишь?.. А у тебя талант самый настоящий! Бойцовский, в смысле. Грех будет его в землю зарыть!..

Я пожал плечами. Конечно, теоретически тренер был прав. Но как быть практически?! При таких-то раскладах, что сейчас!..