Боевой выход

И только приказав перевязать раненого, Ефимов спохватился, нагнулся к нему и вложил в его руку тюбик промедола. Сквозь грохот выстрелов крикнул:

– Сам! – И следом: – Юдин, за мной! Калинин, прикрой! – Взбежал на бруствер и, стреляя на ходу, побежал дальше.

За ним, развернувшись веером и почти не отставая, бежала тройка Калинина. Притулившись за спиной командира, семенил непрестанно вздрагивающий Юдин; следом – опасно вертящий во все стороны ствол автомата радист Каретников.

Пришедшая к русским подмога не позволила Майрбеку осуществить его задумку. И теперь, воспользовавшись секундным замешательством наступающих, банда поспешно отходила, унося на своих спинах убитых и раненых. Единственного, кого не удалось вынести – это Ильяса и его оружие. Трехпалый так и остался лежать там, где его настигла мгновенная, беспощадная смерть.

Повиснуть на хвосте и не отпустить! Понимая, что в незнакомом лесу шансов на это у него немного, Сергей, тем не менее, вел преследование противника. К тройке Калинина и «прихваченному» по пути Юдину присоединилась спустившаяся со склона вторая тройка ядра. Ефимов по-прежнему бежал первым, ориентируясь по примятой траве и оставляемым на земле кровавым пятнам. Не видя противника, он понимал, что может нарваться на засаду, но все же решил рискнуть. Его расчет был прост: отрыв противника был столь мал, что «чехи» просто не успевали перегруппировать свои силы. Преследование продолжалось. Время от времени кто-нибудь из бойцов вскидывал оружие, стреляя по показавшемуся ему вдруг подозрительным кусту или чернеющему за деревьями пню. Иногда совсем близко слышалось топанье убегающих ног и даже приглушенные голоса, но окончательно нагнать и увидеть преследуемых не получалось.

Рамзан плакал, безнадежно, без слез, глубоко в душе пряча охватившее его отчаяние.

Война… Неужели она такая беспощадная? Раньше она казалась ему чем-то несерьезным – игрой, средством заработать деньги. Незаметно подкрасться, поставить мину, взорвать, наблюдая, как горят объятые пламенем человеческие факелы, как корчатся на земле уже мертвые, но еще шевелящиеся люди, как бесполезно плюются огнем из своих автоматов живые. Он никогда не считал себя повинным в их смерти, он лишь жал кнопку приборчика, заботливо собранного его отцом. Война всегда была где-то далеко, для других – и вдруг разом одним лишь выстрелом она пришла к нему и превратилась в «святую месть». Он должен отомстить! Отомстить здесь и сейчас. «Здесь и сейчас» – это страшнее и много опаснее, нежели отомстить потом, как предпочитали исполнять свою месть другие. Мстить, как мстили «другие», мстить всем русским, зачастую убивая в подворотне какого-нибудь бомжа, Рамзану казалось постыдным, недостойным настоящего мужчины деянием. Мстить надо тем, кто убивал. Да, именно так, только тому или его роду, а не всему народу, пусть даже убийца и есть суть порождение этого народа. Народу нельзя мстить, так учил его дед, отец матери, чернобровой красавицы-казачки. Дед умер, а ее убили, и он даже не знает, кто. Может, русские, а может, свои. Когда-нибудь он обязательно узнает, найдет их и отомстит, но сейчас надо отомстить за отца. Да, он отомстит! Он выберет момент и перестреляет их всех, и пусть остальные моджахеды бегут, спасая свои трусливые душонки. Он останется. Да, ему тоже страшно, но так правильнее, гораздо правильнее. Рамзан остановился и, посмотрев вслед уносящим ноги соплеменникам, шагнул за ближайший куст орешника. Никто не позвал его, никто не попытался потащить его за собой, у всех были дела поважнее: они спасали собственную шкуру, и им не было никакого дела до этого мальчишки, последнего мужчины в угасающем роду Исраиловых. Они убегали. А он оставался, чтобы прикрыть их бегство. Молодость безрассудна, молодость способна на отчаянные поступки.

Рамзан был последним в роду Трехпалого, и отомстить мог только он. Он один, и никто больше. Рамзан прислонился к дереву и принялся ждать.

– Стреляй! – крикнул Ефимов и, понимая, что безнадежно опаздывает, начал разворачивать ствол в сторону выскочивших навстречу друг другу противников.

Калинин уже целился, вылезший из кустов «чех» вскидывал оружие. Мгновение – и к бряцанью металла, топоту ног и тяжелому дыханию бегущих добавилась короткая очередь. Чеченец начал заваливаться на бок. Несколько пуль, выпущенных из его автомата, взрыли почву под ногами застывшего в неподвижности пулеметчика, одна срезала ветку рядом с его коленом, остальные ушли в сторону и пронеслись мимо. Когда же автомат вывалился из рук оседающего на землю чеченца и с глухим стуком упал на землю, сержант Калинин наконец вышел из ступора, сорвался с места, как бы походя шмальнул в «чеха» еще раз (добивая, как учили, чтобы наверняка) и, перескочив через подергивающееся тело, поспешил дальше.

Наконец кому-то из бойцов удалось заметить бандитов, уже почти поднявшихся на вершину очередного склона. Вновь завязалась перестрелка. Движение вперед замедлилось. Пока сумели сломить сопротивление, пока спецназовцы, прикрывая друг друга, поднимались по склону, «чехам» удалось отойти и вновь скрыться из виду. А за другой стороной хребта тянулась каменная осыпь, к тому же заметно начало темнеть. Сергей с досады выругался, плюнул и принял решение прекратить преследование.

– Калинин, ты место, где труп твоего «чеха» лежит, помнишь? – Ефимов уже с облегчением выяснил, что все его бойцы, кроме заместителя, целы, а с самим Шадриным все в относительной норме, и теперь готовился доложить «Центру» о результатах боя.

– Так точно! – Вытирая выступивший на лбу пот, боец самодовольно улыбался.

– Тогда бери Юдина и тащите его сюда, и оружие подобрать не забудь!

– Да уж как-нибудь не забуду! – излишне развязно ответил боец и, наверное, все же опасаясь получить от прапора по уху, поспешил на поиск Юдина.

Ефимов посмотрел ему вслед, хотел было рявкнуть нечто непотребное, но, затем передумав, сделал вид, что не заметил этой нарочитой развязности. «Пусть немного похорохорится, – решил он и усмехнулся. – Сегодня можно».

Застреленный Калининым и теперь притащенный к месту засады чеченец был молод, можно сказать, юн. Совсем мальчишка, даже немного моложе его бойцов. Рядом со вторым убитым – здоровым бородатым чехом – он выглядел нелепо. Принесшие его бойцы стояли над трупом и не отрываясь смотрели в мертвое, темное в надвигающихся сумерках лицо.

– Какого черта? – нарочито зло рявкнул Ефимов, мол, какого черта вы здесь торчите!

– Мальчишка совсем, – у Калинина предательски дрожали губы, а руки едва-едва удерживали сжимаемый ими пулемет.

Ефимов перевел взгляд от белого как мел лица сержанта на лежавшего в густой траве убитого. Едва ли их разница в возрасте была более полутора-двух лет, но рядом со здоровяком – трехпалым бородачом худой чеченский подросток гляделся совсем мальчиком.

Досадливо скрипнув зубами, Сергей хотел сказать отрывисто и привычно: «Разве у тебя был выбор? Или ты его, или он тебя», но вместо этого зло ткнул стволом автомата в сторону мертвого здоровяка и с нескрываемой злостью бросил:

– Не бери в голову! Твоей вины в этом нет. Это пусть те, кто отправил его в лес, стенают и каются. Пусть их, а не тебя гложет совесть! – И тут же, еще злее: – И не стой столбом! Ступай к своей тройке! Живо!

– Ну да… – спешно согласился Калинин и, дернув за рукав стоявшего тут же Юдина, отправился к своей тройке.

– Центр – Лесу, Центр – Лесу. Прием, – зазвучал в эфире голос рядового Каретникова.

О том, что группа ведет бой, он уже сообщил, что ведется преследование противника – тоже, а вот от дополнительно задаваемых вопросов, все время оставаясь на связи, умело отмалчивался. Сейчас же, получив от группника подробную инструкцию, а точнее, записав все в блокнот радиста, он начал, тщательно сверяясь с записанным текстом, передавать информацию в ждущий его сообщений отряд.

– Да-да, – повторял он, – один «трехсотый». Да, старший сержант Шадрин. Тяжелый? Да. – И от себя: – Но терпимо, опасности для жизни нет. Сознание не терял, кровопотеря небольшая, литра полтора.

Радист рассуждал так, как будто он был доктором. Впрочем, он был уверен, что у сержанта все хорошо, ведь раненого осмотрел сам группник и вынес вердикт: «жить будет». Все три попавшие в Шадрина пули прошли по касательной. Одна (похоже, в тот момент, когда старший сержант, обернувшись вполоборота, вскочил на ноги) наискось прошла по спине, слегка черканув лопатку; вторая цепанула по ребрам. Это, наверное, когда он сшиб Довыденко, оказавшись на его месте. И третья, доставшаяся ему уже в падении, прошила левую руку, распоров мякоть от плеча до локтя. Еще одна пуля, четвертая, но ее Ефимов уже не считал, выдрав клок волос, содрала кожу на голове и умчалась в неизвестность.

– Тебе бы в армии всю жизнь служить! – только и заметил он, когда осмотр раненого был закончен.

– Это почему же? – удивленно переспросил морщившийся от боли Шадрин.

– Да голова у тебя подходящая – дубовая. Даже пули на рикошет идут, – ответил Ефимов и, улыбаясь, ушел проверять выставленное на ночь охранение.

И вот теперь в его отсутствие радист сидел перед радиостанцией и, не зная, как толком сформулировать состояние раненого, нес откровенную чушь. Наконец-то на том конце провода поняли, что ничего путного от него не добьются, и перешли на другие интересовавшие руководство вопросы.