Бог бабочек

Как в морском тумане, я приношу бумажный пакет и раскладываю перед тобой свои подношения. Последней достаю плётку; когда касаюсь её гладких кожаных хвостиков, надсадно замирает что-то внутри – невидимый кукловод тянет за ту самую ниточку. Осматриваешь всё так сосредоточенно, что я теряюсь: вдруг всё же купила что-то не то?.. Ты ведь завёл себе весьма неопытную рабыню. Не самая удачная ставка, не самая действенная многоходовочка.

Даже не программирование – пергамент с чернилами. Всё сложно и от руки.

Проводишь пальцами по граням переливчатого синего кристалла на анальной пробке. Я выбрала золотистую – достойную быть у тебя в руках.

– Хорошая, – заключаешь ты; выдыхаю с облегчением. – Оставляй её и ошейник. Остальное унеси.

А зачем её – сейчас?.. Тревога не отпускает полусонный корабль, блуждающий в тумане. Море враждебно; вдруг из-за утёса покажется белый бок гигантского Моби Дика – кита в тысячи раз больше, чем тот, вокруг которого на площадке играют дети военного городка?.. Мне стыдно, и страшно, и упоительно хорошо; я вновь опускаюсь на колени у чугунного, разогретого водой алтаря. Заворожённо смотрю, как ты вертишь пробку в мокрых пальцах. Запретное – к запретному.

– Смотри. – (Гортанное эхо твоего голоса отдаётся от стен). – Хочу, чтобы ты поучилась правильно сосать. Никогда ни для кого этого не делал, но… Вот представь…

Ты негромко, с деловитым спокойствием начинаешь лекцию – и, как всегда, от твоего спокойствия я горю сильнее, чем от смысла слов. И ещё – от чарующего абсурда этой ситуации; чарующего, как в сказках. Мне страннее и радостнее, чем было Алисе, когда она беседовала с огромной гусеницей, курящей кальян.

Тем более, я сама – уже не гусеница и не куколка. Тайна природной метаморфозы.

Перед поездкой сюда я по твоему приказу смотрела видео-уроки, но советы в твоём исполнении куда понятнее. И не противны. И – проще для меня, уже перевернувшей в своём сознании всё, что можно было перевернуть, ради этого мига. Хорошему учителю следует быть хорошим учителем во всём, не так ли?..

Ошейник лежит на полу, свернувшись чёрной змеёй. Когда твои тонко очерченные губы обхватывают золото, краешек реальности рвётся до конца – распакованный конверт, надорванность бумажного пакета; увидев моё лицо, ты откладываешь пробку.

Плеск воды. Протянутая рука.

– Ошейник.

Запускается невидимый отсчёт.

Пытаясь восстановить дыхание – сердце уже колотится так, что мне больно, – подаю тебе его – поводком вперёд. Перехватываешь пальцами петлю на конце поводка – так уверенно, будто держал его всегда. С той же спокойной уверенностью потираешь блестящую чёрную кожу, касаешься кнопок, замахиваешься, примериваясь. Охотник, покупающий сокола.

Интересно, сколько ошейников ты держал так же? Сколько бабочек рвалось в огонь и сгорало, видя чёрную кожу в твоих руках?..

Нет. Неважно.

Бабочка должна уметь жить одним моментом – поменьше думая о после и до.

Хлопаешь поводком по бортику ванны.

– Голову сюда.

Впервые меня охватывает настоящий ужас.

Он застегнётся, – шипит что-то внутри, преподнося этот простой, голый факт с невыносимым злорадством. – Сейчас он застегнётся на твоей шее – и ничего уже не будет, как раньше.

Сглатываю. Глупо: я понимаю, что как раньше будет всё, что это просто кусочек кожи, игрушка, что дело не в короне, а в крови короля… Но.

И пусть. Это мой путь, мой выбор.

Вожделенная белая плаха, на которую я кладу голову.

Тёплый чугун давит на подбородок. Ты откидываешь мне волосы; тянешь и резко дёргаешь – кажется, перед этим искушением мы оба не способны устоять. Больно, но явно сдерживаясь – гораздо осознаннее, чем когда ты был пьян… Осознанность. Твои пальцы скользят по моей шее, и я закрываю глаза.

Ты застёгиваешь его. Кнопки сухо, невозмутимо защёлкиваются – одна, вторая, третья. В этом звуке нет ничего зловещего; так почему, дрожа от желания, я хочу мысленно попрощаться со всем, что знаю?..

Отстраняешься, чуть натягивая поводок, – и я сразу подаюсь вперёд, вслед за шершавым давлением на шею; вырывается то ли всхлип, то ли стон.

Ты застегнул на мне рабский ошейник. Это не сон, не мечта, не разгорячённая фантазия – грубо-буквальная, божественная реальность. Как поверить в неё, как осознать?

Осмелев, дотрагиваюсь до прохладных кнопок. Немного неудобно – совсем немного, в границах не боли, а удовольствия. Почти как когда ты сжимаешь мне горло. Или когда отказываешься читать мои стихи.

Дёргаешь сильнее; подаюсь ещё ближе, упираясь в ванну животом. Не могу отвести глаза от блеска чёрной петли в твоих пальцах, от того, как ты медленно наматываешь поводок на запястье – виток, виток, виток… На твоих распаренных скулах розовеет румянец; без улыбки ты вдруг протягиваешь вперёд свободную руку и одним широким рывком расстёгиваешь мне платье. Секунду спустя – лифчик (тоже одним движением: в этом искусстве ты достиг совершенства). Теперь у моих ног чернеет мокрое гипюровое облако.

Смотрю на тебя вопросительно; ты неспешно, смакуя, проводишь поводком по моему боку, потом – по второму; кожаная змейка облизывает рёбра, спину, мучительно-сладко задевает грудь; от возбуждённого зуда я покрываюсь мурашками. Мысли всё туманнее; прогибаюсь в спине.

– Ну что? – чуть хрипло спрашиваешь ты. – Нравится?

– Да, мой господин.

Дёргаешь ещё; шею жгуче передавливает. Я наклоняюсь вперёд, цепляясь за бортик ванны.

– Это то, о чём ты мечтала?

– Да, мой господин.

– Я даю тебе то, о чём ты мечтала. Цени это.

Ты поднимаешься в рост; после тишины громкий плеск звучит штормовым грохотом. Ручейки воды стекают по твоим плечам, груди, животу, по контуру бёдер, по завиткам волос – там, где смуглое золото налилось трепетно-красным жаром. Не дыша, смотрю на тебя снизу вверх. Только не в лицо.

Если в лицо – не выдержу.

Он по-прежнему твёрд. Хочу молитвенно поцеловать каждую набухшую венку – но восторг сильнее, чем желание; такая жестокая, языческая красота – неприкосновенна. Жаль, что нельзя остановить время и вечно смотреть на тебя, поднявшегося из воды, вот так – снизу вверх.