Бог бабочек
Шрифт:
Тушишь сигарету, и тонкая дымная нить поднимается над баночкой из-под кофе.
– Посмотри на меня.
Смотрю. Ты уже серьёзен; твои волосы всё ещё чуть влажны, а в глазах бьётся непонятная взбудораженность. Берёшь петлю поводка и легонько тянешь её к себе – так, что я невольно наклоняюсь ближе.
– М-мой господин?..
Улыбаешься – одними губами; глаза по-прежнему волнуются и испытывают меня.
– А если бы я всё-таки сделал это? – тихо-тихо; почти шёпотом. Когда ты шепчешь, мне сложно сохранять объективность. – Если бы держал бордель в каком-нибудь большом городе… Ну, неважно, где: в Москве, Питере, Нью-Йорке, Гонконге…
Вопросы по схеме «если бы я – тогда что бы ты?» – пожалуй, твой любимый тип задачек. И иногда – орудий палача. Представлять это больно – даже в рамках игровой, заведомо бредовой фантазии; но я представляю – и сглатываю горькую слюну.
– Я… не хотела бы этого, мой господин, – выдавливаю – уже придушенно: ты натягиваешь поводок сильнее и немного вверх. – И ты, и я созданы для другой жизни. Я шла бы на это, но лишь чтобы остаться рядом с тобой, и… каждый мой день был бы пыткой.
Прекращаешь тянуть. Дожидаешься, пока я прокашляюсь, и медленно гладишь меня по щеке.
– Спасибо за честность. Я… не хочу, чтобы каждый твой день был пыткой.
Твой голос надломленно вздрагивает. Киваю, не глядя на тебя.
– Можно попить?
– Конечно.
Хватаю кружку и в пару глотков уничтожаю свой чай. Он уже остыл – но это уместно: всё внутри меня будто залили бензином и подожгли.
– Я, в принципе, знал, что ты так себя поведёшь. Но… Ты мне всё это показала под каким-то маленько непривычным углом, – произносишь ты, пропуская поводок между пальцев. – То, как ты сказала: торговать чужими телами… Это же, по сути, огромная власть? Пусть всего-навсего над кучкой шлюх – но… Закон о них не заботится, и они полностью в твоих руках. Ты решаешь, будет им хуже или лучше, дать им хлеб и крышу над головой – или выкинуть на улицу…
– Да уж. Можно чувствовать себя королём или богом – только на уровне гадкой пародии. – (Не скрывая брезгливости, киваю на экран ноутбука, где сцену Мизинца и Лизы уже сменила безликая тьма с титрами). – Может, поэтому сутенёров показывают такими самовлюблёнными в фильмах.
Зачем мы так долго терзаем эту тему – и, главное, почему я сама не сменю её?..
– Ну… – (Что-то странное – странно-опасное – вспыхивает в твоём взгляде. Убираешь с колен ноутбук). – Ты же понимаешь, что для меня это не ново? Власть над чужими телами и душами.
Эхо насмешки, конечно, слышится в твоём голосе; но это насмешка Мизинца над Лизой Аррен. Насмешка всерьёз.
– Да. Понимаю.
Одним мягким рывком пересаживаешься на край дивана – лицом ко мне. Своим непроницаемым, дремуче-зелёным взглядом скользишь по моему платью, поводку, ошейнику; криво улыбаешься.
– Мне вообще иногда кажется, что я сам себя отправил сюда, в это тело… И стёр себе память.
Вздрагиваю. В мыслях мы оба не раз доходили до этого – но страшно говорить вслух.
– Чтобы… чтобы не было скучно, мой господин?
С полминуты молча смотришь на меня.
– Да. Чтобы не было скучно. Ну, либо я – чья-то дипломная работа или курсач… там, наверху, – тихо и жутко смеёшься. – Кто-то написал меня и запустил, как пробную программу. Но что-то пошло не так, и защитился
он максимум на троечку с минусом.Раскалённая игла протыкает мне сердце. Подползаю ближе и – не запрещено ли?.. – осторожно кладу руку тебе на плечо.
– Нет уж. Ты – докторская диссертация, не меньше.
Диссертация Создателя.
Разглядываешь мои бледные пальцы на своём плече со смесью иронии и чего-то светло-грустного. Вздыхаешь.
– Скажи честно, Тихонова: ты кайфуешь, когда я с тобой так откровенен?
Заново оробев, убираю руку.
– Да. Ещё бы. Но… не по тем причинам, о которых ты думаешь. – (Хмуришься в недоумении). – То есть… Не потому, что это какой-то триумф для моего самолюбия, не потому, что я, как ты говоришь, добиваюсь чего-то. Нет. Я… просто хочу, чтобы ты мне доверял. Мне кажется, это правильно.
– Правильно… – вполголоса повторяешь ты. Смотришь на телефон; он жужжал ещё раза три, пока мы говорили, а теперь тоскливо примолк. – Так рассказать тебе, что было сегодня?
Опять не могу смотреть на тебя – и опять сухо в горле. Видимо, моё первое предположение было верным. Так обычно и происходит; а всё, что после – радужный самообман.
– Как пожелаешь, мой господин.
– Ну, раз спрашиваю – значит, желаю. – (Хмыкнув, встаёшь с дивана и делаешь несколько бесшумно-лисьих шагов по комнате; столь неторопливых – чтобы скрыть волнение?.. Ты любишь всё гладкое наощупь, и тебя определённо всё ещё чарует чистый пол). – В общем, перед строевым смотром видел бывшую. Ну, местную, которая тут врачом работает…
Марину – расшифровываю про себя; ту самую, с которой ты встречался всего пару месяцев назад. Из-за которой писал мне те жуткие холодные слова весной – отвергал меня, и метался, и вновь отвергал…
(«…Грустно мне что-то. Хочется женской заботы».
«Давай приеду и буду заботиться о тебе. Я этого очень хочу!»
Я запрыгиваю в автобус, набирая ответ тебе; в груди что-то судорожно замирает.
«Мм. А как именно будешь?»
«Буду любить тебя, и ласкать, и писать тебе нежные стихи, и готовить вкусняшки. Всё, что захочешь!»
«А минет?..»
Немного обидно, что ты сводишь весь океан, поющий во мне, к чему-то столь простому и очевидно-плотскому; на пару секунд задумываюсь, вжимаясь рёбрами в поручень. Я на коленях перед тобой, ты расстёгиваешь ремень своими безупречными пальцами… Воображение услужливо дорисовывает остальное, и я вспыхиваю.
«Конечно. Я скучаю по тебе и так давно умираю от желания. Хочу пробовать тебя всего – и так тоже… Я неопытна, но буду стараться».
Сообщение прочитано. Минута, две, три… Ты больше не ответишь?
«Ну… Хорошо. Так и быть. Я поразмышляю над твоим предложением».
Неземное, острое сияние пронизывает мир; старушка-кондуктор косится на меня с подозрением, потому что я улыбаюсь и плачу одновременно. Вылетаю на своей остановке; небо такое синее, что больно смотреть; в университетской роще душисто цветут яблони. Пробегая под их белыми локонами, я достаю телефон, и…