Бог Боли

— Я бы не была так уверена. — Не знаю, как я говорю отстраненно, когда странный огонь трещит в моих костях. — Он холоден, равнодушен, у него характер Северного и Южного полюса вместе взятых, и он не скажет больше двух предложений, даже если королева лично побеседует с ним.

Все трое поворачиваются в мою сторону, и Гарри закатывает глаза.

— Ему не нужно говорить, если у него есть член. Блядство говорит громче слов, Анни.

— Он натурал, Гарри. — Ну, я думаю так.

— И что? Позволь парню влюбиться. Не будь такой.

— Только вот ты продолжаешь влюбляться в натуралов, и тебе разбивают сердце, бедняжка. — Зоуи смеется.

Он отмахивается от нее, и все снова обращают внимание на Крейтона, пресс которого напрягается, когда он несет очередной мешок.

Грузовик почти пуст.

Ни хрена себе. Он что, действительно сам тащил все эти сумки? Я хотела, чтобы он помог только с некоторыми. Я не думала, что он сделает все сам.

Через несколько мгновений он выходит из здания, как раз когда солнце выглядывает из-за туч.

Он использует свою руку как щит и смотрит вверх, один его глаз полузакрыт, а другой становится блестящим, жидким голубым.

— Пойдемте, дадим ему что-нибудь попить! — восклицает Зоя. — Я думаю, он хочет пить после всего этой работы.

— Не так сильно, как я. — Сэнди смеется.

— Я дам ему свой энергетический напиток. — Гарри подмигивает, и девушки возвращаются к разговору о члене Крейтона.

Я медленно выскальзываю из их круга, вся эта сцена оставляет у меня во рту неприятный привкус.

Не секрет, что Крейтон популярен, даже не стараясь. Ава сказала мне, что так было с тех пор, как они были детьми. Девочки стекались к его молчаливому характеру и звездной внешности еще с начальной школы.

Это я. Я — это девочки. Девочки — это я.

Или были мной. Теперь он мне абсолютно безразличен.

Абсолютно.

Я работаю некоторое время, потом слежу за тем, чтобы у животных была еда. Поцеловав Тигру на прощание, я покидаю приют.

Дорога до кампуса занимает около десяти минут на машине, но я предпочитаю пройти полчаса пешком и проветрить голову.

Хорошо, что по дороге находится море, и я могу потеряться в его красоте. Сегодня оно бурное, если учесть, как огромные волны разбиваются о скалы.

Я стараюсь не думать о сцене, которую оставила в приюте, но она все время мелькает на краю моего сознания.

Поэтому я достаю свои AirPods и включаю на максимальной громкости третью симфонию Чайковского, надеясь, что она сможет заглушить беспокойство.

Через десять минут я чувствую себя более уравновешенной. Ничего удивительного. Только мой Чайковский способен на это.

Позади меня появляется кто-то, и от моей спины исходит тепло. Я оборачиваюсь, мое дыхание перехватывает, когда мои глаза сталкиваются с грудью Крейтона, прикрытой рубашкой, слава Чайковскому.

Я достаю AirPods и тяжело дышу.

— Ты напугал меня.

— Ты не стала ждать, чтобы мы могли вернуться в кампус вместе. — Его низкий, богатый голос вибрирует во мне, когда он опускается на ступеньку рядом со мной.

— Мы не договаривались о том, что вернемся вместе.

— Зачем бы я еще спрашивал, что ты будешь делать?

— Я не знаю. Заводил разговор?

— Я не разговариваю без цели.

О, так вот в чем дело? То есть, да, он не говорит, как бы я ни пыталась его подтолкнуть, но, может быть, это действительно потому, что он не находит цели в том, чтобы говорить ради того, чтобы говорить.

— За всеми этими вопросами стояла какая-то цель?

Он кивает, его темные ресницы опускаются, как в тюрьму, на океанские глаза.

— И что же это было? — я достаю второй AirPods и кладу их обратно в футляр, затем бросаю в сумку.

— Не проси Брэна быть твоим фальшивым парнем.

Моя рука замирает на молнии, прежде чем я медленно закрываю ее, и мои шаги замедляются, пока я не отстаю. Мое лицо застывает, когда я смотрю на него.

— Что?

— Ты слышала меня.

— Да, слышала. В связи с этим возникает вопрос: почему ты считаешь, что у тебя есть право указывать мне, что делать?

Он резко останавливается, и я врезаюсь в него, прежде чем отпрыгнуть назад. Когда он поворачивается и смотрит на меня, его лицо напряжено, а рука снова в кармане.

Как будто он останавливает ее от чего-то.

Чего, я не знаю.

— Я не буду повторяться в другой раз.

У меня перехватывает дыхание. Как, черт возьми, ему удается вложить в свои слова столько силы и властности?

— Серьезно, что ты хочешь от меня, Крейтон? Ты оттолкнул меня, не так ли?

— И ты оттолкнула.

— Что? — когда он молчит, я настаиваю: — Я ничего такого не делала. Я отдалила нас друг от друга, как ты так красноречиво советовал. Я даже не пишу тебе больше. Это не то, что должно было произойти.

— Это?

— Отпугиваешь меня, потом разговариваешь со мной и работаешь волонтером в приюте, куда я хожу. Это как игра в толкание и притягивание или что-то в этом роде?

— Тебя отпугнули?

— А разве нет?

— Да, но я удивлен, что тебя так напугали маленькие угрозы.

— Ну да, боль меня пугает.

Его глаза блестят чем-то похожим на... возбуждение.

И это пугает меня до смерти. Это не обычное возбуждение, как то, которое я испытываю, когда хожу по магазинам или занимаюсь балетом. В этом нет ничего невинного или безобидного.

Этот взгляд в его глазах просто безумен.

Неужели он должен быть в восторге от перспективы напугать кого-то?

— Не проси Брэна или кого-либо еще быть твоим фальшивым парнем, — повторяет он, на этот раз с укором.

— А если я откажусь следовать твоим требованиям, которые, кстати, очень нелогичны?

Он подходит ближе, так что его грудь почти касается моей, и захватывает мою челюсть большим и указательным пальцами, удерживая меня на месте.

— Тогда ты познакомишься с болью, которой так боишься.