«Бог, король и дамы!»

Мой боярышник лесной, Ты весной У реки расцвел студеной, Будто сотней цепких рук Весь вокруг Виноградом оплетенный.

Александр смотрел на Париж и не узнавал город. Смотрел на парижан и не понимал их. Ни одно поле битвы не вызывало у молодого человека такой оторопи. Там, после боя, на земле оставались лежать тела солдат, но здесь в городе… в столице… Александр чуть не закричал, наткнувшись на повешенные тела своих учителей — доброго терпеливого Рамуса, вспыльчивого Гудимеля [15] . Судорожно прижал к груди Соланж, зашептал: «Не смотри… не смотри… не смотри!..»

15

Клод Гудимель, французский композитор-гугенот. Автор псалмов, хоралов и светских песен.

Песня становилась все громче, время от времени прерываясь криками «Слава!», «Чудо!» [16] и «Бей!»:

Корни полюбив твои, Муравьи Здесь живут гнездом веселым, Твой обглодан ствол, но все ж Ты даешь В нем приют шумливым пчелам…

Каждый раз, слыша крики «Бей!», оба Монтескью стискивали зубы и старались надвинуть на лица поля шляп, но ливрея слуг надежно прятала их от любопытных глаз. Как и положено простолюдинам, пусть и поддельным, молодые люди не имели при себе шпаг, зато были вооружены аркебузами, а под сукном ливрей у них были припрятаны добрые клинки, которые они готовы были пустить в ход в случае опасности. Александр надеялся, что подобной необходимости не возникнет, что подписанный Нанси пропуск и, в еще большей степени, присутствие солдат будут надежной защитой в дороге. Впрочем, один раз его надежды чуть было не рухнули, и Александр даже решил, что из Парижа им не выбраться.

16

25 августа 1572 года на кладбище Невинноубиенных младенцев расцвел куст боярышника. Известие об этом вызвало взрыв религиозного фанатизма и способствовало ожесточению резни.

Это случилось, когда толпа так громко завопила «Гиз! Гиз! Гиз! Гиз!», что даже заглушила крики «Бей!» и звуки песни. На улице Бурдель появилась кавалькада блестящих всадников. Впереди на великолепном испанском жеребце, точь-в-точь полководец, вступающий в покоренный город, скакал Генрих де Гиз, уже без кирасы, без шлема, смывший чужую кровь и пороховую гарь, облаченный в серое с серебром, как всегда высокомерный, надменный, царственный. Свита герцога переливалась драгоценностями, хотя сам Генрих де Гиз обходился без всяких украшений. Разноцветные перья дрожали над шляпами дворян. Плащи хлопали за спинами как крылья. Толпа рыдала от восторга. Герцог скакал прямо на них, и Александр, желая избежать столкновения, отдал приказ посторониться. «Ги-и-из!» — неслось со всех сторон. «Ги-и-из!» — так что можно было подумать, будто даже стены вопят от восторга.

Александр натянул повод, и его конь сделал несколько шагов назад. Лейтенант повернул голову и… Проклятие! Монтескью!..

Кузен Соланж изучающе смотрел на герцога. Слегка приподнял аркебузу. Потом еще. И еще. Стук копыт неожиданно стал оглушающим. Кавалькада приближалась.

— Да здравствует Гиз!

Александр лихорадочно пытался нащупать седельную кобуру. Монтескью вновь слегка приподнял аркебузу. Мерзавец! Он погубит Соланж!.. Их сомнет толпа…

— Гиз!

Теперь Александр видел все как-то отрывочно, но необычайно ярко и почему-то замедленно. Красивое до уродства лицо Гиза… Руки идиота, поднимавшего аркебузу… Чья-то шпага, выхваченная из ножен… Разинутые в крике рты простонародья… Тугая кобура…

— Ги-из!!

Ближе… Еще ближе… И толпа кругом…

— Ги-и-из!!!

Под громовую дробь копыт кавалькада промчалась мимо, обдав отряд Александра ветром, пылью, запахом пота, крови и духов. Монтескью так и не выстрелил. Теперь его колотила нервная дрожь, но все было позади. И Гиз тоже был позади. Александр с облегчением оставил кобуру. Он надеялся, что когда-нибудь кто-нибудь еще попортит герцогу физиономию, а если повезет, то и саму шкуру, но не теперь. Теперь они будут жить.

Ворота Бурдель были так плотно увешены трупами, что Александр торопливо прикрыл глаза невесты ладонью и горячо зашептал: «Не смотри, не смотри, не смотри!». Офицер городской стражи лениво бросил взгляд на пропуск и махнул рукой. Заскрипели ворота. Стараясь не поднимать головы, молодой человек первым направил коня в открывшийся проход, а за спиной ширилась и крепла песня Ронсара:

Так живи, не увядай, Расцветай, — Да вовек ни гром небесный, Ни гроза, ни дождь, ни град Не сразят Мой боярышник прелестный [17] .

17

Перевод В. Левика.

Глава 56 Которая заканчивается разрывом помолвки, изгнанием и дорогой

Всю дорогу от Парижа господин де Сен-Жиль терзался тревогой за жену и Азе-ле-Ридо. Александр вел отряд с максимально возможной скоростью, и все же солдаты-пехотинцы не могли нестись вскачь подобно лошадям. Каждый раз, когда лейтенант командовал привал, старый дворянин готов был проклинать все на свете, и все же здравый смысл и справедливость заставляли полковника признавать, что приказы Александра были разумны, а командование небольшим отрядом — достойно всяческих похвал. К несчастью, эти соображения не могли избавить господина де Сен-Жиль от страха, и полковник мог только молить Создателя, чтобы в случае опасности жена успела укрыться в старинной городской башне, уцелевшей с прошедших веков, башне, которую он лет десять собирался снести, но, к счастью, так и не снес.

Какие бы тревоги не терзали достойного дворянина, какие бы страшные картины опустошения и смерти не всплывали в воображении полковника, замок предстал перед путниками целым и невредимым, а его обитатели живыми и здоровыми. Антуан горячо благодарил Всевышнего за милосердие, но вряд ли поверил бы, расскажи кто-нибудь, что спокойствием и благополучием обитатели Азе-ле-Ридо были обязаны самому вздорному и самодовольному вельможе Турени — графу де Лош.

В то время как Париж захлебывался кровью, граф де Лош и де Бар не находил себе места в ожидании вестей от Гиза или д'Англере, беспрестанно выглядывал в окна и отправлял на террасу перед дворцом кого-нибудь из слуг. И все же прибытие гонца короля застало молодого человека врасплох, а приказ его величества избавить королевство от гугенотов произвел впечатление разорвавшегося у ног пушечного ядра.

Шевалье Жорж-Мишель едва нашел в себе силы расспросить курьера, а затем отдал приказ взять гонца под арест. Если бы дело касалось только его, молодой человек мог бы ничего не бояться, но гонец уверял, будто подобные же послания были отправлены губернатору Турени и всем самым видным вельможам провинции. Распорядившись поднять по тревоге полк, граф де Лош и де Бар постарался здраво оценить ситуацию. Благодаря свадьбе мадам Марго большинство дворян Турени все еще отсутствовали в своих владениях и, следовательно, у шевалье не было основания опасаться их рвения в делах веры, а уж справиться с кучкой горожан или крестьян — если таковые найдутся — должен был его полк. Лишь губернатор провинции — человек недалекий, но беззаветно верный королю — вызывал понятные опасения графа, и шевалье Жорж-Мишель решил немедленно с ним переговорить.

Открытие, что лучший друг короля не только не желает выполнять его приказы, но и склоняет к неповиновению других, повергло губернатора сначала в состояние ступора, а затем — негодования. Однако смутить графа де Лош и де Бар было нелегко.

— Приказ короля? — с сарказмом повторил он. — Его величество отдает очень много разных приказов. Сегодня он хочет, чтобы вы избавили его от трети подданных, завтра, чтобы кто-то избавил его от вас. Уж не думаете ли вы, что во исполнение королевских бредней, я позволю убить принцессу Блуасскую?!

Губернатор осекся и побледнел.

— А, впрочем, я вас предупредил, — самым жестким тоном продолжал шевалье Жорж-Мишель. — В моем распоряжении полк, а ваши стариканы в ржавых кирасах способны только спать, да пьянствовать по кабакам. Если в Турени найдется хоть кто-то, кто посмеет схватиться за нож или прибрать к рукам чужое имущество, я покажу им, что такое резня!

Упоминание о полке убедило губернатора, что власть в Турени перешла в руки графа де Лош и ему остается только смириться с подобным состоянием дел. Даже спешный отъезд его сиятельства ничего не изменил в положении губернатора — поручив Турень шевалье де Шатнуа, граф де Лош и де Бар приказал офицеру самым решительным образом подавлять любые поползновения к резне и грабежам.