Бог - не любовь: как религия все отравляет
Шрифт:
Джон Стюарт Милль. Автобиография
Le silence eternel de ces espaces infinis m'effraie[22].
Блез Паскаль. Мысли
Бывает, псалмы вводят в заблуждение. К примеру, знаменитое начало сто двадцатого псалма («Возвожу очи мои к горам, откуда придет помощь моя») в английском переводе утверждение, хотя в оригинале имеет форму вопроса: откуда придет помощь? (Сомненья прочь: дежурный ответ гласит, что иммунитет от всякого зла и страдания дает вера в бога.) Далее, автор псалмов, кто бы он ни был, явно остался так доволен слогом и звучанием тринадцатого псалма, что почти буквально воспроизвел его в пятьдесят втором. Обе версии начинаются с идентичного утверждения:
«Сказал безумец в сердце своем: „нет Бога“».
Этому бессодержательному замечанию почему-то приписывают такой вес, что оно веками кочует из одной религиозной апологии в другую. На самом деле из него можно сделать только один осмысленный вывод: неверие — причем не просто ересь или отступничество, но именно
Наш вид никогда не будет знать недостатка в глупцах, но осмелюсь предположить, что число легковерных идиотов, веривших в бога, как минимум не уступает числу простаков и олухов, думавших наоборот. Было бы нескромно утверждать, что среди атеистов интеллект и любопытство встречаются чаще, но факты таковы: всегда находились люди, замечавшие и невероятность бога, и вероятность его человеческого происхождения, и зло, творимое от его имени, и возможность менее губительных верований и объяснений. Мы никогда не узнаем этих мужчин и женщин поименно, потому что во всех краях и во все времена их голоса беспощадно подавлялись. По той же причине мы никогда не узнаем, сколько внешне набожных людей втайне не верили в бога. Еще в XVIII и XIX столетиях, в относительно свободном обществе Великобритании и США такие состоятельные и респектабельные скептики, как Джеймс Мшить и Бенджамин Франклин, не решались говорить о своих взглядах открыто. А потому, читая о великолепии «христианской» живописи и архитектуры или об «исламской» астрономии и медицине, следует помнить, что речь на самом деле идет о достижениях цивилизации и культуры (отчасти предвосхищенных ацтеками и китайцами), которые имеют столько же общего с «верой», сколько более ранние достижения имели с империализмом и человеческими жертвоприношениями. За редкими исключениями, нам не дано знать, сколько архитекторов, художников и ученых берегли свои сокровенные мысли от пристального взгляда правоверных. Галилей, быть может, и дальше спокойно смотрел бы в свой телескоп, если бы опрометчиво не признался, что его наблюдения имеют космологическое значение.
Сомнение, скепсис и откровенное неверие в своей основе всегда имели ту же форму, что и сегодня. Кто-нибудь наблюдательный всегда замечал отсутствие или ненужность перводвигателя в естественном порядке вещей. Кто-нибудь проницательный всегда подмечал, что религия отражает человеческие упования и человеческий образ мыслей. Никогда не было так уж трудно понять, что религия плодит ненависть и конфликты, и что опирается она на невежество и суеверия. Сатирики и поэты, философы и ученые отмечали: если бы у треугольников были боги, эти боги имели бы три стороны, так же как боги фракийцев имели светлые волосы и голубые глаза.
Историю столкновений наших мыслительных способностей с организованной религией, пожалуй, можно вести (хотя во многих умах такие столкновения, вероятно, имели место и раньше) от суда над Сократом в 399 году до н. э. В данном случае мне совершенно не важно, что мы не знаем наверняка, существовал ли Сократ на самом деле. Его биография и его слова дошли до нас из вторых рук, хотя и не в такой же степени, как книги еврейской и христианской Библии или исламские хадисы. Философия, впрочем, не занимается «откровениями», и потому не нуждается в демонстрациях «подлинности». Кое-какие правдоподобные сведения о жизни Сократа (стойкий солдат, внешне чем-то напоминающий Швейка; сварливая жена; каталепсия) у нас есть, а большего и не требуется. Если верить Платону, возможному очевидцу описываемых событий, когда Афины попали под власть тирании и паранойи, Сократа обвинили в безбожии. Он знал, что дни его сочтены. Более того, благородные слова «Апологии» ясно свидетельствуют, что Сократ, в отличие от более позднего героя перед лицом инквизиции, не отрекался от своих взглядов в надежде спастись. Хотя он и не был атеистом, неблагонадежным его сочли совершенно резонно: он отстаивал свободу мысли и интеллектуального поиска, а также отвергал любые догмы. Он говорил, что «знает» лишь одно: как велико его невежество. (Я и теперь считаю это определением образованного человека.) Согласно Платону, этот великий афинянин безропотно подчинился городскому обычаю. На суде он показал, что стал философом по велению Дельфийского оракула. На смертном одре, приговоренный к чаше цикуты, он говорил о возможной жизни после смерти, в которой те, кто сбросил ярмо этого мира при помощи мыслительных упражнений, быть может, продолжат жить в виде чистого разума. Но даже в тот миг он, как всегда, не преминул добавить, что все, возможно, совсем не так. Вопрос, как всегда, заслуживал обсуждения. Философия начинается там, где кончается религия, так же как химия начинается, когда выдыхается алхимия, так же как на смену
астрологии приходит астрономия.У Сократа можно поучиться двум чрезвычайно важным вещам. Во-первых, совесть у нас врожденная. Во-вторых, верующих догматиков легко переспорить и выставить на посмешище — достаточно притвориться, что принимаешь их проповеди за чистую монету.
Сократ полагал, что у него есть демон, он же оракул, он же внутренний поводырь, к мнению которого стоит прислушиваться. Такое ощущение в той или иной степени есть у любого психически здорового человека. Адам Смит говорил о неотлучном, неслышимом собеседнике, готовом поправить и дать критический совет. Зигмунд Фрейд писал, что голос разума тих, но очень настойчив. Клайв Льюис поспешил сделать вывод, что наличие совести свидетельствует о божьей искре. Современная речь — довольно метко — называет совестью то, что заставляет нас хорошо себя вести, даже когда никто не видит. Что бы ни происходило, Сократ напрочь отказывался говорить то, в чем сомневалась его совесть. Иногда, заподозрив себя в казуистике или потворстве толпе, он умолкал на полуслове. Своим же судьям он сказал, что во время последнего слова «оракул» ни разу не велел ему остановиться. Те, кто считает существование совести доказательством божественного замысла, выдвигают аргумент, который просто нельзя опровергнуть, потому что нет фактов ни за, ни против него. Однако случай Сократа показывает, что истинно совестливым людям нередко приходится выбирать между совестью и религией.
Сократу грозила казнь, но даже в случае обвинительного приговора он мог избрать менее жестокое наказание. Вместо этого он сказал, тоном почти оскорбительным, что готов уплатить смехотворный штраф. Не оставив разгневанным судьям иного выбора, кроме высшей меры, он далее объяснил, почему гибель по их приказу ничего для него не значит. В смерти, сказал он, нет ужаса: в ней либо вечный покой, либо шанс на бессмертие, а то и на встречу с Орфеем, Гомером и другими великими греками прошлого. В таком счастливом случае, сухо заметил он, можно с радостью умереть и не один раз. И нам уже не важно, что нет больше Дельфийского оракула, и что Орфей и Гомер — фигуры вымышленные. Суть в том, что Сократ высмеивал своих обвинителей на их территории. Он, в сущности, говорил: я не знаю правды о смерти и богах, но готов поклясться чем угодно, что и вы ее не знаете.
О том, как Сократ и его вкрадчивые, но неумолимые вопросы действовали на религию, можно судить по пьесе, написанной и поставленной при его жизни. В «Облаках» Аристофана действует философ по имени Сократ, возглавляющий школу скептиков. Один местный крестьянин осыпает его полным набором глупых вопросов, что любят задавать правоверные. Если нет Зевса, начинает он, кто ж тогда насылает дождь и орошает посевы? Сократ предлагает крестьянину разок воспользоваться головой: если бы дождь насылал Зевс, он мог бы лить и прямо из безоблачного неба, не так ли?
Раз этого не происходит, разумней заключить, что причина дождя в облаках. Ладно, говорит крестьянин, но кто же тогда присылает облака? Уж это-то наверняка Зевс. Отнюдь, отвечает Сократ и рассказывает про ветер и тепло. Откуда же, не унимается старый пейзанин, в таком случае берутся молнии, карающие лжецов и других злодеев? Молнии, мягко объясняют ему, не очень-то различают праведных и неправедных. Не раз видели, что они бьют даже в храм самого Зевса Олимпийского. Последний довод убеждает крестьянина, хотя в дальнейшем он раскаивается в своем богохульстве и сжигает школу скептиков вместе с Сократом. Многих вольнодумцев постигла такая же участь; многим лишь чудом удалось ее избежать. Все ключевые схватки из-за права на свободу мысли, свободу слова и свободу научных исследований начинались с попыток религии задушить иронию и любознательность узколобостью и буквализмом.
В сущности, спор с верой начинается и кончается Сократом, и каждый, при желании, волен встать на сторону городских обвинителей, защитивших афинскую молодежь от его вредных рассуждений. Однако нельзя сказать, что суеверию он противопоставил науку. Один из обвинителей утверждал, что Сократ называл Солнце булыжником, а Луну — куском Земли (второе было бы чистой правдой), но тот отклонил обвинение, заявив, что это проблема Анаксагора. И действительно, этого ионийского философа ранее преследовали за то, что он считал Солнце раскаленным камнем, а Луну — куском земли. Но Анаксагор уступал в прозорливости Левкиппу и Демокриту, полагавшим, что все состоит из атомов в непрерывном движении. (Вполне вероятно, что и Левкиппа на самом деле не было, и это тоже ничего не меняет.) Важнейшая черта блестящей «атомистической» школы в том, что вопрос о первопричине вещей она считала лишним. Вряд ли какой ум в то время мог зайти дальше.
Таким образом, проблема «богов» оставалась нерешенной. Эпикур, перенявший атомистическое учение Демокрита, не мог вполне разувериться в «их» существовании, но и не видел оснований верить, что боги играют какую-либо роль в людских делах. Какое «им» дело до повседневной человеческой возни, не говоря уже о человеческой политике? Они избегают ненужных страданий, и людям следует поступать так же. Вот почему не стоит бояться смерти, а гадание по внутренностям животных и прочие потуги узнать волю богов — абсурдная трата времени.