Бог неудачников

Он, правда, все никак не представлялся, а потом я, как это со мною водится, забыл, о чем хотел спросить. Тем более мать засобиралась к отцу на кладбище, куда мы с ней отправляемся в каждый мой приезд. Она считает это важным, я же не очень уверен в том, что это кому-нибудь, кроме нее, нужно. Не потому, что я такой уж материалист, просто не люблю ритуалы, находя в них много искусственного. Разве кто-нибудь доказал, что покойники нуждаются в подобных визитах вежливости? Однако послушать мою мамочку – именно так оно и есть: «Ах, как же мы давно не были у отца!». Притом что, я знаю, с Алкой они это делают регулярно. Благо, отец похоронен не в Москве, а на деревенском кладбище, неподалеку от дачи, по настоянию матери, которая хотела быть к нему ближе и, навещая могилу, меньше зависеть от посторонней помощи.

Когда мы собрались, Алка вызвалась нас подвезти, но мать от ее услуг отказалась, сославшись на то, что ей полезно будет пройтись. А на замечание о том, что на улице весенняя распутица, только поморщилась: «Но я же не одна иду». Из чего я сделал вывод, что Алка утомляет ее своей чрезмерной заботой, по крайней мере, время от времени. А может быть даже, и присутствием. Во всяком случае, всякий раз, как я приезжаю, мать хочет побыть со мной наедине, притом что собеседник из меня никакой, и, сделав пару попыток меня разговорить, она довольствуется тем, что сидит со мною рядом, периодически задавая односложные вопросы, типа: « А что, в Москве душно (или скользко, пыльно и т. д.)?» И дело тут совсем не в том, что у нас плохие отношения, просто внутри меня какой-то барьер, который я не могу преодолеть, прекрасно зная, что буду потом об этом жалеть. Собственно, я жалею уже сейчас, но ничего не могу с собой поделать. А могу только, как сейчас, идти с нею об руку, бережно поддерживая ее под локоть и повторяя: «Осторожно, осторожно, не оступись…».

Таким порядком мы добираемся до кладбища, небольшого по московским меркам, и какого-то по-домашнему уютного, по крайней мере, летом, когда оно тонет в буйной зелени. А сейчас, ранней весной, для погоста не лучшее время: кое-где показавшиеся из снега могилы сиротливо выступают из-за голых стволов, а покойники на фотографиях выглядят растерянными, словно их застали врасплох. Как бывает, когда гости пожаловали в неурочный час, а хозяева еще не успели привести себя в порядок, не причесаны, заспаны и, позевывая, шляются по квартире в пижамах и халатах. Ну вот, и стоило их беспокоить?

Впрочем, еще недавно посещение кладбища вызывало у меня совсем другие чувства. Раньше я старался прошмыгнуть к могиле отца, не глядя по сторонам и спрятав голову в воротник, в подспудной надежде, что так я попадусь на глаза меньшему количеству покойников, и все же поеживался под их укоризненными устремленными мне в спину взорами, хотя в них не было никакой неприязни, скорее уж снисхождение:

– Что, все еще бегаешь? Ну-ну….

В этот же раз я сам с каким-то необъяснимым любопытством всматривался в лица усопших на крестах и памятниках, мимо которых пролегал наш путь, а они точно стеснялись моего пристального взгляда и старались отвести глаза…

– …Ну, здравствуй, мой хороший, – мать стряхнула остатки рыхлого снега с отцовского надгробия, очень скромного – опять же по ее настоянию, хотя поначалу Алка вынашивала планы размахнуться, чтобы, как говорится, не хуже, чем у других, было.

– Еще чего! – отрезала тогда мать. – Закатают несчастных покойников в бетон. Специально, что ли, чтобы не вылезли, не дай бог?

Признаться, я, по своему обыкновению, в этой дискуссии не участвовал, но мысленно был на стороне матери. По причине, о которой уже поминал выше: мертвым уже ничего не нужно, а живым надо быть скромнее, не выпячиваться без особого повода. Тем более, на свете, и помимо кладбища, много мест, где можно продемонстрировать свои материальные возможности.

В итоге могила у отца получилась больше похожая на клумбу, вся усаженная цветами и с большим кустом сирени в головах. Сейчас, правда, вся эта красота дремала в мокрой земле вместе с отцом, дожидаясь своей поры, когда сквозь кроны кладбищенских деревьев пробьются косые солнечные лучи.

Мы с матерью присели на совершенно сухую к моему удивлению скамейку в оградке и затихли, точно сами умерли. В стороне глухо шумела трасса, по которой москвичи неслись на свои дачи, а в глубине погоста робко и неуверенно распевались какие-то птицы, то ли уже успевшие прилететь с юга, то ли остававшиеся здесь с осени…

– … Послушай, Петя, я давно хотела у тебя спросить, – нарушила тишину мать, и я сразу почувствовал, что зря она это затеяла. – Эта девушка, Оля, кажется, ты ничего о ней не знаешь? Как ее жизнь сложилась?

– Не знаю, – я, наклонившись, поднял с земли ветку и стал равнодушно тыкать ею в бугорки слежавшегося снега.

– А я все чаще ее вспоминаю, – мать продолжала развивать тему, которая, как ей, вероятно, представлялось, была для меня болезненной, в чем она на самом деле глубоко ошибалась.

– Ма, ну зачем ты об этом? – поморщился я и ткнул веткой в пожухлый сугроб с такой силой, что она сломилась посередине.

– Ах, Петя, –мать то ли вздохнула, то ли всхлипнула, –мне кажется, мы так виноваты, так виноваты перед тобой…

– Ма, ну не нужно, –буквально взмолился я.

Но, видимо, она долго собиралась с духом, прежде чем начать ворошить эту давнюю историю, а потому должна была выговориться:

– А если ребенок все-таки был… Или есть?

– Ой, да ладно тебе, – я смирился с тем, что мне придется испить эту чашу до дна, – какой ребенок? Если там что-то и было, она наверняка сделала аборт. Ни она первая, ни она последняя…

– Ой, что ты говоришь, что ты говоришь, Петя! – мать грустно покачала головой, но больше ни слова об этом ни сказала.

Мне стало ее безумно жаль. Бедная, ну зачем она так переживает о том, что случилось так много лет назад? Еще, небось, и Алку укоряет за то, что она проявила тогда особенное рвение. Выследила Ольгу возле общежития и устроила разнос под лозунгом: «Ничего у тебя не выйдет, милочка!»

Я же со своей стороны по прошествии лет склоняюсь к тому, что из этой затеи ничего не вышло бы и без Алкиного с матерью участия, и по большому счету я должен их благодарить за приложенные тогда усилия. Тем более что они не были такими уж титаническими, и прояви я характер – я бы своего добился. Но я его не проявил и, по сути, предпочел отсидеться за их юбками. Мне даже не пришлось принимать решения, все сделали мать и Алка, сплавив меня от греха подальше к двоюродной тетке в Калугу. А причина всего лишь в том, что Ольгу я не любил, и между нами не было ничего сколько-нибудь романтического. Тем удивительнее, что я сделал ее лирической героиней романа, который я сейчас наскоро обстругивал по заказу дьявола в лице Кирилла из издательства «Дор».

Еще немного посидев, мать поднялась со скамейки, сказала свое ритуальное «Ну, до свидания, мой хороший», и мы двинулись в обратный путь. А когда мы были уже за оградой, невзначай (точно невзначай, потому что про это она ничего не знала) обронила:

– Настя приезжала, в гости заходила…

А вот это был удар, я даже пошатнулся, и теперь уже мать подхватила меня под локоть, решив, что я поскользнулся. Настя… Моя фантомная боль… Единственная из бывших подружек, с которой я не поддерживаю никакой связи, в том числе и виртуальной, хотя в моем почтовом ящике есть ее электронный адрес, и она сама мне поначалу писала из своей Ирландии. И сейчас я мог бы в любой момент послать ей весточку, поплакаться, пожаловаться на приближающуюся старость, но только теоретически. Осуществить это на практике было бы слишком больно. Мне так ее не хватало в этой жизни! И ровно поэтому я ей не писал и не искал с ней встречи. Притом что с той же Ольгой, которую я бы, наверное, не узнал, попадись она мне на улице, я бы запросто возобновил приятельские отношения, будь у нее желание.

– У нее все хорошо, – меж тем сообщила не ведающая о моих муках мать, – хорошая девочка, солнечная. Спрашивала про тебя, привет передала.

– Спасибо, – с трудом шевельнул я губами, проклиная свое воображение, которое тут же подсунуло мне картинку по случаю: «солнечная» Настя сидит в Алкиной гостиной, пьет чай и рассказывает про свои прогулки по Пикадилли, или что там у них в Ирландии? Мамочка, расположившись напротив, внимает ей и расспрашивает про житье-бытье с мужем-бизнесменом. А я в это время корчусь у себя в Замоскворечье на диване, не в силах ее забыть.