Бог Ярости

И наград. Их тоже много. Теперь он так же известен в арт-сообществе, как и его брат-психопат. Так и должно было быть с самого начала, просто, к слову.

Я знаю, что Брэн не любит внимание, но во всем гребаном мире нет никого, кто бы заслуживал его больше, чем он. Он такой преданный, дисциплинированный и нелепый перфекционист.

Он заслужил ту персональную выставку, которую устроил два месяца назад, как никто другой. Она имела ошеломительный успех и была лучшей из всех, что я видел.

Не то чтобы я видел их много — только те, в которых участвуют он и его мама. Иногда он тащит меня на выставки Лэна, и я хожу только для того, чтобы поболтать об этом психопате. В любом случае, эта была особенной, и не только потому, что это была его первая персональная выставка. На большинстве его картин были изображены я и мои татуировки, но центральная картина, та, на которую я умолял папу потратить более миллиона фунтов из моего трастового фонда, только чтобы она осталась у меня навсегда, — моя любимая.

Она до сих пор стоит у меня на экране блокировки.

Это та картина, которую он никак не мог закончить все эти годы.

На ней стою я, а он прислонился к моему плечу. Ему наконец-то удалось нарисовать собственное лицо, и на этот раз он чертовски улыбается.

Никому не отдам эту картину. Наверное, придется написать в завещании просьбу похоронить ее вместе со мной, чтобы при встрече с Сатаной я мог рассказать ему все о своем цветке лотоса.

Кстати, о нем: он покинул свою компанию высококлассных художников, которые либо любят меня за то, как он меня изображает, либо не выносят мою буйную, жестоко честную, прекрасную сущность.

Когда Брэн идет ко мне, я снова ощущаю неспособность поверить, что он со мной. Мое сердце так переполнено им, что вот-вот разорвется. Я так чертовски соскучился по нему, что мне приходится останавливать себя, чтобы не поцеловать, потому что этим дело точно не ограничится.

Что-то подсказывает мне, что снобы не оценят, если я отпихну его к стене и позволю Коле и Брэну-младшему поздороваться друг с другом.

Остынь, Коля, чувак. Здесь твои будущие свекры.

— У тебя получилось, — вздыхает он, его улыбка ослепляет меня до сумасшествия.

— Ни за что бы не пропустил.

— Но на восточном побережье был шторм. Пожалуйста, только не говори мне, что ты совершил что-то безрассудное, чтобы добраться сюда.

— Безрассудство — мое второе имя. Но в данном случае я не смог бы ничего сделать, даже если бы захотел. Мы должны были получить разрешение на полет. Вылетел, как только смог, — я показываю на награду в его руке. — Мне жаль, что меня не было здесь во время церемонии.

— Теперь ты здесь. Это главное.

— Поздравляю, малыш! — поскольку я должен прикоснуться к нему, я обхватываю рукой его затылок и глажу шею. — Я так горжусь тобой и тем, как далеко ты зашел. Ты сделал это!

Он сует мне в руку награду и заставляет взять ее, покачивая головой.

— Мы сделали это. Я бы никогда не смог сделать это без тебя, малыш.

— Ты рожден для великих дел и смог бы сделать это независимо от того, был бы я здесь или нет.

— Нет, не смог бы. Ты — причина, по которой я вообще хочу этих великих вещей, помнишь?

Я киваю и целую его в макушку, на секунду задерживаясь, чтобы понюхать его великолепные волосы.

— Я так чертовски по тебе скучал. Никуда больше без тебя не полечу.

Он поправляет мой кривой галстук-бабочку, и на его губах появляется небольшая улыбка. Он всегда заботится обо мне, мой цветок лотоса, будь то физически или эмоционально. Он все еще любит поворчать, но сейчас это музыка для моих ушей. День, когда он перестанет ворчать, будет днем, когда он перестанет заботиться.

— Тебе лучше не покидать меня снова, — шепчет он. — Я не смогу заснуть без тебя.

— Какого хрена? Ты говорил мне перестать быть ребенком каждый вечер, когда мы разговаривали по телефону.

— Ну, я не хотел тебя напрягать. Но это не значит, что мне было легче, ты же знаешь.

— Ты точно поедешь со мной в Штаты. Или я останусь здесь. Джереми и Вон убьют меня, но это цена, которую я готов заплатить.

— Я же сказал, что приеду. Я могу работать где угодно.

— Спасибо, черт возьми.

Он переплетает мои пальцы со своими.

— Хочешь уйти отсюда?

— Да, блять.

Я уже собираюсь оттащить его, чтобы поцеловать, но он прижимается ко мне грудью и впивается в мои губы обжигающим, страстным поцелуем.

На глазах у всего мира. На его глазах.

Если бы кто-нибудь рассказал мне об этой сцене пару лет назад, я бы назвал его лжецом.

Но мой цветок лотоса, похоже, не может насытиться мной так же, как я не могу насытиться им.

Прежде чем я успеваю углубить поцелуй, он отстраняется, пресекая дьявольский план Коли.

И я тащу его за собой, проталкиваясь сквозь людские тела, отчаянно пытаясь оставить его одного.

Брэн отвозит нас в дом своих родителей, где мы, вероятно, какое-то время будем предоставлены сами себе, пока не вернутся его родители и Глин, прихватив с собой других психов, Лэндона и Килла.

Во время всей поездки я целую горло Брэна, покусываю его адамово яблоко, расстегиваю галстук-бабочку и пуговицы на рубашке, чтобы оставить засосы на ключицах.

Идеальный образ, который он так любит, разбивается о мой язык и пальцы, когда он стонет от удовольствия и произносит мое имя.

Мой цветок лотоса — самый невозмутимый водитель из всех, кого вы когда-либо найдете. Он никогда не взъерошивается, не злится, не ведет себя безрассудно, но даже ему приходится остановить машину на обочине, и я тащу его к себе на колени, чтобы Коля мог поздороваться.

Но на этом сеанс сухого перепихона прекращается, потому что он не может допустить, чтобы нас арестовали за непристойность. Несмотря на то, что у его машины тонированные стекла.

Единственная причина, по которой я останавливаюсь, — это то, что я не хочу быстрого секса в машине. Мне нужно как следует полакомиться им после недели разлуки.

Не поймите меня неправильно, мне нравился секс по телефону, грязные смс и фотографии члена, которые он иногда присылал — после того, как я завалил его тысячей фотографий рыдающего в агонии Коли, — но реальность намного лучше.