Богатая белая стерва

— Условие принято, — сказал он. — Звони.

— Прямо сейчас?

— Да. Сейчас.

Женщина протянула руку и взяла трубку.

ГЛАВА ПЯТАЯ. БОЛЬШАЯ ЛИГА

I.

По прибытии в офис Дебби Финкелстайн нашла на своем столе груду листов с телефонами и именами звонивших. Она быстро определила, на какие звонки нужно ответить немедленно, а какие могут подождать.

Сперва она позвонила одной из клиенток — слегка дебильной писательнице, чьим удивительно скучным первым романом заинтересовался какой-то молодой издатель. Издательству нужно было дополнить квоту, чтобы бюджет за квартал выглядел прилично. Писательница была очень возбуждена, забыла спросить об авансе и условиях контракта и некоторых других полезных вещах. Дебби закатила глаза, повесила трубку, и дала понять коллеге за соседним столом, что если тот собрался варить кофе, чтобы и ей тоже сварил.

Затем она обзвонила нескольких редакторов, чтобы узнать, как идут дела с манускриптами, которые она им послала. Редакторши жанра романс были самыми организованными и легкодоступными. Одна из них выразила восторг по поводу одного из последних манускриптов — с таким противным энтузиазмом, что Дебби чуть не бросила трубку.

В десять часов сорок минут прибыла почта. Дебби отобрала запросовые письма и быстро их пробежала. Издательская индустрия приучила начинающих писателей оставлять сюрпризы при себе. В письмах говорилось в основном, что предлагаемые манускрипты были похожи в какой-то мере на тот или иной уже опубликованный роман — или эссе, или биографию, или серию коротких рассказов, или пьесу.

— Ты не прочел ли пьесу, которую я тебе давеча давала? — спросила Дебби своего коллегу.

— Нет, — радостно ответил он. — Но я посмотрю сегодня вечером. Обещаю.

Пьесу эту написал Джульен, и представляла она собой историческую экстраваганзу в трех действиях, в стихах, с неожиданными сюжетными поворотами. Дебби дала манускрипт коллеге три недели назад.

В двенадцать тридцать пять Дебби привела в порядок свой стол и ушла на встречу в кафе с издательницей, которая, после того, как встретилась с двумя клиентами Дебби, была теперь очень взволнована (как она сказала) перспективой предстоящей личной встречи с самой Дебби. Она зарезервировала столик в потрясающе красивом маленьком кафе, и она очень, очень предвкушала (так и сказала) встречу на ланче. Была она среднего возраста, ухоженная и хорошо сохранившаяся женщина, имела свой дом в Коннектикуте. В кафе они с Дебби поговорили со знанием дела о преимуществах резиденций вне города. Недостатки таких резиденций не обсуждались.

Вернувшись в офис ровно в три часа дня, Дебби просмотрела несколько манускриптов и нашла, что ей трудно концентрироваться — телефон звонил непрерывно.

II.

ИЗ ДНЕВНИКА ЮДЖИНА ВИЛЬЕ:

Я позвонил. Поскольку одет я был как на праздник, я не рассчитывал, что простое это действие возымеет неприятные последствия — во всяком случае, не сразу. Рано или поздно такие мысли становятся второй натурой чернокожего человека моего уровня. Западная цивилизация — смешная штука. Как уверяет нас Голливуд, мы — визуальное общество. Главное — образ, а наполнение никого не волнует. Черная кожа и африканские черты, как бы ни были они разбавлены межрасовыми амурами, не сочетаются с богатым районом, если одежда индивидуума не говорит о том, что он миллионер, дворецкий, рабочий электрической компании или, не в последнюю очередь, музыкант. Копы, как большинство трудящихся патриотов, имеют давно и прочно сложившееся мнение о том, как должен выглядеть мир. Не следует их разочаровывать — это невежливо, да и небезопасно. Не выделяйся — вот лозунг рядового Джо, вне зависимости от цвета его кожи и финансовой ситуации. Те, кто балуется независимостью, делают это на свой страх и риск. (За тихую жизнь, впрочем, тоже приходится платить. Скука и непроглядная духовная нищета чаще всего выпадают на долю любителей тихой жизни. Тем не менее, боязнь неизвестного и боязнь одиночества, с оговорками, приковывают миллионера средних лет и подростка, члена банды, к отведенному им судьбой месту, заставляя их терпеть скуку и духовную нищету и говорить и одеваться в соответствии со стандартами, принятыми в их окружении).

В общем, я позвонил. Дворецкий, моложавый парень с губами даже тоньше, чем мои, вскинул саркастически брови. Дворецкие нынче не то, что были раньше. Я предпочел бы профессиональную непроницаемость.

Просторный холл был ярко освещен. Я вошел с достоинством, намереваясь достоинство это не уронить ни при каких обстоятельствах. Оказалось, что это труднее, чем я думал. Простота и хороший вкус убранства произвели на меня впечатление.

Ненужно смешливый дворецкий провел меня в нижнего уровня гостиную, где мой благодетель, Джозеф Дубль-Вэ Уайтфилд, поднялся, чтобы меня поприветствовать. Он протянул мне руку добродушно, хоть и слегка снисходительно, и я ее пожал. А что еще я мог сделать? Поцеловать ему руку? Или спрятать руки за спиной? Да ну вас!

Он спросил меня, как я поживаю.

Уверенная светская беседа, с элегантной фразеологией, по моему направлению — погода последнее время была очень хороша. Его дальновидные предки имели связь с черными. (Мои предки тоже несомненно имели с ними связь. Посему у нас было с ним, Уайтфилдом, что-то общее, не так ли). Он очень любит музыку. Где я учился?

Я сказал ему, что бросил институт. Он не слушал. Он предложил мне сигару. Я сказал, что не курю. Сигара, тем не менее, выглядела очень привлекательно, и я сказал это вслух.

Он пообещал, что Санди, то есть, нет, миссис Уолш, скоро спустится. Он предложил мне выпить.

Наконец-то я увидел — концертный Стайнуэй в северо-восточном углу гостиной. Я попросил скотч.

А он ничего парень, неплохой, подумал я, несмотря на связь. Он прошел к портативному бару, вынул бутылку, и щедро налил. Посмотрел на меня лукаво и сообщил, что в молодости сам хотел стать музыкантом. Я спросил, а что же было дальше, и чуть не прибавил — сэр.

Совершенно точно, подумал я, он не так уж плох, просто слегка оторван от жизни. Люди, я желаю, чтобы меня правильно понимали. Большинство уважаемых граждан скажет, — ну, [непеч. ], ты чего, мужик, этот [непеч. ] делает тебе одолжение, приглашает тебя в свой дом, может даже собирается доставать тебе неплохие ангажементы — он ведь тебе ничего не должен, не так ли? Он же просто по доброте душевной с тобой возится. Почему бы тебе, по крайней мере, не почувствовать благодарность, а, мужик?

Идите на [непеч. ], скажу я. Уважаемые граждане могут сколько угодно говорить, что знают дюжины блистательных пианистов, художников, поэтов, писателей, или еще кого-то. А я вот никаких таких блистательных людей не знаю, за исключением себя самого и, может быть, Джульена. В этом нашем городе — толпы богатых шутов, и ни один из них не сумел пока что удовлетворительно мне объяснить, чем он целый день занимается. Не знаю, в чем состоит вклад мистера Уайтфилда в благосостояние общества, но сомневаюсь, что он смог бы найти лучший способ занять свое время, чем предоставление возможности моему искусству достигнуть ушей еще нескольких патриотов, членов этого самого общества. Знали бы мы сегодня имена промоутеров Шопена (беру фамилию наугад), включая посредственную романистку, если бы вместо того, чтобы помогать блистательному поляку, они бы все занялись тем, чем они обычно занимались у себя в Париже? О! Сплю ли я, или же действительно кто-то сказал — «Ты не Шопен!». Ага. А откуда тебе это известно, дружок? А? Ты когда-нибудь слышал, как я играю? А?

Так или иначе, я вел себя, как хороший мальчик — не слишком подобострастно, заметьте, но и не слишком надменно. Мистеру Уайтфилду нравилось слушать мои ответы — да, он начал меня слушать. Это забавно, наверное — выслушивать мнения человека из другого класса. Это освежает, если держать правильную дистанцию.

Затем, без всяких предупреждений, Вдова Уолш вошла в гостиную.

Одета она была в светлое весеннее платье, с декольте чуть ниже, чем принято в среднеклассовом обществе, но недостаточно низким, чтобы походить на трущобные фасоны. На ногах у нее были белые сандалии с высоким каблуком. Педикюр ее был розового цвета, чуть ярче, наверное, чем естественный цвет ее ногтей.

Самые совершенные женские пальцы ног, которые я когда-либо видел, проследовали мимо меня в три часа пополудни, в теплый летний день, когда мне было двадцать лет. Событие это имело место в маленьком городке в Лонг Айленде, недалеко от границы Квинза. Я сидел за столиком на тротуаре, принадлежавшем единственному кафе на мили вокруг, на главной магистрали, вдоль которой располагались магазины, бутики, и рестораны с фирменными названиями, выглядящие не менее провинциально, чем выглядели их потертые деревянные предшественники сто лет назад. Улицу использовало местное население — тем же способом, как в Бель Эпокь использовали бульвары — для променада, встреч со знакомыми, общения, и мелочных ссор. Я пил свой кофе с карамелью, и вдруг я ее увидел.

Она была — миниатюрное существо, лет сорока, белая, со светлыми волосами. В лице у нее было мало плоти, и из-за этого у нее было больше морщин, чем она заслуживала. На ней была блузка, белый длинный пиджак, и черные до икр брюки-капри, в обтяжку. Остальная часть ее ног была обнажена. На ногах были открытые белые сандалии. Ее сопровождал бесцветный, более или менее женского пола персонаж, катящий детскую коляску, заряженную сопящим младенцем. Также наличествовала еще одна данность — стареющая кокотка, возможно тетя, в очень вульгарных тряпках. Втроем они остановились у витрины, дабы обсудить что-то интригующее, замеченное ими внутри магазина. Леденящая волна, щедро сдобренная адреналином, прошла по моему телу. Все что я смог сделать — поставить чашку на столик, чтобы задрожавшие вдруг руки ее не выронили или не пролили.