Богатство (др. изд.)
Шрифт:
В глазах пестрело от множества вывесок: массажисты и присяжные поверенные, аптекарские и консульства, бани и банки, ювелиры и торговля игрушками, продажа киотов и велосипедов, колбасы и пряников, пирожных и корсетов, унитазов и роялей, классы танцевальные и гимнастические. За проспектом Шефнера, в разнообразии проулков Маньчжурского, Японского и Тунгусского, близ пролетарских и матросских слободок, гуляли русские парни-мастеровые с тальянками, приладив к картузам букетики весенних фиалок. С базара прошел солидный рабочий депо, обстоятельный и даже суровый, он нес в голубеньком одеяле новорожденного, а молодая жена тащила корзинку с провизией. На Светланской элегантные инженеры-путейцы ловко подсаживали на коляски своих хохочущих дам, наряженных по последним модам Парижа во Владивостокском универмаге Кунста и Альберса. И куда ни глянешь,
На пристани Эгершельда выяснилось, что пароход на Камчатку будет не раньше июня. Но есть шанс воспользоваться трамповым (то есть бродяжьим) рейсом «Сунгари», который прежде зайдет бункероваться в Хакодате, оттуда отправится на Командоры и уж только потом заглянет в Петропавловск… Соломину пришлось согласиться на этот неудобный трамп!
До выхода корабля в море он поместился в номерах на Алеутской, а обедал в «Золотом Роге» на Светланской, где ему импонировала прислуга — вышколенные официанты (сплошь из японцев). Однажды, когда Соломин разделывался с громадной клешней краба, к нему подсел бравый капитан 2-го ранга с рыжими бакенбардами, торчащими вроде рыбьих плавников, человек симпатичный и словоохотливый.
— Мне сказали, что я могу застать вас здесь в час обеда. Будем знакомы
— Николай Александрович Кроун, командир канонерской лодки «Маньчжур». Волею судеб моя канонерка охраняет летом бобров и котиков, начиная от Командор до Берингова пролива. Чиниться и забирать воду ходим к вам — на Камчатку.
Соломин, естественно, спросил:
— А вы разве не бываете в море Охотском, дабы оградить Камчатку с западного ее побережья от японских хищников?
— У нас, — огорченно ответил Кроун, — не хватает угля и нервов, чтобы отбиться с востока от хищников американских, которые грабят нас почище самураев. Анадырские чукчи мне рассказали, что однажды янки доставили морем какую-то машину небывалых размеров и с великими трудностями утащили ее в тундру, где таинственно ковырялись в почве… Я догадываюсь, что это была драга для добычи золота, а мы и ухом не повели. Приходи, грабь, режь — мы ведь не внемлем, и даже кровь с нас никогда не капает!
— Неужели в тех гиблых краях имеется и золото?
На этот вопрос Кроун отвечал вопросом:
— А разве мы знаем, что у нас имеется? Вы навестите хоть раз шалманы на Миллионке note 2 , там бродяга из-под полы предложит вам золотишко. Сразу дайте ему по зубам, и он сознается, что не украл, а намыл самым честным образом. Но где намыл? Он того не ведает, ибо в геодезии немощен, как теленок, а по тайге шпарит эдаким курсом — два лаптя правее солнышка. Бродят наши у черта на куличках, даже за Колымой…
Note2
Миллионка — район в старом Владивостоке, нечто вроде Хитрова рынка в дореволюционной Москве; в кварталах Миллионной улицы располагались притоны, трактиры и опиокурильни, там обитали гопники, воры и проститутки, скрывались беглые каторжники. Миллионка была уничтожена в конце 1920-х годов.
Соломин движением бровей подозвал официанта, велел открыть бутылку французского шампанского марки «Мум» (русские называли его более выразительно: «Му-у-у…»).
— Выпьем за Камчатку! Я не пророк, но, может, не пройдет и сотни лет, как в этих краях возникнет удивительная жизнь, перед которой поблекнут все аляскинские клондайки и юконы.
Кроун поддержал тост с существенной поправкой:
— За Камчатку надо бы выпить чего-нибудь покрепче! Там все крепко скроено — и люди, и собаки, и вулканы, только жить там, извините, я не хотел бы… — Кавторанг куда-то поторапливался, стал прощаться: — Итак, до скорой встречи в Петропавловске. «Маньчжур» постарается оградить вас с востока, а уж со стороны моря Охотского… пардон, милейший, но с этих румбов вы отбивайтесь от японцев сами!
Перед отплытием Соломин навестил дантиста.
— Я прошу вас удалить мне зубы, которые, по вашему разумению,
могут заболеть. Рвите без сантиментов. Врач поковырял один зуб, потом другой:— Вот эти можно еще полечить.
— Некогда. У меня билет на пароход.
— Куда же вы собрались?
— На Камчатку.
— Тогда все понятно… Ну, держитесь.
— А-а-а-а-а-а!!!
— Готово. С вас двадцать рублей.
— О-о-о-о-о…
«Сунгари» потянулся в море. На траверзе острова Аскольд пришлось наблюдать возвращение с тактических стрельб Тихоокеанской эскадры. Закованные в панцири путиловской брони, тяжко просели килями в глубину желто-черные витязи-броненосцы; кренясь, в отдалении затаенно скользили серые, словно их обсыпали золою, русские залихватские крейсера; в белых плюмажах рассыпчатой пены почти кувыркались узкие веретена миноносцев.
И, глядя на эту грозную фалангу российской эскадры, идущей домой в порядке двойного кильватера, Соломин еще раз с большим удовольствием подумал: «Нет. Никто не посмеет… побоятся!»
Сангарский пролив затянуло туманом, но капитан непостижимым для разума «фуксом» все-таки умудрился завести воющий сиреною «Сунгари» в японскую гавань Хакодате.
Первое, что заметил здесь Соломин, это чудовищный мастодонт британского броненосца, к теплой массе которого нежно прильнула изящно-кокетливая канонерка французов. С пристани вдруг окликнули Соломина по-русски, и он был удивлен, увидев на берегу давнего знакомца, — польского писателя Серошевского note 3 , которого знавал по Сибири с тех пор, когда тот был ссыльным революционером.
Note3
В. Л. Серошевский (1858-1945) — известный ученый-этнограф; знаток якутского быта, член Русского географического общества; после революции оказался в лагере Пилсудского. Его интересные книги печатались в дореволюционной России и в СССР.
— Вацлав! Вот встреча… Как тебя сюда занесло?
Серошевский подозвал рикшу, велел садиться.
— Собрался было на Шикотан, да туманы — не сразу и доберешься. Я ведь якутов оставил, теперь изучаю племя айнов…
«Сунгари» брал в бункера уголь, и, чтобы избежать грязи и грохота лебедок при погрузке, Соломин разместился в гостинице. Серошевский объяснил ему правила поведения:
— Гопака не плясать, кулаком по столу не трахать, иначе этот гранд-отель рассыплется на массу лакированных палочек и бумажных ширмочек… Помни, что ты не в России!
Из окна Соломин видел здание христианско-православной церкви, возле нее колыхался русский флаг.
— Япония, — пояснил Серошевский, — ожидает визита военного министра Куропаткина…
Они поехали представиться русскому консулу Геденштрому. Консул был настроен пессимистически.
— Ну да! — сказал он. — Куропаткин приедет, но японцы перехитрят его, как глупого мальчика… Я-то знаю, что с западного фасада Японии убраны все мощные батареи, а в крепостях, которые посетит генерал, собрана музейная заваль. Отличные войска спрятаны внутри страны, Куропаткину покажут хилых солдат запаса, вооруженных допотопными кремниевыми ружьями. Весь броненосный флот Японии заранее выведен в океан и не покажется у берегов, пока наш министр отсюда не уберется…
Геденштром дал Соломину прочесть свое последнее донесение в Петербург. «Я опасаюсь, — сообщал он в МИД, — что все согласия с японцами о рыбных промыслах в наших водах, которые охраняются одной лишь канонеркой „Маньчжур“, останутся мертвой буквой, исполнять которую японцы не станут…»
Андрей Петрович перевел разговор на охрану рыбных богатств Камчатки, на что консул реагировал с крайним раздражением:
— Вам бы, как начальнику этого берендеева царства, следовало знать о японском обществе «Хоокоогидай±».
— Что это значит? — спросил Соломин.
— С языка сакуры на языке родных осин это звучит так:
«Патриотическое общество японской справедливости». Но за рекламой патриотизма ловко маскируется организация офицеров японского флота, готовая к захвату Камчатки.
Соломин подыскал вежливые слова для ответа.
— Японцы раса теплолюбивая, — сказал он. — Доказательством тому массовая скученность населения на юге Японии и пустынность на севере страны. Как-то не верится, чтобы они пожелали зарыться в наши сугробы. Вы когда-нибудь, господа, видели японца, который бы катался на лыжах?