Богатые — такие разные.Том 2

Взглянув истине в лицо, я не стал плакать по Грэгу Да Косте. И даже зашел настолько далеко, что захотел, чтобы его поджарили в аду, и все еще пытался отделаться от этой нехристианской позиции, когда, вернувшись домой, обнаружил, что Алисию увезли в больницу.

Я чувствовал себя больным, и не только от тревоги за Алисию, но и от мучительного сознания того, что больше ничего не могу сделать. Мы подробно обсуждали, как будем вести себя, когда родится ребенок. Она не хотела, чтобы я приходил в больницу ни до, ни после родов, и я туда не ходил, хотя и не мог разговаривать с нею по телефону. Мы договорились, что, когда Алисии придет время вернуться домой, я просто пошлю за нею автомобиль, чтобы она приехала сама. Ей хотелось быть одной. Она не хотела вовлекать меня в свои переживания. Мне следовало продолжать свою нормальную жизнь, и, в конце концов, она должна была снова присоединиться ко мне, если все будет в порядке. Она сказала, что так будет менее мучительно для всех, и заявила об этом так категорически, что я не осмелился ей возразить.

Я не смог ничего съесть за обедом, а когда попытался выпить, то почувствовал себя так плохо, что отказался от этой мысли. Я думал о Фоксуорсе. Мой собственный отцовский опыт, как ни был он отстранен и недостаточен, вызывал во мне симпатию к нему, и в одиннадцать часов я позвонил Фоксуорсу в Олбани. Он сразу же повесил трубку, но вскоре после полуночи позвонил мне сам, извинился и сказал, что сам позвонит в больницу, чтобы узнать об исходе родов.

Мне никто ничего не говорил. На рассвете, не в силах больше выносить напряжение, я позвонил в больницу, и мне ответили, что Алисия родила второго сына. Я снова и снова спрашивал, уверены ли врачи в том, что она жива, и наконец, они так разозлились, что бросили трубку. Я обхватил руками голову и сидел, уставившись в пол. Потом вышел на улицу. День был воскресный, на работу идти не требовалось, и, дойдя до больницы, я долго шагал взад и вперед по улице, решая, что мне делать. Мне отчаянно хотелось увидеть Алисию, но я боялся, что могу ее расстроить, нарушив пашу договоренность. И я позвонил ей из автомата.

— Все в порядке, — ответила она самым своим невыразительным тоном. — Ты не должен ни о чем беспокоиться. Спасибо за звонок.

— Я люблю тебя, — сказал я, но она уже повесила трубку. У меня было такое впечатление, что все, не договорив со мной, вешали трубку. Вернувшись домой, я еще немного выпил и написал ей длинное письмо о том, как я ее люблю. Я с удовольствием послал бы ей цветы, но она запретила это делать. Однако я подумал, что смогу сделать ей какой-нибудь подарок позднее. Ей очень шли бриллианты.

Я звонил ей ежедневно. Она поблагодарила меня за письмо, но ничего не написала в ответ. Мы говорили о погоде и о том, не уехать ли нам на пасхальный уикэнд. Я хотел было спросить ее, не видела ли она ребенка, несмотря на свое решение, но это было бы нарушением нашей договоренности, и поэтому спрашивал только о том, хорошо ли она себя чувствует. Она отвечала, что врач очень доволен ее состоянием.

На десятый день после родов она вернулась из больницы, и когда в половине седьмого я приехал из банка, она ожидала меня в верхней гостиной. На столе стояли стаканы с томатным соком и молоком. На ней было нарядное кремовое платье, которого я раньше никогда не видел, она была напудрена, нарумянена, губы подкрашены. Было очень странно видеть ее с плоским животом.

Усевшись, мы быстро заговорили, словно боясь молчания, а когда стаканы были уже пусты, поспешно поднялись ко мне, будто бы куда-то опаздывали. Как обычно, я принял душ, но, выйдя из ванной, нашел спальню пустой. Я быстро оделся и отправился на поиски Алисии. Она исчезла. Мне пришлось спросить о ней у шести слуг, прежде чем я наткнулся на горничную, вспомнившую, что она видела госпожу Ван Зэйл в коридоре, ведущем в западное крыло дома.

Я нашел Алисию в детской, которую мы с Вивьен готовили для Викки и в которой несколько недель прожил Себастьян. Она сидела на небольшой табуретке посреди комнаты, крепко обхватив себя руками. Переступая порог, я слышал ее хриплые рыдания. Встав на колени рядом с Алисией, я притянул ее к себе и долго не отпускал. Когда она перестала плакать, единственными ее словами были:

— Во мне такая пустота…

— Где он? Я поеду и заберу его.

— Нет, это невозможно. Он в Олбани. Ралф приехал вчера с Себастьяном и с няней. Они хотели видеть меня, но я не могла… не могла… это было бы непереносимо. Я умерла бы от муки.

— Ты хоть раз видела его?

— Нет. Я очень боялась, что полюблю его еще больше, чем уже любила до рождения. Мне было так страшно, Корнелиус, так страшно…

— Чем я могу тебе помочь? Прошу тебя, скажи, что я должен сделать? Я все для тебя сделаю, все…

— Говори со мной, говори о наших мечтах. Говори же!

Я принялся говорить о наших шестерых сыновьях, которых будет на одного больше, чем у Рокфеллеров, и о нашей единственной дочери. Я выбрал для всех них школы, определил их интересы и хобби. Едва я выдал дочь замуж за ведущего партнера банка Моргана, как Алисия меня прервала:

— Мне нужно умыться. Вся моя косметика размазалась.

И мы вернулись в нашу комнату. Умывшись, она сняла свое яркое платье и надела простое черное.

— Ну вот, теперь я готова к обеду, — объявила она, и мы направились в столовую, где нам подали жареный морской язык — любимое рыбное блюдо Алисии — с горошком и канадским рисом.

В тот же вечер, позднее, когда она лежала в моих объятиях, я думал о том, как было бы хорошо, если бы состояние ее здоровья позволило мне заняться с нею любовью нормальным способом, но я знал, что необходимо подождать несколько недель, прежде чем врач разрешит нам супружеское соединение. Я вздохнул. Она ответила мне таким же вздохом, и я понял, что Алисия читала мои мысли.

— Мы можем не откладывать с ребенком, — заговорил я. — Нам надо подумать об этом сразу же после того, как ты полностью оправишься после родов.

— О, нет, — раздался в темноте ее протестующий голос. — Это было бы неразумно, Корнелиус. Ну, а в будущем году — как ты решишь. А теперь мне кажется, что тебе следует отдохнуть от беременных женщин, и поскольку у меня впереди целых двадцать пять лет детородного возраста, не будем с этим торопиться. Ничего на свете я не хочу так, как ребенка от тебя, но мне хочется какое-то время быть с тобой вдвоем. Чтобы между нами не было никого третьего.

Однако, вопреки мнению Алисии, я не имел ничего против беременных женщин. И как раз тогда, когда я готовился начать нормальную сексуальную жизнь со своей женой, раздался резкий телефонный звонок. Звонила моя сестра Эмили.

— Он получил письмо от Дайаны Слейд. — сказала она мне.

Мы пили чай в ее доме в Лонг-Айленде. Был послеобеденный час в субботу, и я заглянул к ней после работы в банке. Стив уехал по делам в Чикаго, а оба его сына, Скотт и Тони, играли в бейсбол на лужайке перед террасой в шумной компании своих местных приятелей. Через открытое окно большой гостиной, где мы сидели, доносились их веселые возгласы, но, как только Эмили произнесла имя Дайаны Слейд, я уже больше ничего не слышал. Я осторожно поставил на блюдце свою чашку и уставился на сестру. Она была в свободном белом платье. Через два месяца у нее должен был родиться ребенок.

— Как ты узнала, что она ему написала? — услышал я свой голос.

— Он сам показал мне письмо. — Эмили наклонила голову, и ее длинные золотистые волосы, подвитые по последней моде, качнулись вперед и застыли, окаймляя ее лицо. — Она прислала ему фотографии своих близнецов. Он показал мне их тоже.

Я потерял самообладание. Вскочив со стула, я принялся яростно кружить по комнате.

— Как он смеет унижать тебя таким образом! — бушевал я.

— Но он прав, желая быть честным и ничего не скрывать, Корнелиус! Я рада тому, что ему ничто не мешает говорить со мной о ней. В конце концов, она же была как бы его женой, хотя и недолго.