Богатырская дружина Мономаха. Русь в огне!

Настасья ждала, и теперь, когда счастье было уже совсем близко, ожидание казалось ей невыносимым. Однажды ей доложили о приехавшем из Киева человеке, и она чуть не лишилась чувств, увидев Алешу Поповича.

– Князь, вернувшись со съезда, сразу же послал меня за тобой, – радостно произнес Алеша. – Труды его и многолетнее ожидание не пропали даром, и Русь снова стала единой под его властью. Нам с тобой тоже пришлось ждать, и теперь князь выполнит свое обещание. Митрополит Никифор сдружился с нашим князем и, конечно, даст тебе дозволение на брак со мной.

Настасья, не помня себя от счастья, бросилась собираться. Сборы оказались недолгими, но предстояло еще проститься с Офимьей Александровной.

– Что ж, поезжай, если князь зовет, – сурово сказала умирающая, выслушав слова Настасьи. – Знаю, что никогда не любила ты Добрыню, да и о том, что Алеша не зря так часто тебя навещал, давно догадалась. Верю я, что сын мой жив, и если выйдешь ты замуж при живом муже, пусть даже с согласия князя и святой церкви, не простит тебя Бог.

Настасья с трудом удержалась от резких слов. Негоже было грубить умирающей, да и к тому же все эти годы свекровь хоть и обращалась с ней довольно сухо, но не обижала ее.

На следующее утро после отъезда Настасьи к дому подошел оборванный, заросший бородой бродяга. Несмотря на русый цвет, в его волосах была заметна сильная проседь. Открывшие слуги с трудом признали в нем Добрыню.

Его провели в покои матери. Добрыня, уже знавший от слуг о том, как тяжело больна его мать, боялся открыться ей и умертвить слишком сильной радостью. Слуги сказали, что Офимья Александровна плохо видит, и, если уж слуги не сразу узнали его, узнать сына она могла только по голосу.

– Кто ты, добрый молодец? – спросила Офимья, когда ввели чужого человека.

– Я друг Добрыни, – ответил богатырь, сильно изменив голос.

– Друг Добрыни? – спросила Офимья, замирая при мысли о том, хорошее или плохое известие ей предстоит услышать. – Да ведь Добрыни, поди, и в живых нет?

– Жив он, – сказал Добрыня. – Вместе мы вырвались из половецкого плена, да по пути он приболел слегка и остановился в деревне неподалеку, меня же послал вперед. А где жена его, Настасья Микулишна?

– В Киеве она, – ответила Офимья, сама не зная, верить ей незнакомцу или нет. – Владимир Всеволодович стал великим князем и добился дозволения на ее брак с Алешей Поповичем.

– На брак с Алешей?! – От неожиданности Добрыня забыл даже изменить голос. О том, что Мономах стал великим князем, он уже знал от половцев. Собственно, поэтому они его и отпустили, опасаясь держать в плену того, кто был старшим дружинником нового правителя Руси. Половцы помнили, как Мстислав расспрашивал о Добрыне, и думали, что тот делал это согласно поручению отца.

Но мысль о том, что Настасья не дожидается его, и тем более мысль о ее браке с Алешей не приходили ему в голову.

– Так это ты, Добрынюшка?! – воскликнула Офимья Александровна. – Услышал Господь мои молитвы… Езжай же, езжай скорее в Киев. Знаю я, что ошибся ты, выбрав Настасью, что не любила она тебя никогда, но не позволяй им глумиться над честным именем своим. И ее, какая бы она ни была, не вводи в тяжкий грех. Езжай, ты еще успеешь.

– Не могу я оставить тебя, матушка, – сказал Добрыня.

Несмотря на возражения матери, Добрыня остался у ее постели. Вскоре она заснула. Ночью во сне Офимья Александровна умерла.

Утром так и не спавший Добрыня вымылся в бане, оделся в чистое платье и приказал подстричь себя. Он похоронил мать, на что ушло еще несколько дней, и только после этого отправился в Киев.

Подскакав к великокняжескому теремному дворцу, занимаемому теперь Мономахом, Добрыня по звукам, доносящимся оттуда, понял, что там идет пир. От прохожих он узнал, что это женится старший княжеский дружинник – нетрудно было догадаться, кто именно. Свадьбы, как и похороны, тоже устраиваются не сразу.

Добрыня спешился с коня и направился к дворцу. Два совсем молодых, незнакомых ему дружинника, стоявшие на страже, спросили, кто он.

– Добрыня Никитич, – ответил он, – бывший старший дружинник князя Владимира, девять лет томившийся в половецком плену.

Судя по лицам молодых дружинников, его имя было им хорошо знакомо.

Когда объявили о появлении Добрыни, в палате, где только что гуляла свадьба, все сразу стихло. Настасья, недавно сиявшая от счастья, побледнела, Алеша тоже выглядел растерянным. Даже Мономах, как ни старался, не мог сохранить невозмутимость.

Вскоре вошел Добрыня. Уже третий раз он бывал в этой палате: девятнадцать лет назад – на свадьбе Святополка и Марджаны, тринадцать лет назад на пиру у Святополка и вот сейчас – на свадьбе собственной жены.

– Замуж выходишь, Настасья? – с упреком спросил он. – А разве не мне ты отдана Богом в жены? Или мы разведены с тобой?

– Великий князь, – смело ответила Настасья, – обещал мне после того, как ты пропал, что, если за девять лет о тебе ничего не будет известно, я смогу выйти замуж за Алешу. Митрополит Никифор дал согласие на наш брак. И мы уж обвенчаны с Алешей.

– Хорошо, пусть, – согласился Добрыня. – Хоть и не по душе мне такие обещания. Разве можно заново венчать неразведенную, если неизвестно, точно ли мертв ее муж?

– Я спрашивал о тебе у половцев, – нагло соврал Мономах, – и они подтвердили, что ты мертв. Несмотря на это, я ждал еще пять лет и, как видишь, дождался-таки твоего возвращения.

– Мог я и опоздать, – ехидно заметил Добрыня. – Смерть моей матери, которую Настасья Микулишна бессовестно оставила больную в Переяславле, задержала меня. Проживи моя мать чуть дольше, опоздал бы я на вашу беззаконную свадьбу. Но теперь митрополиту придется отменить свое дозволение.

– А верно ли я думаю, – спросил Мономах, – что снюхался ты тогда с Боняком? Больно уж ловко прошел он все заставы.

– И как не стыдно тебе, князь, – возмутился Добрыня, – возводить на меня напраслину?! Четырнадцать лет я верой и правдой служил тебе; служа тебе, попал в плен к половцам и девять лет терпел у них лишения, а ты вместо благодарности клевещешь на меня! Уж несколько лет, как нет в живых Боняка, и ты, пользуясь этим, обвиняешь меня в предательстве.

– Ты прав, – признал Мономах. – Жаль, что не удалось взять Боняка живым и допросить. А теперь что толку обвинять. Зато в другом могу тебя обвинить. – Впервые Мономах заговорил об этом открыто. – Разве не сообщил ты Святополку (да будет земля ему пухом!) нечто, доказывающее смерть жены его Марджаны? После этого он смог вновь жениться, и у него родился второй сын, после чего Святополк был уверен, что его потомки получат киевский престол. Хорошо, что киевляне рассудили здраво и призвали меня. А ведь могло этого не случиться. Но и Ярослав Святополчич мог каким-нибудь образом умереть. Второй сын необходим был Святополку, и ты помог ему в этом, презрев интересы своего господина.