Богатырские фамилии. Красные и белые (Сборники рассказов)
Шрифт:
Добили наши бетонный бункер. Сдались фашисты в плен.
Снова шагнули вперёд солдаты. Перед ними открылась площадь. Там над Шпрее стоял рейхстаг.
Смотрят бойцы на рейхстаг.
— Тоже не сладость, — кто-то полез к Рудокопу. — Тоже не враз осилим.
Посмотрел на бойца, на рейхстаг Рудокоп:
— Топор своего дорубится.
Рядовой Михаил Панкратов только-только был призван в армию. Провожали его родители.
— Не опозорь наш солдатский род, — сказал отец Павел Филиппович.
— Пусть храбрость в
Излишни родительские наставления. Горд за судьбу молодой солдат. Рвётся скорее сразиться с фашистами.
Бежит эшелон на запад. Гудит паровоз на подъёмах. Колёса стучат на стыках. Лежит солдат на вагонных нарах, о делах боевых мечтает. Вот гонит, вот гонит, вот бьёт он врага, разит огневым автоматом. Вот смело идёт в разведку, тащит назад «языка». Вот первым бросается в наступление, врывается первым в неприятельский город-крепость, гвардейское знамя вздымает к небу.
Мечтает солдат о подвигах. Скосит глаза на грудь — грудь в боевых наградах.
Торопит судьбу солдат.
— Быстрее, быстрее!.. — кричит паровозу.
— Быстрее, быстрее!.. — кричит вагонам.
Несутся один за одним километры. Пробегают мимо поля, леса, города и сёла.
Вот бы попасть под Берлин, на Центральное направление — лелеет мечту солдат. Улыбнулась судьба солдату — попал на Центральное направление, в армию, шедшую на Берлин.
Рад безумно Панкратов такой удаче. Срочно пишет письмо родителям. Пишет не прямо, время военное — прямо писать нельзя, — пишет намёком, однако понять нетрудно, что на Центральном солдат направлении. «Ждите вестей из Берлина», — кончает письмо Панкратов.
Отправил письмо. Опять о делах боевых мечтает. Вот вступает солдат в Берлин. Вот с победой дома его встречают.
Дождался Панкратов великого дня. Рванулись войска в наступление.
Но что такое?! Ушли войска. Однако задержалась рота Панкратова.
Панкратов и другие бойцы к старшине:
— Что же такое, Кузьма Васильевич?
— Тихо, тихо, — сказал старшина. Голос понизил, ладошку поднёс к губам: — Особое будет для нас задание.
И верно. Прошёл день, посадили бойцов на машины. Глотнули бензин моторы, покатили вперёд машины.
Сидят в кузовах солдаты. Довольны судьбой солдаты. Честь им оказана особое мм задание.
Намотали колёса вёрсты, подкатили машины к огромному полю. Сиротливо, безлюдно поле, изрыто воронками, истерзано ранами.
— Слезай! — прозвучала команда.
Спустились с машин солдаты. Построил бойцов командир.
— Товарищи… — кинул рукой на поле.
«Что бы такое? — гадают солдаты. — Может, секретный объект на поле? Может, завод или штаб подземный? Может, Гитлер здесь сам укрылся?»
— Товарищи бойцы, — повторил командир, — мы получили почётное задание — вспахать и засеять поле.
Все так и ахнули:
— Вот так почётное! Вот так задание!
Однако приказ есть приказ. За работу взялись солдаты. Но не утихает солдатский гул.
И Панкратов со всеми ропщет:
— Вот так попал на Центральное направление! Что же домой я теперь напишу? Что же сообщу родителям?
В эту минуту и оказался рядом с Панкратовым старшина. Посмотрел
старшина на молодого солдата. Сказал, не сдержавшись, грубо:— Молод, того и дурак. Не там, — показал на запад, туда, где догорали бои за Берлин, — а тут, — указал на поле, — и есть Центральное направление. Не для смерти и боя родились люди. Жизнью и миром велик человек.
Притих, умолк Панкратов. Притихли другие солдаты.
Вонзились плуги в весеннюю землю. Радость жизни навстречу брызнула.
30 апреля. После полудня. Бои идут рядом с имперской канцелярией.
Личный шофёр Гитлера Кемпке получил приказ раздобыть 200 литров бензина. Принялся Кемпке искать горючее. Нелёгкое это дело. Уже несколько дней, как перерезаны все дороги, ведущие к имперской канцелярии. Не подвозят сюда горючее. Носится Кемпке, выполняет приказ. Сливает бензин из разбитых машин, из пустых баков по капле цедит. Кое-как набрал 100 литров. Доложил.
— Мало, — сказали Кемпке.
Снова носится Кемпке. Снова по каплям цедит. «Зачем же бензин? гадает. — Бежать? Так ведь поздно. Перерезаны все пути. Если проедем, так сто… двести — от силы — метров. Зачем бензин? Конечно, бежать! Удачлив фюрер. А вдруг прорвёмся?!»
Обшарил Кемпке всё, что мог, даже, рискуя жизнью, на соседние улицы бегал. Набрал ещё 80 литров. Нет больше бензина нигде ни грамма — хоть кричи, хоть умри, хоть лопни.
Доложил Кемпке:
— Сто восемьдесят литров, и больше нигде ни грамма.
Во дворе имперской канцелярии находился сад. Приказали Кемпке в сад притащить горючее. Снёс он сюда канистры. Стоит и опять гадает: «Зачем же в саду бензин?»
А в это время там внизу, в подземелье, у двери, ведущей в комнату Гитлера, стоят в молчании приближённые фюрера. Прильнули к закрытой двери. Ловят малейший звук.
Томительно длится время.
Сегодня утром Гитлер объявил свою волю — он уходит из жизни.
— Немецкий народ не достоин меня! — кричал на прощание фюрер. Трусы! Падаль! Глупцы! Предатели!
И вот сидит на диване Гитлер. Держит в руке пилюлю с отравой. Напротив уселась овчарка Блонди. Преданно смотрит в глаза хозяину.
Ясно Гитлеру — всё кончено. Медлить нельзя. Иначе завтра плен, и тогда… Страшно о плене ему подумать. Страшится людского гнева.
Поманил фюрер Блонди. Сунул пилюлю. Глотнула Блонди. И тут же смерть. Позвал щенят. Потянулись глупцы доверчиво. Дал им отраву. Глотнули щенята. И тут же — смерть.
Томятся за дверью приближённые. Переминаются с ноги на ногу. Ждут роковой минуты.
Камердинер Гитлера Линге посмотрел на часы. Половина четвёртого. Тихо, замерло всё за дверью. Открыли дверь приближённые. Фюрера нет в живых. Мертвы и щенки, и фюрер, и Блонди.
Тело Гитлера завернули в ковёр. Тайным ходом вынесли в сад. Положили у края большой воронки. Облили бензином. Вспыхнуло пламя. Дыхнуло гарью. Пробушевал над ковром огонь. Горстка золы осталась. Дунул ветер. Золу развеял. Очистил воздух. Рассеял гарь.
А в это время, преодолевая последние метры берлинской земли, советские воины поднимались в последний бой. Начался штурм рейхстага.