Богатырские хроники. Тетралогия.

Я отпустил их (барсы мгновенно кинулись прочь) и пошел вон. Люди опамятовались. Мстислав хриплым голосом раздавал приказания, у крыльца строилась княжеская дружина, кто-то уже выводил ратников за ворота… Пристроившись к этой неразберихе, я выскользнул наружу.

Скоро мой конь уже нес меня на север от Тмуторокани, в Русскую землю. Я остался доволен тем, что узнал и сделал, Волхв был чужаком для Итили. Встреть его Ларна, она его растерзала бы. Могущество Волхва не достигало глубин ада. Следовательно, бороться с ним было мне по плечу.

Узнав про Скиму-зверя, я на какое-то время дрогнул: Волхв казался всемогущим, как Кащей. Теперь я снова был спокоен. На его удар придется мой удар, на его Силу — моя Сила. К тому же я попутно сделал одно доброе дело: если Волхв когда-либо сунет свой нос в Тмуторокань, Ужас Итили теперь разорвет его на куски.

Я был спокоен и за Мстислава. Конечно, барсы — не Ларна, но, впервые познав Скимин запах в эту страшную ночь, они теперь не подпустят оборотня к князю. Не стоит надеяться, что они набросятся на него. Но, заслышав жуткий запах издалека, они поднимут такой вой, начнут так биться в судорогах страха и ненависти, что князь непременно встревожится и побережется. Теперь Волхву к Мстиславу близко не подойти.

Когда-нибудь со временем я расскажу обо всем этом Добрыне. Однако я радовался, что мне удалось посетить Тмуторокань тайком от него. Я не был уверен, что Добрыне по плечу Ужас Итили. Не хватало еще потерять товарища в вызванном мною лиловом пламени ада…

Говоря все это себе, я несся на север. Дождь все хлестал с небес, стояла кромешная мгла, и серебряной пыли, так хищно впившейся мне в руку, совсем не было видно.

В Русской земле меня встретила беда. После холодной зимы на землю обрушилась новая напасть: свирепое лето. Решительно, боги в тот год воевали против русских.

На северной границе степей, на берегах Ворсклы, меня встретило душное синее марево. Я проклял богов, остановил коня и привстал на стременах.

Над Русской землей лежал бескрайний густой сизый дым. Леса терялись в нем. Поля покрывала черная тень. Оттуда, с севера, на меня наплывал запах пожарищ. Вдалеке, в лесах, действительно плясали красные языки пламени. Я направил коня прямо в сизую мглу. Урожай этого года погиб. Поля лежали потрескавшиеся и растерзанные. Выгорели огороды и сады. На всей земле не было видно ни былинки, только в глубине лесов, в тенистых оврагах, еще можно было встретить свежие побеги.

Многие реки пересохли. В уцелевших вода приобрела отвратительный цвет и вкус. Пить эту воду было нельзя. Чтобы добыть воду из родников, нужно было вгрызаться глубоко в землю. Сил на это ни у кого не было.

Птицы целыми стаями улетали на север, поближе к вечным снегам. Кабаны выходили из леса и, злобно хрюкая, рылись в сухой ботве. Уцелевшая скотина, напротив, рвалась в чащу, обещавшую хоть какую-то прохладу.

Люди сидели по избам, изнемогая от голода и зноя. Уже начали есть кору, чего не случалось с незапамятных времен. Желудей и тех не осталось.

Истощенные зимой и подкошенные летом, люди умирали тысячами. Князья раздавали зерно только семьям воинов — и то горстями. Попы служили молебны, которым внимали молчаливые злые толпы. Случилось много поджогов церквей и княжеских подворий.

Снова, как и прошлой зимой, говорили о знамениях, предвещавших скорую полную гибель. Многие видели истощенного плачущего Стрибога и обессилевшего Перуна. Уверяли, что ночью по селениям бродит Мокошь и срывает с веток уцелевшие плоды. В Чернигове Красная Бабка средь бела дня поджигала дома. Из Днепра полезли на берег никогда прежде не виданные черные блестящие змеи. Появилась необычная мошка, глубоко вгрызавшаяся в людскую плоть. Уверяли, что по вечерам она собирается напротив церквей семью черными столбами. В потрескавшейся земле, на глубине, кое-кому мерещилась шевелящаяся Зга.

За прошедшие месяцы пошло больше разговоров и о Скиме. Передавали, что он по-прежнему лютовал на севере. Почему-то он часто нападал на волков, и в лесах натыкались на целые перерезанные стаи — как я наткнулся на такую прошлой зимой на Онеге. Кто-то уж говорил о Скиме: «Новый Хозяин пришел». Впрочем, в глад и мор всегда случается много зловещих чудес, и, за немногими исключениями, народ о Скиме не особенно-то думал. Думали о другом: как вымолить дождь.

Я летел прямиком в Киев, стараясь нигде не задерживаться. Однако целых три дня я все-таки потерял. На реке Удай из леса навстречу мне выехал игручий белый конь. Он оглядывался на меня и тихонько ржал, словно звал за собой куда-то. Я подумал, что конь, может быть, выведет меня на так необходимый мне богатырский меч, и поехал следом. Белого коня в лесу встретить — к неминуемому волшебству.

Однако догнать белого коня мне долго не удавалось. В итоге, проскакав за ним целый день, я снова оказался далеко на юге, и какова же была моя досада, когда конь вывел меня вовсе не на заветный клинок, а на обычное Перуново капище! Как оказалось, это был жреческий конь, обычно бережно скрываемый в дубовых чащах, а теперь по непонятной причине вырвавшийся на свободу. Погуляв на воле пару дней, конь вернулся в рощу и привел за собой меня.

Мрачно глядел я на седобородых жрецов, истово гонявших коня через уложенные на земле копья и пытавшихся понять, что он пророчит. Поодаль старухи гадали на дубовом пепле. Мне жрецы чрезвычайно обрадовались.

— Последний богатырь из старых к нам приехал, — приговаривали они, отбивая бесчисленные земные поклоны.

— Это почему ж последний? — спросил я хмуро. — А Добрыню что — уж и за богатыря не считаете вы?

— Добрыне новый Бог люб, — живо ответствовали старцы. — А ты за старых стоишь.

— Ни за кого из богов не стою я. Не мое это дело.

— Стоишь, стоишь! — настаивали старцы. — Ты с ними разговариваешь, тебе их Сила видна.

— Вот уж много радости мне в ваших богах… Вы мне скажите лучше, Перуна про дождь спрашивали?

— Спрашивали, благодетель!

— И что Перун?

— Великую сушь сулит.

— Ну спрашивайте дальше, старцы, спрашивайте…

— Ты спроси!

— А мне и спрашивать не надо. Осенью дожди пойдут. Не будет толка летом.

— А коли и осенью не пойдут?! Что, если конец всему наступает?

— Про то не ответчик я.

— Спешься, ночь хоть в роще нашей проведи!

— Пустое дело, отцы. Да и спешу я.

— Так хоть угощением нашим не побрезгуй!

— Это каким же таким угощением? — угрюмо спросил я.

Мне поднесли полную горячую чашу; почуяв запах свежей человеческой крови, я рассвирепел.

Первым делом я выбил чашу из рук стариков; темная влага потекла на высохшую землю. Потом, не думая, я несколько раз рубанул сплеча — жрецы завыли, хватаясь за кровоточащие обрубки. Две отрубленные руки упали им под ноги.

— Головы за такое буду рубить! — закричал я, срывая голос, и пустил коня вскачь на свежевыструганный Перунов лик. Перевернул доску с отвратительными дарами, отхлестал по спинам заквохтавших ворожей, поднял коня на дыбы и с удовольствием обрушил на набежавшую толпу… Завыли жрецы, заскулили: