Богдан Хмельницкий

Развернувшись, сани медленно двигались к руинам Золотых ворот, густо облепленным людьми, а со всех сторон неслись, перекрывая все другие выкрики, возгласы:

— Слава Хмелю!

— Слава гетману Богдану Хмельницкому!

Около Золотых ворот их встретили войт — глава городского магистрата, райцы [76] и речники [77] киевских цехов с хлебом-солью. Бурмистр под бессвязную речь, в которой только и можно было разобрать «вождь из вождей» да «благовестник свободы», на драгоценном блюде поднес гетману ключи от города. Хмельницкий принял их и передал обозному. Потом горячо обнял и расцеловал городских представителей.

76

Райцы— советники, члены магистрата.

77

Речники— представители.

И снова отовсюду неслось нескончаемое: «Слава! Слава!»

Под эти возгласы, гром пушек и звон колоколов сани с патриархом, митрополитом и гетманом, сопровождаемые старшиной и казаками, проехали Золотые ворота и приблизились к храму Софии.

Когда вышли из саней и направились к храму, их приветствовало все киевское духовенство, желая гетману и его войску многие лета.

Хмельницкий еле сдерживал волнение. Сквозь возгласы народа до него доносился густой бас патриарха, что-то не переставая говорившего ему, но он не слышал ни слова. Однако знал, всем сердцем чувствовал, что тот говорит что-то доброе, во славу его и всего дела, и согласно кивал головой. А вокруг неслось: «Батько наш! Визволитель!»

Вперед вышли воспитанники Киевской академии в черных долгополых свитках. Ректор взмахнул рукой, и они хором начали декламировать латинский вирш, сложенный в честь Хмельницкого. Вирш был витиеватый и длинный. В нем он сравнивался с Македонским и назывался храбрейшим в мире. Хмельницкий молча почтительно выслушал его и сдавленным от волнения голосом искренне поблагодарил студиев и их наставников. Торжественно отслужили молебен в стенах древней Софии, на котором патриарх благословил Хмельницкого на брань с неверными, на защиту греческой церкви от папизма.

Звонили в честь гетмана-освободителя колокола, и хор пел: «В сей день, его же сотвори господь, возрадуемся и возвеселимся!»

Из дневника львовского подкомория В. Мясковского:«Сам патриарх с тысячью всадников выезжал к нему навстречу из города, и местный митрополит дал ему около себя место в санях с правой стороны. Весь народ, выйдя из города, вся чернь приветствовала его. Академия приветствовала его речами и выкриками, как Моисея, спасителя и освободителя народа от польского рабства, видя в имени Богдан добрый знак и называя его: богом данный. Патриарх дал ему титул светлейшего князя. Изо всех пушек и другого оружия в замке и в городе гремела стрельба…»

После встречи, обеден, пиров Хмельницкий уединился с патриархом в его покоях. Ровно горели свечи, освещая тусклым светом большой зал. Патриарх Паисий сидел в резном кресле в просторном облачении, слегка наклонившись к собеседнику. Видно было, что в молодости это был статный широкоплечий мужчина с красивым волевым лицом, наделенный глубоким умом и рассудительностью. Но годы сделали свое: ссутулили стройную когда-то фигуру и широкие плечи, высушили и покрыли глубокими морщинами лицо. Но этим и кончилась власть лет. В каждом движении патриарха чувствовалась сила и воля, в голосе — уверенность. Он не сводил пристального взгляда с Хмельницкого, оценивая кивком головы все сказанное им, словно утверждая этим его, Богдана, правоту.

— Отче мой, говорю так, ибо чувствую, что разделяешь и одобряешь содеянное мною во имя веры и народа нашего православного. Знаю, скажешь, что много христианской крови пролито, но в том не мы виноваты. Ляхи и сегодня умышляют новые злодейства против нас, и мы вынуждены будем бороться.

— Знаю, сын мой, — патриарх зябко поежился всем телом, словно в зале стоял холод, и продолжил: — Но христианской крови не было бы так много пролито, если бы ты не соединился с бусурманами, а обратился к царскому величеству.

Хмельницкий на это горько усмехнулся:

— Не раз государю о помощи писал, чтобы он помощь против поляков велел учинить и войною на них пошел, и свои города, которые от Московского государства к полякам отошли, у них отнял. А я со своей стороны с войском на поляков пошел бы и ему, государю, везде помогать стал бы. Если бы государь на то изволил, я бы все города со Смоленском под государеву руку отдал. Но он, великий государь, помощи нам учинить и городов у ляхов взять не изволил.

Говорили на латыни, без переводчика, откровенно и свободно. Как писал очевидец, «на протяжении нескольких дней патриарх вел с Хмельницким тайные переговоры». Больше о самом главном, о том, что не вечной быть этой борьбе, устанет народ, утратит силу и тогда станет вечным рабом завоевателя. И Хмельницкий просил Паисия, путь которого пролегал в Москву, к русскому царю, использовать весь свой авторитет, все свое влияние, чтобы добиться от царя, чтобы принял народ украинский под свою высокую руку. Жить им тогда довеку «вольно и едино». Если разорвет он, русский царь, договор с Польшей, тогда не страшны им ни хан, ни король, ни султан турецкий. Нужно, чтобы царь сделал все, дабы «поляки не наступали на казаков и в православной христианской вере им насилования не чинили», так как «ему, государю, за единоверных не вступиться нельзя». Паисий уверил Хмельницкого, что сделает все, что в его силах.

Восточные православные патриархи, в том числе и иерусалимский патриарх Паисий, всегда с сочувствием относились к борьбе украинского народа против шляхетской Польши. Эта борьба ослабляла позиции Ватикана, католицизма, орудием которого выступала Польша. Паисий надеялся, кроме того, что его помощь в воссоединении Украины с Россией укрепит силы братских народов, ускорит освобождение православных от тяжкого владычества Оттоманской империи и укрепит его, Паисия, авторитет, что немаловажно для его борьбы с врагами христианства. Поэтому он старался приблизить к себе Хмельницкого, уверить в добром к нему отношении. Поэтому патриарх пошел на отдельные отступления от церковных порядков, отпустив прилюдно все совершенные и будущие грехи Хмельницкого без исповеди и обвенчав его с женой Чаплинского Еленой, хотя она в это время проживала в Чигирине.

В Киеве Хмельницкий жил в замке, помещавшемся за оградой над Подольским обрывом. Здесь и принимал он всех, кто приезжал к нему с посольством. Сюда прибывали посланцы и от польского короля, и от Великого княжества Литовского, и из других государств, которые стремились заключить с Хмельницким союз. Во всех этих делах лучшим советчиком ему был Паисий. Вдвоем они и решили, что вместе с патриархом в Москву должен поехать человек Хмельницкого, который бы доложил царю все просьбы, а его святейшество патриарх Паисий всемерно поддержит их перед царем. Хмельницкий сказал, что хотел бы послать своего сына Тимофея, но, к сожалению, он еще мал. Тогда решили, что первое казацкое посольство к русскому царю для переговоров о помощи и воссоединении Украины с Россией возглавит полковник Силуян Мужиловский.

Патриарх поддержал это предложение. Он уже хорошо узнал этого умного, рассудительного и грамотного человека, искренне преданного освободительному делу. Они с ним о многом переговорили, когда ехали из Молдавии в Киев, и сейчас Паисию лучшего спутника по дороге в Москву нечего было и желать. К тому же был уверен, что именно Мужиловский отлично справится с возложенной на него миссией.

2 января 1649 года патриарх Паисий с большой свитой и посольство Силуяна Мужиловского выехали из Киева в Москву и 5 января уже были в Путивле.