Боги Абердина
Шрифт:
— Клянусь: я вас не видел, ребята, — сказал «капитан», когда доктор Кейд обрабатывал ему рану.
Тогда мы все находились в кухне, художник сидел в нише для завтрака, а мы сгрудились вокруг него, стоя в лужах воды. Стол превратили в лазарет. Там оказались перекись водорода, йод, нити для зашивания ран, бинты.
— Эрик мне что-то говорил, — сообщил Хауи и поморщился. — Я не обращал внимания на другое.
— Ты не слышал, как я кричал? — не унимался Арт.
Доктор Кейд заставил всех замолчать.
— Потом это обсудите, — сказал он. — Давайте вначале удостоверимся, что с Хауи все в порядке.
Однако я не представлял, как «капитан» мог их не увидеть, или
Я оглянулся через плечо на Арта, который все еще лежал на спине и смотрел в потолок. Эллен читала журнал, натянув одеяло на ноги. «Между ними ничего нет, — подумал я. — Совсем никакого сексуального напряжения между Хауи и Эллен». Если он что-то и делал, то отталкивал ее, настраивал против себя. Это не было флиртом или мягким поддразниваем, зато выглядело откровенным издевательством и хамством. Он иронизировал насчет феминизма, шутил над одеждой, которую она носит. Парень спрашивал ее в присутствии Арта, планируют ли они свадьбу. Однако она обращалась с Хауи мягко. Я думаю, что Эллен понимала, что во всех подобных грубых людях живут детские страхи. А их недавняя перепалка в кухне? Похоже, он получал от нее удовольствие, но за его улыбкой скрывалось что-то еще. Месть?
Я перевел взгляд на Дона, который казался зачарованным огнем. На его лицо падали оранжевые отблески, в глазах отражались миниатюрные язычки пламени. Каштановые волосы все еще оставались мокрыми на затылке. Он тоже ничего не сказал. Между ним и Хауи тоже не наблюдалось какого-то напряжения. По крайней мере, они общались. Создавалось впечатление, что Дэн находится под влиянием Хауи.
«Но что тогда?» — подумал я. Может, Хауи не видел их и каноэ. Пьяные водители способны несколько миль ехать по улице с односторонним движением, заезжать в озера, врезаться в сугробы среди бела дня. Может, просто не повезло? Или я действительно отвлек «капитана» вопросами?
— Как твои лодыжки? — повернувшись к Хауи, спросил я. Он поднял голову и посмотрел на меня.
— Отлично. А почему ты спрашиваешь?
— Ты что-то говорил про то, как их дерут когтями.
Эллен опустила журнал.
— Когда я это говорил? — Хауи громко отхлебнул чай. Ко лбу была приклеена большая марлевая повязка.
— После того, как снова забрался в лодку. Ты лежал на спине и заявил, что «они» драли тебе лодыжки когтями.
— Чушь какая, — Хауи опустил чашку и откинулся на спинку дивана. Он выглядел искренне удивленным. — Наверное, я был немного не в себе. В этом пруду много водорослей, и они вечно обвиваются вокруг ног.
— Да, они — настоящая проблема, — согласился Дэн. — Роголистник прошлым летом очень пышно разросся.
— Мы вырвали какую-то часть в июле. Помните? — Арт потянулся и поменял положение ног. — Пол лодки забили, и еще возвращались четыре раза. Я так сильно обгорел, особенно, шея сзади…
— У тебя кожа сходила несколько недель, — засмеялся Хауи. — Как у прокаженного.
Вот оно — захлопывание двери, которое я замечал и раньше, сплочение рядов. Я глядел на Эллен, раздумывая, что известно ей, и известно ли вообще что-то. Она посмотрела на меня, и на мгновение наши взгляды встретились.
— Всем спокойной ночи, — вставая, пожелал я.
Я с нетерпением ждал вечерней мастурбации, безразличный к тайным заговорам,
которые другие строили в мое отсутствие. Я слишком устал, чтобы еще о чем-то думать. Может, будет легче, если я не стану ничего замечать. Возможно, незнание и на самом деле благо…— О-о, насчет твоих штанов, — заговорила Эллен. Она снова открыла журнал, отвернувшись от меня. — Твой кошелек лежал в переднем кармане. Слава Богу, он не выпал в пруд. Я оставила его на верху сушилки.
— Спасибо, — поблагодарил я, и именно тогда мне в голову пришла неожиданная мысль.
Я направился к двери в подвал.
Она прочла это! Бумага промокла, но чернила остались. Записка, которую я ей написал и засунул в штаны, теперь лежала сложенной вчетверо на сушильной машине. Босым ногам было холодно на цементном полу, воздух пах сухим деревом и старой плесенью. Кто-то оставил велосипед с отсутствующим передним колесом и смятыми гоночными вымпелами лежать на боку. Рядом валялось множеством гаек и болтов.
Я развернул записку и перечитал ее, а затем еще минуту пытался себя убедить, что, может быть, Эллен ее не видела. Возможно, она начала читать, а затем остановилась, подумав, что записка предназначена какой-то другой девушке. Ведь приветственная строка отсутствовала, поэтому Эллен могла принять это за любовное письмо к кому-то еще.
Я снова прочел записку, разорвал ее, влез на пустой ящик, который стоял у стены, и открыл подвальное окно. Внутрь ворвался холодный воздух, ветер принес старые хрупкие листья, которые ударялись о раму. В проеме подрагивала давно оставленная пауком паутина, останки погибших в ней насекомых вертелись на ветру. Я выбросил обрывки письма и смотрел, как они опускаются на опавшие листья. Новый порыв ветра унес несколько клочков бумаги в темноту. Я представил, как один клочок летит высоко, вместе с потоками воздуха, пролетает над крышей дома, может быть, едва ее не задев, от него отскакивают капли дождя. Потом он опускается вниз, летит вдоль рамы и попадает в комнату Арта. Там он приземляется — единственная выжившая убийственная часть записки, несомненно, написанной моим почерком. Останавливается он у него на столе. «Эллен…» Единственное слово на мокром обрывке бумаги. Я всего один раз использовал ее имя в этом письме.
Я резко захлопнул окно, уселся на ящик и ругал себя, пока не стало лучше.
Глава 7
Весь следующий месяц я приспособился к жизни в доме, сосредоточившись на занятиях в университете и выполнении поручений, которые мне, наконец, стал давать доктор Кейд. Это были большие, устрашающие и часто обескураживающие куски непереведенного текста, которыми я занимался в выходные. Но такова оказалась работа, в которую можно уйти с головой. Поэтому я занимался ею без жалоб. Казалось, чем больше я делал, тем больше профессор поручал мне. Обычно я оставлял пачку листов перед дверью его кабинета в понедельник утром, а к пятнице пачка еще большего размера оказывалась перед моей.
В начале ноября я недолго встречался с одной рыжеволосой девушкой по имени Таня. Мы с ней вместе ходили на занятия по английской литературе. Я помню про нее только две вещи: она любила модернистскую поэзию Эзры Паунда и пыталась уломать меня на ЛСД — хотела, чтобы я составил ей компанию. Мы прекратили свидания после того, как я привел ее в дом и представил товарищам, с которыми его делил. Арт смотрел на девушку осторожно и с неодобрением, особенно после того, как она провела сравнение между Паундом и Боэцием. Так Таня пыталась показать, что английский для поэзии подходит больше, чем латынь.