Боги лотоса. Критические заметки о мифах, верованиях и мистике Востока
Шрифт:
Такова мифологическая предыстория пленительной и суровой страны, чью страшную гибель столь наглядно и убедительно нарисовал на страницах своего романа Комацу. К счастью, романа фантастического…
Казалось бы, какое место может занимать мифология в век атома и кибернетики?
Но подобно тому как в тени небоскребов из стекла и стали скрываются каменные сады и храмы, возведенные из стволов священных криптомерии, она тайно пронизывает неповторимый образ мысли жителей древней страны Ниппон, сумевших покорить бесплодные камни.
– Я не верю в богов, - с улыбкой ответил на мой вопрос Комацу.
– И не занимаюсь созерцанием, - предупредил он новый вопрос.
– Наука и искусство - мои единственные кумиры. Только через них человек может выразить себя.
Нарисовав гибель Японии и поставив на самый край пропасти последних
«Тот, кто воплощает состояние самадхи, делает это повсюду: ходит ли, стоит ли, сидит или рассуждает о чем-нибудь», - писал Хой-нэн в «Алтарной сутре Шестого патриарха». Следуя этому принципу, разумеется, отнюдь не в религиозном, а сугубо этическом смысле, Комацу как бы продемонстрировал непричастность сердца «к миру пребывания добра и зла». В художественном образе воплотил идею бесстрастной медитации.
Этот момент крайне важен для правильной оценки влияния дзэн на культурную жизнь Запада. Принципы, лежащие в основе той или иной художественной школы, принципы организации действительности могут быть интересными и сами по себе, вне связи с техникой медитации, которая, в сущности, всюду одинакова: в ортодоксальном буддизме, йоге и дзэн.
В Токио в тот год стояла изнурительная жара. В пересыщенном влагой воздухе дышалось, как в джунглях. Люди искали спасения в чудесных парках столицы, под сенью деревьев, у зеленых прудов. С выпуклого, почти кукольного мостика парка Уэно я любовался ручьями, в которых играли радужные карпы, или искусственными водопадами, сбегавшими с живописных, умело декорированных зеленью скал. От причудливых, ветвями стелющихся по земле сосен и ив вновь тянуло к аскетической прелести каменного сада, где строгие линии причесанного граблями гравия бросали вызов застывшему хаосу каменных глыб. Это был акт творения, остановленный где-то в самом начале. Кем? Когда? Почему? В этом мнилась какая-то загадка, простая и неразрешимая, как жизнь. Сами собой всплывали основополагающие понятия японского искусства: «ёэн» - очарование, «югэн» - таинственное, «ёдзё» - недосказанное. В каменном бесцельном совершенстве мнилась разгадка непостижимого космического круговорота. Стихийная необузданность, постичь которую немыслимо, ибо она соединяет в себе и цель творения, и его процесс. Субъект и объект. «Ничто - это целостность, из которой рождается все». Таинственное очарование недосказанности.
Бог грозы (Япония)
«Нихон но бы» - красота Японии. Именно красота искусства, а не надежда на религиозное откровение привлекает к дзэн художников, философов и поэтов. Через каллиграфию, икебану, лаконичность японской игрушки и лаконичность стиха они постигли гармонию, ощутили могущество недосказанного. Обмен культурными ценностями и экспорт религии не имеют между собой ничего общего.
КОЛЕСО «ЗОЛОТОЙ СРЕДИННОЙ ДОРОГИ»
Про смерть не думают, а злоба все растет.
Друг другу глотки рвут и бесятся от жира.
Я ж вижу погребальный мой костер!
Что для меня все свары мира?
Дхаммапада
Все туристические проспекты Непала рекомендуют гостям обязательно побывать в Лумбини. «Как миллионы христиан стремятся увидеть Иерусалим, как миллионы мусульман отправляются на поклонение в Мекку, так триста миллионов буддистов видят свою святыню в королевстве Непал и несут свой привет к подножию колонны великого Ашоки, отмечающей место рождения Будды».
Этот простой каменный столб, треснувший вдоль и потому схваченный двумя обручами, окружен четырехугольной железной оградой со стреловидными остриями, которую по традиции окрашивают в красный цвет. Он стоит посреди неровного поля, хранящего следы муссонных ливней. Поросшие осокой и лотосом лужи, непрозрачные, словно
наполненные желтой охрой, пруды. Вся территория огорожена колючей проволокой и напоминает то ли пастбище, то ли запретную зону. Видимо, это вызвано тем, что в Лумбини намечается колоссальное строительство. Только на разработку, как говорят специалисты, «тотального проекта» реконструкции этих мест Международным фондом развития отпущено 5 660 000 американских долларов. Один из генеральных директоров японской фирмы, которой поручена прокладка дорог, сказал:– Это будет лучший уголок во всей Азии. План предусматривает не только систему коммуникаций, строительство отелей и прочих сооружений, необходимых для современного мирового центра. Будет изменена, точнее, вновь возрождена древняя природа этого места. Мы увидим священный сад, в котором воцарится атмосфера умиротворенности, ясности и того всеобъемлющего света, что лежит в самой основе буддизма. Не правда ли, это прекрасная идея - увековечить место рождения Шакья-Муни? Наши дизайнеры с увлечением работают над проектом. Впрочем, на мой взгляд, они уделяют недостаточное внимание инфраструктуре. А вы как считаете?
Честно говоря, мне показалось немного странным сочетание слов «инфраструктура», «дизайн» с такими тонкими материями, как «всеобъемлющий свет». Но, видимо, современному инженерному гению под силу даже такая задача.
Из всей поездки в Японию я вынес убеждение, что, несмотря на обилие синтоистских, буддийских и даже христианских храмов, японцы не отличаются особой религиозностью. Мой собеседник, в равной мере восторженный и практичный, согласился с этим.
– Детей мы, так сказать, вводим в общество по обрядам синтоизма. Я усматриваю тут дань традиции, этическое приобщение ребенка к прекрасной природе Японии. А своих мертвых хороним по буддийскому канону. Буддизм - безутешная система (он так и сказал: «система»). Она как нельзя более уместна, когда прощаешься с дорогим тебе существом навсегда. Даже сам Будда отрицал загробную жизнь.
К нам подошли бритоголовые монахи в желтых одеждах, и мы переменили тему разговора. Потом я узнал, что один из них, привлекший мое внимание водянисто-голубым цветом глаз и выцветшими бровями, уроженец ФРГ. Поселившись лет пятнадцать назад в одном из ламаистских монастырей, он с удовольствием позировал перед объективами соплеменников на фоне знамен со свастиками. Разумеется, религиозных знамен.
Здесь есть о чем задуматься…
Колонна, воздвигнутая по повелению индийского царя Ашоки в середине III века до нашей эры, - одно из свидетельств историчности основателя буддизма. Ашока даже дал жителям Лумбини некоторые льготы в честь их прославленного односельчанина. Впрочем, наиболее ранние жизнеописания Будды были составлены спустя несколько веков после его отхода в нирвану.
Вот что по этому поводу пишут в своей фундаментальной монографии «Древняя Индия» известные востоковеды Г. М. Бонгард-Левин и Г. Ф. Ильин:
«Некоторые факты из его (Будды.
– Е. П.) жизни содержатся в текстах палийского канона, но и они отстоят от описываемых событий на сотни лет; редкие правдоподобные сведения тонут в потоке вымышленных, а то и просто фантастических рассказов. Это, очевидно, и породило сомнения в реальности существования Будды, хотя подавляющее большинство исследователей придерживается мнения, что он - личность историческая».
Согласно религиозной традиции, Будда родился в мае 623 года до нашей эры и отошел в нирвану в день майского полнолуния 543 года, прожив на земле, таким образом, ровно восемьдесят лет. Однако современные ученые склонны считать более достоверным период между 560 и 480 годами до нашей эры.
Странствующий отшельник Сиддхартха, как нарекли Будду ревностные почитатели, носил родовое имя Гаутама. Он принадлежал к небольшому племени шакьев, состоявшему, по преданию, из одних кшатриев - воинов. Среди шакьев не было ни брахманов, ни представителей других каст. Поэтому прирожденные кшатрии должны были сами заниматься земледелием, торговлей и другими, не подобающими воинам делами. Все шакьи, в том числе и их вождь - отец Гаутамы, сами ходили за плугом. Шакьи выбирали своих предводителей по принципу очередности. Отец Гаутамы не был царем. Слово «раджанья» означало просто любого кшатрия, имеющего право стать вождем. Это потом легенда превратила Гаутаму в сына царя - принца Сиддхартху, родившегося в роскошном дворце и выросшего среди развлечений и утонченных удовольствий.