Богиня и поэт

– Ад.

– Всё никак туда не попаду,

Вероятно это не свершится.

– Почему?

– Мне кажется там нечего ловить,

Я не выживу без южной жары.

– А я его люблю так сильно, мой холодный и любимый,

– Не люблю, когда в беседах участвуют отсутствующие лица,

Пусть струнами тянутся ваши капризы, и пускай сгинет ваш сатана.

– Капризы – это подайте мне эклеров в час ночи, не то шкуру с вас спущу и отдам моим завитым пуделькам.

– Вы настояли.

– Скорее, просто чуть более осветила свою точку зрения.

– Люблю эклеры,

Ваша точка уперлась мне в душу,

Сердце набухло.

– Много чего люблю.

– Все мы любим, пока однажды не перестаём.

– Что еще меня ждет?

– Редкостное сочетание,

Ювенильные радости,

Красота и красота,

Щедроты роскошной жизни, должно быть вознесение и гам.

– Как Ремедиос, она была, впрочем, не так испорчена культурой.

– Должно быть и я не тот, что портится о буквы,

Я мало увлечен этикой, мне предостаточно мысли.

– Мне всего мало.

– Полностью,

Неутомимая жажда жизни вкусить бесконечность.

– Так и запишем в анамнез. Или оставим для некролога.

– Для биографа, био графа.

– Когда я грущу, я всё равно рада, что живая.

– Сожаление об упущенном недостающем.

– Агорафобия и дереализация, дереализация и агорафобия.

– Откуда, поясните. Наркотики? Эндогенные?

– Переживания.

– Вы украсили мой вечер, я вам благодарен, и хочется быть вашим должником, но по-моему это рабство беспечное.

– Я за свободу.

– Я за рабство чувственных порывов, пусть уздой затянуты будут потуже, и погоняя коней чёртову дюжину, пускай за края унесут.

И мигом незримо потехи слонялись, небыль преодолевая и тьму разгоняя узорами страсти, прикрасой оков.

– У меня бомба в груди, я взрывотехник,

Пламя несётся по катакомбам мыслей,

Корневища нисходят ко мне, расцветают,

Мой сок их питает, выходя к кронам наверх,

Выхожу погуляю, растворюсь в бесконечности.

Свет!

"как бы я смел,

да не смог,

но выткал,

испещрял "

– Ах да, теперь понятно. – Говорит прохожий голос по местным берегам. Он томный и тяжёлый, как обвисшая сединой скала.

– Непонято, да внятно. – Говорю я во власти разряда.

Самобыт небытия, прости меня! Ведь, как можно разделять отношения с особью противоположной половины человечества, как дружественные или недружественные? Это парадоксальный абсурд. По моему – либо любовь, либо её не существует.

Эти психологи любят дробить суть вещей до атомов, и получается, что там уже ничего и не разглядишь толком. Дружба с мужиками, а женщина, либо моя, либо не моя. Вот и всё!

– Женщина будет с тобой, если ты будешь для неё другом. – Склоняется подальше от сути незримый валун.

– В итоге оказывается, что дружба это нечто неопределённое и постоянно капризное, безысходное и лицемерием протискивающееся. У меня не было ни разу дружбы с женщиной, только любовь. Дело в том, что любовь не может следовать в одном векторе, как и звёзды, но бывает, что вследствие слияния двух звёзд рождается одна, и она полыхает едино, не представляя раздвоения никогда более, это вселенская физика. А бывает, что нет, бедлам, остывающая апатоабулическая заморозь, нехватка центробежности кинетической, динамики завихрения мало.

– Хочу увидеть деревья полыхающие осенним пожаром, чтобы волнами шуршащими мою непоколебимость омывало. Не до любви мне нерушимому.

– Это моя смерть, но не полностью.

– Звучит как будто это твоя жизнь, но не полностью. – Резонирует сей тон сквозь каменный скрежет и стон.

– Я умираю опутанный отсутствием встречных чувств, мёртв, но кто б оживил. Я бы чаял да таял, но нет здесь жара любви.

– А ты представь, что она рядом. – Каменный треск скрипит.

– Так и не родившись? Кто ты? Тебя нет! Я пьянь и гибельность, а ты голос галюцинирующий.

– Пьянь и я.

– Не обманывай себя и не обманывай меня, и будет всё, как было, как не будет никогда. Состояние предсмертное протяжённостью в жизнь.

Спокойной ночи, спи, иначе я тебя пробужу окаменелость позабытая.

– Мне и так хорошо.

– Рад не видеть. Испорченность не твоя, ищи бытия или сникни.

– Не хочу, и думаю, что мне это не сильно то и надобно.

– Ты путаешь приоритеты не по своей причине.

– Кто-то мочит себя веками с места не сдвигаясь, размокает на берегу вечности. Это долгая судьба.

– Таково святое видится вам?

– Святейшее.

– И нет здесь, и была перфорированная рефлённость, как туман пулями просеянный, подвывал над золотым блеском смертельных искр с терзаемым их жалами ветром.

– Ну не совсем, святое не позволяет осилить убиение, так что прости, я полежу ещё немного, пущусь в забвение.

– И не новость, и умер бы в твоих осколках, как напоследок робость идущая стремглав, с обрыва соскальзывая неловко, наполняется мятежами в предвкушении убийственной боли, последней божьей кары.

– Не надо умирать, не надо, это же так прекрасно, жить в предвкушении смерти.

– Ну что ты, ну что же. Издыхающий поэт, никто не измерит сие, и не сможет.

Избавься от меня пока не поздно, я люцифер испорченный, ханыга, заколдырь.

Прости, прости, я тебя предал, и словно небыль ищу, да ничего нет.

– Ищи, проси, умоляй, если требуешь.

– Давай, взбодряй!

– Ледяная вода лучше это делает. – И с небес осыпается градом с горох, льда безудержный поток.

– И пусть до небыли прорвутся скупые узлы отчаяния сего, чтоб тебя коснуться. Мы словно непробудные рвём руками кровушки сукно, похваляясь руганью.

– И пьём сию кровушку, раздирая зубцами плоть.

– Извини меня говорливого до немоты, ведь здесь так одиноко.

– За что извинить?

– За пьянь, за ругань, за уловки.

– Ладно, но в последний раз, запомни, соизволь вникать в сию поруку.

– И ты продолжай, немая пустота, отсутствие переполненное мной.

Я умер навсегда, всё, расход,

Тебе весело, а я смерть, яд, ужас.

– Ужас это мило, и даже превосходно.

– Это уже живность! Доведётся, увижу во всей красе твою роскошность, твою каменную плоть растоплю, и потечёт лавой красная муть безысходно.